Двое мужчин шагают слева и справа от меня, Келли и Патриция плетутся следом. На ходу я беспрерывно замечаю что-то для себя новое. Все переговариваются друг с другом.
– Красота! – радуется Куин, поймав мой взгляд.
– Эти холмы и горы вдали – визитная карточка Прованса, – говорю я. – Знаю, многие туристы считают сердцем региона его городки, но для меня именно здесь каждый вдох полон аромата с лавандовых полей и из оливковых рощ.
– Это так вдохновляет! – поддерживает меня Патриция. – Природа – это подлинная душа Прованса.
Она права. Именно поэтому многие художники стремятся сюда, мечтают испытать здесь неповторимые ощущения. Свет, краски, разнообразие и контрасты природных красот! На повороте дороги, на горной прогулке виды меняются молниеносно, но от каждой новой картины неизменно захватывает дух.
Я улыбаюсь Патриции, радуясь, что она полностью пришла в себя.
– Куда ни глянь, всюду виды просятся на открытку. Но здесь, среди деревушек, где время как будто остановилось, вся суть – это семья, работа на земле и праздники. Здесь все подлинное!
Мы ненадолго останавливаемся, и я указываю на пейзаж впереди.
– Как не восхититься этой картиной! Жилье карабкается на отвесные склоны, отвергая всякую логику, дома лепятся к скалам. Издали кажется, что жить так опасно, но когда вы сами там окажетесь, вы посмотрите на это по-другому. Так строили, заботясь об обороне, а теперь это настоящая мечта фотографа!
Мы идем дальше, и я показываю на два амбара и на кузницу. В отдалении поблескивает озеро. Умолкнув, я слышу, как Патриция спрашивает Келли про ее татуировку с драконом.
– Это кельтский дракон, символ силы. Считалось, что у таких татуировок волшебное врачующее действие. Красный цвет – символ огня и страсти, крылья – символ кельтского узла, подразумевающего Троицу.
– Какая красота, Келли! – доносится до меня голос Патриции. Я тронута вкрадчивостью ее тона.
Татуировка покрывает у Келли почти всю правую руку, от плеча до кисти. Она носит на обеих руках широкие серебряные и черные браслеты. Патриция резко от нее отличается: она выглядит традиционно, даже старомодно; услышав, что она спрашивает Келли про татуировку, я даже забеспокоилась, какой будет ее реакция. Татуировка оказалась сделана мастерски, и когда Патриция отдала ей должное, у меня отлегло от сердца.
– Так, – говорю я. – Берем под навесом садовые перчатки и тяпки. Вчера мы разделались с первой грядкой, осталось еще четыре. Работайте, как вам больше нравится: либо по одному, либо кучей.
Я раздаю тяпки и зову за собой мужчин, чтобы быстро показать им правила прополки. Оказывается, оба умеют отличать культурные растения от сорных, поэтому я почти сразу сворачиваю инструктаж.
Подойдя к Келли и Патриции, я замечаю, что они трудятся меньше чем в метре друг от друга, и радуюсь, что им нравится быть вместе.
– Я ненадолго отойду, скоро вернусь, – говорю я им.
Моя цель – найти Тейлора. Судя по звукам, доносящимся из-под одного из навесов, он демонстрирует там, как пользоваться цепной пилой.
Я присоединяюсь к троице, наблюдающей этот шумный процесс. Тейлор кромсает толстое бревно, начав с отделения коры, и вгрызается в древесину так легко, словно это растаявшее масло. Всего за пару минут он отпиливает от бревна добрых две трети, и остаток вдруг приобретает очертания головы животного. Он отпускает рукоятку: возвращается блаженная тишина. Мы восторженно хлопаем.
– Готово. Теперь вы поработаете стамесками над деревянными заготовками. Делайте что хотите. Сначала подумайте, какого результата хотите добиться, потом сосредоточьтесь на форме. Хотите сделать птичку – берите большую колоду, хотите выточить фигурку на токарном станке – начните с удлиненного куска.
Все разбредаются в поисках подходящих деревяшек. Тейлор вешает пилу на стену и подходит ко мне.
– Привет, Ферн, как поживаете?
Он вальяжен и дружелюбен, но из тех, кто разговаривает только тогда, когда к нему обращаются. Он высок ростом, с мускулистыми руками. Глядя на меня сверху вниз, он улыбается.
– Хорошо, спасибо. Впечатлена вашим мастерством.
– Все дело в практике, как и в любом деле. Я учился у своего отца.
– Отдаю должное вам обоим. Но я пришла попросить вас об услуге. Келли заметила в гостиной гитару и спрашивает, играет ли здесь на ней кто-нибудь. Я обратилась к Нико, он посоветовал поговорить с вами.
Тейлор запрокидывает голову и хохочет.
– Тренькаю помаленьку: кантри, вестерн… А что, малышка Келли – музыкант?
– Да. Думаю, она уже поигрывает, но ей не помешает помощь.
Он почесывает подбородок, раздумывая. Я стараюсь не смотреть на длинный, от правой брови до мочки уха, шрам у него на лице. Это старая рана, оставшаяся по какой-то причине без должного лечения. Набухший шрам придает его красивому лицу суровости.
– Я не умею учить музыке, но не против попробовать. Я возьму мою гитару, Келли – гитару Нико, почему бы нет? Хоть сегодня вечером.
Я признательно киваю.
– Спасибо, Тейлор. Знаю, Келли это оценит.
– Я обратил внимание, что слова некоторых песенок часто имеют больше смысла, чем человеческая болтовня.
Я приподнимаю бровь:
– Не стану с этим спорить. Продолжайте ваше занятие, я подойду к вам за обедом.
– Увидимся, мэм.
Для такого молодого человека он весьма обходителен. Он умен и даже обворожителен – в провинциальном американском стиле. Уверена, Келли такой учитель понравится, он наверняка много где побывал и многое повидал.
Я выхожу из-под навеса, ветер треплет мне волосы, и я останавливаюсь, чтобы собраться с мыслями. Такой будет моя жизнь весь предстоящий год, если мне не надоест и я не решу двинуться дальше. Новизна уже становится привычной, я начинаю чувствовать себя старожилкой.
Зная, что гости приезжают сюда всего на неделю, я понимаю, что не должна ни с кем сходиться. Просто Келли напомнила мне Ханну, тоже старающуюся показать, что способна жить самостоятельно. С другой стороны, всем нам необходимы другие люди, иначе есть риск самоизоляции и ухода в себя. Боюсь, Келли в какой-то момент выбрала второе, и моя цель в эту неделю – помочь ей опомниться, не показывая, что я слежу, как у нее протекает этот процесс.
– Ну, как дела, Келли? Как быстро вы с Патрицей работаете! – Я любуюсь чистенькими, избавленными от сорняков грядками.
– Это легко, главное – понять систему. А запах какой! – Она весело морщит нос. Воздух пропитан ароматами мяты и тимьяна, ее тяпка работает без остановки, рыхля верхний слой почвы.
– Как насчет урока гитары с Тейлором сегодня вечером? Он любит музыку кантри и не прочь с тобой поиграть. У него своя гитара, ты сможешь взять гитару Нико – ту, что висит в гостиной.
Она перестает полоть и выпрямляется.
– Серьезно? Вот здорово! Спасибо, Ферн, я перед вами в долгу.
Я смотрю на красного дракона у нее на руке, она перехватывает мой взгляд.
– Его зовут Лаок.
– Это по-гэльски. Что это значит?
– Воин.
– Мне нравится! Очень мастерски нарисовано. Просто, но выразительно.
Она кивает, глядя на свою наколку, потом поднимает голову и смотрит на меня решительным взглядом.
– Я преодолею любые трудности, – твердо говорит она. – Всегда и везде! Раньше я сомневалась, но это в прошлом.
Я кладу руку ей на плечо и легонько его стискиваю. Понимаю, некоторыми секретами нелегко делиться.
– Я передам Тейлору, что сегодня после ужина ты будешь готова к занятию. Думаю, вам обоим понравится. Это лучше карт.
Эти мои слова вызывают у нее улыбку.
– Да, карты – скучноватое занятие.
Я прикусываю губу, она смеется. Веселиться она начинает с полоборота, иногда без причины. Всего за одни сутки с ней произошла заметная перемена, как будто с плеч свалилась тяжесть.
– Возьму-ка я тяпку и присоединюсь к вам. Солнце способствует расцвету сорняков!
8. День открытий
Мы сидим впятером перед мольбертами и напряженно смотрим на Нико, который пространно рассказывает о технике живописи и секретах нанесения мазков. К стене прислонено несколько полотен. Договорив, Нико вешает их на крючки, вбитые в грубую каменную стену у него за спиной. Буйство красок особенно потрясает на фоне беленой стены. Все картины – пейзажи, но в самых разных стилях.
– Вот этот написан профессиональным художником, моим другом, за чьи работы платят десятки тысяч фунтов. На счастье, я купил его в самом начале его карьеры, когда ему еще не хватало денег на краски и он даже был готов бросить живопись. Остальные картины написаны людьми, сидевшими раньше на ваших местах, некоторые впервые взялись за кисть.
Все мы были под сильным впечатлением от услышанного. Интерес представляет каждое полотно. Два написаны в традиционном стиле: они хороши, но у себя дома я бы их не повесила. Другие хороши потому, что оригинальны: заставляют думать.
– Я говорю о том, – продолжает Нико с жаром, – что в искусстве не бывает правильного и неправильного. Существует только то, что видит сам художник. Если вы это усвоите, то с кончиков ваших пальцев будет сходить содержимое вашей души. Не надо – и нельзя – заботиться о том, что увидит зритель.
Роль живописца – выразить свою внутреннюю сущность. Это как при чтении книги: только перейдя на точку зрения автора, читатель ее оценит и поймет. Так и в живописи: одни вас поймут, другие нет. Некоторые художники сочтут непонимание своей неудачей. Однако есть школа мысли, считающая боль неизбежностью, если из нее произрастает великое искусство. В некоторых случаях так оно и есть: большой талант – это великое бремя, причем это верно не только в отношении данной формы самовыражения. Возьмите Курта Кобейна или Джона Белуши[2 - Курт Кобейн – американский рок-музыкант, вокалист. Джон Адам Белуши – американский комедийный актер, сценарист, певец.]: оба были по-своему талантливы, неповторимы – и глубоко тревожны…
Он с улыбкой смотрит на всех нас по очереди. Я невольно задерживаю дыхание, пораженная силой чувства, присутствующего в его словах.
– Не хочу, чтобы, берясь за кисть, вы испытывали колебания. Поймайте глубокое чувство уникальности в себе и исходите из него. Вы никуда не денетесь от страха: «Достаточно ли я хорош? Что подумают о моей работе окружающие?» Это естественная реакция, но она вас тормозит. Если вы дадите ей волю, она помешает вашей способности творить.
Обратите внимание, ваши мольберты стоят так, чтобы ни один из вас не видел, как работает ваш сосед. Если после этого занятия вам не захочется поделиться своей работой с остальными – пожалуйста, никто не заставляет. Вы сможете снять лист и унести его к себе в комнату.
Некоторые из вас раньше не держали в руках кисть и сейчас поймут, что краски – это не ваше. Тем не менее прошу: доверьтесь мне. Не думайте о том, что делаете, просто делайте. Сегодня у нас акриловые краски и тяжелая бумага. Она растворяется в воде. Тонкий слой грунтовки обеспечит наилучший результат, на ее высыхание уходит десять минут.
Нико подходит к ближайшему мольберту и берет с него баночку.
– Это не дает бумаге коробиться от влаги, содержащейся в краске, и делает поверхность более гладкой. Если вам нужна более шероховатая поверхность, обойдитесь без грунтовки. Хотите начать сначала – на столе в углу полно бумаги. Но не торопитесь отказаться от начатой работы. А главное, получайте удовольствие, друзья!
Мне не терпится начать, и хотя мне спокойнее работать карандашом, блюдо с фруктами настолько сочное и красочное, что я обязательно попробую его изобразить.
Я смотрю на других начинающих живописцев. Стоит Нико отвернуться к стене, чтобы снять с крючков картины, один из них встречается со мной глазами. Он с гримасой хватает кисть и держит ее крайне неуклюже. Я прыскаю. Лиха беда начало!
* * *
День развивается разнообразно – интересно, маняще, с пользой. И неожиданно. Разнообразные эмоции и новый опыт обрушиваются на меня со всех сторон. Под напором новизны мои проблемы испуганно забились в угол, теперь для меня гораздо важнее происходящее вокруг. И это – наибольшая неожиданность.
Вечером я знакомлю Келли с Тейлором и провожаю их взглядом, пока они уходят с гитарами во двор: искать спокойное местечко. Патриция пока еще не расслабилась и ни с кем не общается, если к ней не обращаются, поэтому я провожу бо?льшую часть вечера с ней. Она оказывается неплохой шахматисткой, хоть и подолгу вспоминает, как ходит та или иная фигура, и мы весело играем несколько партий.
Потом, уже в своей комнате, я широко распахиваю окно и выглядываю из него, не понимая, что уже очень поздно. Что меня так взбудоражило? Я оглядываюсь на холст, который принесла сюда днем.
Глядя на ярко-зеленый лес, изображенный на картине на стене, я сравниваю его со своей работой. Когда я впервые сюда вошла, картина приковала мой взгляд. С тех пор она не перестает заставать меня врасплох. Я внимательна к деталям, но смелые мазки нанесены так размашисто, так вдохновенно, что дух захватывает.
Переводя взгляд на свое произведение, я испытываю шок. Я собиралась написать совсем другое. Картина вышла красочной, но мрачноватой. Я хватаю с кровати подушку, кладу ее на шезлонг, ставлю шезлонг к стене и приподнимаю. Свой лист я приставляю к этой косой поверхности так, чтобы он не съезжал. Потом отворачиваюсь и отхожу, боясь оглянуться. Зато когда оглядываюсь, увиденное наполняет меня восторгом. Вблизи я различаю комки краски, а издали вижу блюдо с фруктами. Я счастлива, потрясена, горда собой.
Непонятный звук снаружи заставляет меня подойти к окну и вглядеться во тьму. Рядом с одним из садовых столиков я вижу какой-то упавший предмет. Вдруг это человек?
Я тихонько спускаюсь вниз, припоминая, какая из половиц скрипит громче всего, и стараясь на нее не ступить. Сначала надо разобраться, что происходит. Если окажется, что это подозрительный чужак, то я подниму крик.
Входная дверь заперта, поэтому я прохожу через кухню. Задняя дверь распахнута. Выйдя на крыльцо, я слышу громкий стон, но лежащий на земле человек не шевелится. Подойдя ближе, я вижу, что это Нико, и наклоняюсь к нему.
– Что случилось, Нико? Это я, Ферн. Вы можете встать?
Он не сразу открывает глаза.
– А, Ферн… Я оступился.
От него так разит спиртным, что я шарахаюсь.
– Вам надо встать, Нико. Давайте я отведу вас в дом.
Он приподнимает голову, я закидываю его левую руку себе на плечи и кое-как помогаю ему встать. Задачка не из легких: проходит несколько минут, прежде чем он выпрямляется. При этом он так на меня напирает, что мне стоит огромного труда затолкать его внутрь дома.
– Эта ночь создана для порицания, – невнятно произносит он.
– Главное, ставьте одну ногу за другой. Не уверена, что смогу долго вас поддерживать, Нико. Мне нужна ваша помощь.
Нам обоим ежесекундно грозит падение, но я, скрежеща зубами, не сдаюсь. Оказавшись внутри, я не знаю, как быть дальше.
– Где ваша комната, Нико?
Он что-то бурчит и пытается показать рукой направление, но от этого усилия клонится вбок, вследствие чего мы с шумом врезаемся в стену. Я замираю, ожидая непрошеных звуков, но слышу только тишину, не считая хриплого пьяного дыхания Нико. Он меняет положение, я толчком ставлю его прямо.
– Шагайте, Нико, шагайте! Вы должны мне помогать, вы слишком тяжелый, не хочу, чтобы вы снова рухнули.
Он немного оживает:
– Mi hermosa, Ферн. Вы – мой прекрасный ангел.
Я цыкаю на него, удивленная тем, что он заговорил на испанском и начал с комплимента мне.
– Тише, Нико. Все спят. Ну-ка, прислонитесь к стене, а я открою дверь.
– Меня покинула моя муза. А теперь здесь вы. Она предупредила, что вы меня спасете.
