Джек Гельб "Гойда"

Низкие тучи не разошлись даже днём. Они заволокли всё небо и не пропускали света. Выпавший снег уже не таял.

* * *

Фёдор выждал три дня – всё то время он не ездил верхом и не брал сабли своей, хотя охота была страшная. Пылкий нрав юноши всё же смирялся какое-то время, но спустя три дня он не мог более оставаться в крепости. Государевых поручений дано не было, оттого Фёдор самовольно решил объездить свою лошадь. До восхода оставалось около часа, когда они уже мчались по окрестностям Слободы. Холодный воздух резал нос и горло, но то не беспокоило Фёдора. Настолько утомила его духота палат, что принимал он и ранние заморозки, и ветра зимние как великую благодать.

Лошадь же, под стать хозяину своему, изнылась в тесном стойле. Открытые равнины в этот предрассветный час точно пьянили. Всадник не натягивал поводья, лишь слегка направлял лошадь, да и она сама рвалась взбивать своими крупными копытами покрывало свежего снега. Фёдор не чувствовал боли – он полностью отдавался этому безмолвному морозному воздуху. В нём бодрилась сила, которая скопилась за эти несколько дней.

Лошадь сошла с дороги, но Фёдор не стал выправлять её ход. Они промчались по равнине. В сумерках снег казался нежно-голубым, мелкие искры едва шевелились под ногами. В неистовой радости этой свободы лошадь вставала несколько раз на дыбы, что Фёдор принимал как вызов. Он крепко удерживался в седле. В это раннее утро он не прибегал к помощи кнута, лошадь и без того была резва. Небо занимала заря, когда Фёдор взглянул на горизонт, где вдали виднелась Слобода.

– Пора возвращаться, – нехотя пробормотал Басманов, наклонившись к своей лошади.

Она, точно разделяя настрой всадника, мотнула головой и повела ушами. Фёдор тихо усмехнулся, погладил по шее.

– Пора, пора. Служба.

Лошадь пару раз помотала головой, но признала волю хозяина. Менее резво поехали они обратно в Слободу. Сегодня было воскресенье, и Фёдору, как и любому честному православному христианину, должно было явиться на утреннюю службу. Оттого-то и спешил он обратно, ибо недолго было прослыть и язычником.

– Того и гляди, Данка, припомнят нам кровь чужеземную, – приговаривал Фёдор, – там и недолго язычником прослыть. А то уже пиши пропало…

Поняла ли Данка смысл слов наездника своего, но прибавила шагу, и вскоре добрались они до Слободы. Фёдор спешил к Троицкому собору.

Он оставил свою лошадь, спешился, осенил себя крестным знамением и переступил порог церкви. Ещё у самого входа Фёдора удивил вид спящего человека. Само по себе то не было удивительно, но юноша знал этого мужика. Рослый мужчина с русой бородой, которая лишь ширила его красное лицо, лежал, сложив руки на груди. Фёдор усмехнулся и пожал плечами.

«Видимо, к заутрене сегодня звонить некому…» – подумал он, глядя на крепкий сон звонаря.

Между тем час заутрени всё близился. Люди приходили один за другим. Фёдор стоял в стороне, наблюдая за тем, как тёмные фигуры, укутанные от мороза, стояли беспорядочными рядами. Наконец утреннюю тишину и тихий голос священника пронзил колокольный звон. Фёдор обернулся и едва заметно нахмурил брови. Звонарь всё так же лежал, опустив красное лицо себе на грудь.

Фёдор осторожно прошёл мимо прихожан на улицу. Мрачное небо точно ожило с первыми бледными лучами. Постепенно оно стало светлеть, и очертания собора обозначились особенно чётко. Юноша сошёл со ступеней и обернулся на заливистый звон колоколов. Фёдор пытался разглядеть звонаря, напрягая свои глаза.

«Да быть того не может!»

Фёдор решил, что его глаза изменяют ему, не иначе. Как же по-другому истолковать внешний вид звонаря? Как истолковать то, что сам государь звонит к заутрене? А тем временем в холодном воздухе разливались новые раскаты песни колоколов. Призыв к заутренней молитве летел над Александровской слободой, опережая и солнце, и сам новый день. Фёдор смотрел некоторое время, после чего удивлённо вскинул брови, помотал головой и вернулся в церковь.

* * *

– А чего это ты вопрошаешь меня? Будто я его на колокольню звал, ей-богу, – пожав плечами, ответил Алексей, потянулся за тарелкой с щучьей икрой и зачерпнул большой ложкой.

– Да любопытно стало, вот и вопрошаю, – просто ответил Фёдор. – Ты мне про то не рассказывал, вот я и удивился.

– Да мне что, про каждую странность да причуду государя рассказывать? – усмехнулся Алексей, вытирая усы.

– Неужто сам ты не спрашивал его о том? – спросил Фёдор.

– Так почто спрашивать? – Басман помотал головой и обернулся к сыну: – Пущай звонит, ежели хочется того государю. Не много забав у него, при каковых никто покалечен не будет. Велика странность, куда деваться!

Место во главе стола пустовало, как и напротив Басмановых.

– Верно, государь с Андреем Михалычем совет держит, – предугадывая вопрос сына, произнёс Алексей.

– С Курбским-то? – протянул Фёдор.

– С ним самым, – вздохнул Алексей. – Без него государь разбитый будет ходить, уж поверь. Вот пошлют Курбского сейчас воевать, вот прескверный нрав государя нашего и обнажится, уж поверь старику своему. Ежели ты считаешь меня другом царя-батюшки, то Андрюша будет братом, не меньше.

Фёдор продолжал смотреть на мужиков, собравшихся на застолье, сквозь ресницы. Малюта грубо разделывал своим ножом дичь и вгрызался в мясо, точно оголодал.

– И всё-таки странно это, – вздохнул Фёдор, подзывая жестом холопа с кувшином.

– Да не бери ты в голову каждую придурь, ей-богу. Лишь Господу ведать дано, что творится в душе и разуме царя. Ты, Федь, веди себя, главное, пристойно, да не гневи государя нашего светлого.

Фёдор кивнул, однако взгляд его был рассеян, точно мыслями своими он был далёко от отца своего и от всего этого шумного застолья.

* * *

– Стойте! Стойте! – раздалось откуда-то из-за спины.

Всадник, укутанный в тяжёлые меха для дальней дороги, едва смог развернуть свою лошадь. Он описал небольшую петлю на дороге и вернулся во двор Александровского кремля, натягивая поводья.

– Стойте! – Холоп стоял посреди двора и размахивал руками. – Государь вас, Андрей Михалыч, звал!

Курбский приспустил воротник своего одеяния и взглянул на мужика, что выбежал в тулупе нараспашку.

– Не путаешь чего? – спросил Андрей, присмиряя лошадь. – Простился я уже с государем.

– Никак не путаю, Андрей Михалыч, никак не путаю! Царь-батюшка среди нощи поднялся, глаза не раскрыл ещё, как велел срочно дозваться вас, али следом гнаться, ежели умчались вы со Слободы.

Андрей нахмурил брови и бросил взгляд на ворота. Сейчас из крепости открывался заснеженный пейзаж. Ночные звёзды уже начали гаснуть на небосводе. Скоро займётся ранняя заря.

– Так, батюшка, закрываем ворота? – спросил привратник у князя.

Курбский только сейчас и заметил его.

– Да, – ответил Андрей. – Закрывай.

Привратник поклонился, махнул своим парням. Мужики стали затворять ворота, и заснеженная долина скрылась от глаз Андрея. Сам Курбский спешился, отдал поводья конюшим и пошёл за холопом обратно в кремль.

– Государь наш сам не свой был. Рынды, что подле дверей его службу ночную несли, шепнули, что, мол, криком собственным государь и пробудился, да в гневе и ярости метаться начал! Как повелел царь-батюшка вас сыскать, тотчас же я и бросился за вами, Андрей Михалыч, так и бросился, – бормотал холоп.

– Гонец накануне письма не передавал? – спросил Курбский.

– Не припомню… Да, передавал, да письма те не приводили ко гневливости. То были вести благие. Нет, не припомню я, чтобы гонцы были, не припомню.

– Ступай к себе. Сам я до государевых покоев дойду.

Холоп поклонился и оставил князя в коридоре. Курбский продолжил свой путь, однако на лестнице столкнулся с девкой. Увидев князя, она, простоволосая и босоногая, тотчас же со стыда спрятала своё лицо и спешно просеменила мимо. Мятое платье укрывало её худое тело. Девка прикрывала лицо руками – её тонкие пальцы дрожали. Весь вид был преисполнен страхом. Андрей проводил её лишь взглядом, пока она спешила по лестнице вниз, ступая с такою быстротой, что едва не споткнулась на неровных каменных ступенях.

Андрей помотал головой и хмуро вздохнул, выходя к коридору, что вёл к покоям государя. У входа стояли двое мужиков, облачённых в чёрное одеяние. В руках у каждого было по секире. Завидев князя, оба рынды расступились и поклонились, снимая шапки. Курбский единожды постучал и отворил дверь. Мрачные тени дрожали, растянувшись от опрокинутого стола. Бумаги смялись, письма, карты и чистые листы слиплись в полузастывшей лужице чернил. На краю ложа сидел царь. Его чёрное облачение свисало со сгорбленной фигуры. Одной рукой он закрывал пол-лица, вторая безжизненно покоилась рядом. Едва Курбский зашёл, государь поднял на него свой взгляд.

– Андрей, подойди, – тихо и хрипло произнёс Иоанн, протягивая свою руку.

В глазах царя дрожал блеск свечей. Глубокие карие глаза стали будто бы чёрными и до того пустыми, что князю стало не по себе, видя государя в таком состоянии. Курбский приблизился к нему и взял за протянутую руку. Она была холодной и дрожала. Курбский сел подле царя, не ведая, что же сейчас разрывает душу Иоанна, но уже страшась этих глубин. Царь сильно сжал руку, глядя в глаза Андрея.

– Мне было послано видение, что больше не суждено нам увидеться, – почти прошептал Иоанн, и во взгляде читалось, что государь сам страшился тех слов, сходящих с его запёкшихся губ.

– Не может того быть, – Андрей мотнул головой.

Царь хрипло усмехнулся, но звук был страшен – ему точно не хватало воздуха.

– Как же не может, ежели видение было? – спросил Иоанн, резко раскрыв свои блестящие от влаги глаза.

– То лукавый образ, от Бога ли послан? Как же не видеться нам, государь? – спросил Андрей.

– Неужто бесы так подобрались ко мне?.. – Иоанн провёл рукой по своему лицу, тяжело вздыхая.

После резко переменился, встал с кровати и прошёлся по комнате, ступая прямо по бумагам, которые разлетелись по полу. Замер государь тоже резко. Он поднял взгляд и глубоко вздохнул.

– Кому ты служишь? – спросил царь, не глядя на Андрея.

– Вам, государь.

Иоанн кивнул, переводя взгляд на князя.

– Помню, Андрюш… – царь медленно поднял руку, указывая на своё ложе. – То было страшное испытание Господне, посланное мне. Тело моё снедало адское пламя. Помнишь волю мою, о чём я, беспомощный и страждущий, я просил?

– Помню, – кивнул Андрей. – И перед людьми на земле и Богом на небе, перед святым ликом и крестом животворящим исполнил я волю вашу.

– Я смертен, – с каким-то тихим спокойствием вполголоса произнёс Иоанн. – И страшно мне предстать перед Господом. Знаю я, что Суд небесный будет справедлив. Но сейчас нужна мне опора здесь, на земле. Я сам буду вершить суд над такими же грешниками, коим и являюсь я по слабости своей. Андрей, если в самом деле видение моё послано от лукавого – пущай. Но ежели в самом деле не суждено будет увидеться нам…

Иоанн умолк, опустив взгляд на деревянный стул, который в порыве брошен был о стену. Царь поднял его, взявшись за спинку одной рукой, и опустился на него.

– Не знаю, сколько ещё моё слабое сердце вынесет, ежели не будет подле меня тебя, Андрюш, – хоть губы государя и усмехнулись, но в глаза вернулась та глубокая опустошённость. – Видимо, таков крест мой, и буду я нести его.

Рынды, стоявшие за дверями государевых покоев, не слышали, о чём вёлся разговор. Немногим менее чем через час двери отворились, и князь покинул царя. Заря уже нежно освещала небо, когда князь Курбский гнал свою лошадь по заснеженной дороге с тревожным предчувствием, что будет терзать его душу долгие годы.

Глава 5

В покоях продолжал царить мрак. Своды, казалось, отяжелели и клонились к полу. Лишь свеча, сгоревшая едва не до самого своего основания, дрожала слабым сиянием. Блики мерцали, точно капли жемчужного света, отражаясь на шахматных фигурах и очерчивая их изящные силуэты.

Царь сидел в глубоком кресле. Его руки, точно плети, безвольно свисали с подлокотников. Глаза были открыты, но точно как у людей, что бродят во сне, повинуясь зову полной луны. В пустом взгляде не было жизни. Он замер в тяжёлом ожидании, будто бы фигуры наконец переменят свой рисунок – ведь царь уже давно сделал свой ход. Этой ночью сон никак не шёл, несмотря на измученный разум Иоанна. Он бесцельно глядел на шахматную доску. Тени от фигур пересекались с клетками, чертя ломаный узор.

Далеко в коридоре едва-едва можно было расслышать шаги. Чуткий слух царя уловил то движение и устремил взгляд на дверь, обитую сталью. Шаги приближались. Было слышно, как рынды, оберегавшие покой государя в эту ночь, поднялись со своих мест, заметив кого-то.

Массивные стальные петли скрипнули под тяжестью отворившейся двери. На пороге стоял гонец. Лицо и руки его горели от мороза. Судя по тяжёлому дыханию, сейчас он не мог связать и двух слов. Он низко поклонился, и Иоанн коротко кивнул, принимая это безмолвное приветствие. Гонец выудил из кармана, вшитого в кафтан, запечатанное письмо и тотчас же протянул его царю.

– От Курбского… Андрея Михалыча… – охрипшим от мороза и езды верхом голосом сумел-таки произнести гонец.

Иоанн же поднял свой взгляд на запечатанный кусок бумаги.

– Оставь, – царь кивнул на стол и жестом велел гонцу идти прочь.

Приказания были выполнены. Гонец поклонился и покинул государевы покои, затворив за собой дверь. Его шаги стихали в коридоре, пока Иоанн смотрел на доставленное ему письмо. Тяжёлый вздох сорвался с его губ. Царь потёр переносицу. Печать стояла Курбского, в том не было сомнения – государь лично следил за тем, чтобы тавро для клейма друга его и советника было отлито со всем знанием дела.

Царь взял в руки послание. Желтоватая бумага хранила в себе стужу, что наступала с каждым днём, по мере того как надвигалась зима. Государь провёл пальцем по печати, прежде чем сорвать её и открыть послание от Андрея.

* * *

– Вот ты где! Айда с нами! – раздалось с порога.

Фёдор обернулся, откладывая перо. Он облокотился на подоконник, откинув голову назад, и окинул быстрым взглядом вошедшего. На пороге стоял мужчина превесёлого вида. Через мгновение Фёдор ощутил крепкий хмельный запах от своего нежданного гостя. Нос мужчины был красным, точно явился он с мороза, хотя шапки на нём не было. Вихрастые тёмно-русые волосы клоками торчали во все стороны.

– Отчего же, Вася, зовёшь меня лишь сейчас, когда сам едва ли на ногах стоишь? – спросил Фёдор, с усмешкой глядя на своего гостя.

Мужчина икнул и покачнулся, опираясь рукой о стену.

– Пошли, говорю я тебе! – произнёс он, глядя на Фёдора. – Чего там чиркаешь? Пошли, сейчас упустим всё!

– Да в чём дело-то? – спросил Фёдор, оглядываясь через плечо на письмо, которое он составлял, пока его не потревожили.

– Да в том, что во дворе сейчас на свою потеху да на потеху слуг его верных, то бишь нас с тобою, выпустят зверей на холопов. Вот и поглядим, кто кого! Ежели медведей выпустят, исход ясен! То ли дело с псами затеется борьба, то и не прознаешь, чья возьмёт! Да пошли же, Федь, в самом деле-то! Батюшка твой уже небось с государем ожидают начала забав!

– Надеюсь, выпустят кого покрупнее собак, – вздохнул Фёдор, как бы нехотя поднимаясь со своего места.

Василий рухнул на сундук, опустил голову и рукой растирал лицо, приводя себя в чувство.

Федя первым делом убрал письмо и лишь затем принялся облачаться в тёплое одеяние. Поверх шёлковой рубашки глухого красного цвета он накинул чёрный кафтан с серебряными пуговицами. Подол и рукава были расшиты узорами. За широкий пояс Фёдор заткнул изогнутый кинжал. То была тончайшая работа, будто бы неведомые растения расцвели прямо на рукояти и основании ножен, оплетая оружие своими стеблями и лепестками.

Василий был пьян уже с утра, но Фёдору говорил чистую правду. Со двора белокаменной крепости исчез весь народ, коему не положено было там находиться. Двери и входы в сам царский дворец плотно закрывались на крепкие засовы, обитые сталью. Василий сидел, опустив голову.

– Так что же решил? – спросил Фёдор, потрепав его за плечо.

Едва задремавший боярин тут же подскочил на месте, не успев и глаз продрать. В несколько шагов он выровнялся и поднял голову. Потерянно огляделся он по сторонам, бегая взглядом от стены к стене.

– Решил тут почивать али пойдём-таки смотреть? – усмехнулся Фёдор, забавляясь испуганностью захмелевшего гостя.

Василий тряхнул головой и широко улыбнулся. Они вышли к длинному проходу, вдоль которого прорезались высокие арки, не ограждённые ни ставнями, ни решётками. Сквозь них и собиралась свита государева глядеть во двор. Уже столпились тучные фигуры, закутанные в тяжёлые меха. Мужчины громко болтали меж собою, будто бы и спорили о чём-то, но разобрать что-либо было невозможно.

Фёдор с неохотой вздохнул, видя, как много народу набилось в коридоре. Он заприметил, как ко второму проходу, под углом к коридору с боярами, сквозь высокие арки виднелась высокая фигура государя. Путь к государю преграждали рынды. Их острые секиры схватывались тонким слоем кусачего инея.

Прищурив глаза, Фёдор не мог сдержать улыбки. Подле царя, среди прочих вельмож, имеющих особое положение при дворе, увидел он своего отца, выглядывающего во двор. Алексей потирал руки и о чём-то беседовал с царём, предвкушая зрелище. Фёдор прошёл по коридору к рындам, сторожившим проход. Сперва стража преградила путь. Фёдора это вовсе не раздосадовало, напротив – его лицо осветила улыбка. Он отошёл к одной из арок и облокотился на неё, поглядывая на государя и его окружение. Фёдору пришлось выждать несколько мгновений, прежде чем отец его заметил и помахал шапкой. Он помахал в ответ и указал большим пальцем за своё плечо на стражу, которая не дала Басманову проходу, и пожал плечами. Алексей сперва нахмурил брови, после усмехнулся. Фёдор не слышал, с какими словами Алексей обратился к государю, однако спустя мгновение царь жестом послал к рындам одного из бояр.

То был князь Хворостинин, лицо которого тотчас же озарилось, когда он увидел Фёдора. Басманов-младший стоял, точно уже успел заскучать – скрестил руки на груди, прислонился к стене меж арок и с некоторым недовольством, притом не вполне серьёзным, следил за приближающимся к нему князем.