Она фыркает.
– Хватит уже разыгрывать сердитую старшую сестру!
– Прости, Уилл. Конечно, в том, что люди болтают, нет твоей вины.
– Это ты прости. Тебе сейчас нелегко… – Он прикасается к черному шелку. – Мне недостает такта.
Они молча идут по длинной галерее к покоям леди Марии. Уильям мрачен – должно быть, досадует, что траур носит Екатерина по мужу, а не он по своей жене. Уильям и Анна Буршье возненавидели друг друга с первого взгляда, однако на нее и ее титул, который помог бы роду Парр восстановить былой престиж, возлагались большие надежды. Чтобы добиться для Уильяма брака с единственной наследницей престарелого графа Эссекса, мать поставила семью на грань разорения.
На деле этот союз не принес бедняге Уильяму ничего – ни наследников, ни титула, ни счастья, один лишь позор. Графский титул достался Кромвелю, а Анна сбежала с каким-то сельским священником. И по сей день Уильяма донимают шуточками о «клерикальных недоразумениях», священниках и пасторах. Сам он ничего смешного в этом не видит и тщетно добивается у короля развода.
– Думаешь о жене? – спрашивает Екатерина.
– Как ты догадалась?
– Я слишком хорошо тебя знаю, Уилл.
– Она родила этому проклятому священнику еще одного ублюдка!
– Поверь, Уилл, рано или поздно король переменит мнение, и ты сможешь наконец сделать Елизавету Брук честной женщиной.
– Терпение Лиззи подходит к концу! – восклицает Уильям. – Подумать только, какие надежды наша матушка возлагала на этот брак, сколько сил к нему приложила!
– Быть может, и к лучшему, что она не дожила до этого дня.
– А ведь как она мечтала увидеть новый расцвет Парров!
– Наша фамилия и без того благородна, Уилл. Наш отец служил прежнему королю, а его отец – Эдуарду IV. Наша мать была в услужении у королевы Екатерины, – загибает пальцы Екатерина. – Чего еще желать?
– Все это было давно, – возражает Уильям. – Отца я даже и не помню.
– У меня остались о нем лишь смутные воспоминания, – признает Екатерина, хотя ясно помнит день похорон и возмущение от того, что ее, шестилетнюю, сочли слишком маленькой, чтобы принимать в них участие. – К тому же наша сестра Анна служила всем пяти королевам, а сейчас состоит при дочери короля. Скорее всего, в будущем к ней присоединюсь и я.
Честолюбивые помыслы брата вызывают у Екатерины досаду. Если его так заботит положение Парров, стоило бы водиться с нужными людьми, а не с Сеймуром. Пусть тот – дядя принца Эдуарда[7 - Принц Эдуард (1537–1553 гг.) – единственный законный сын Генриха VIII, будущий король Эдуард VI.], однако влияние на короля имеет не он, а его старший брат Хартфорд[8 - Граф Хартфорд, Эдуард Сеймур (ок. 1506–1552 гг.) – старший брат Джейн и Томаса Сеймуров, дядя принца Эдуарда, одна из влиятельнейших фигур при дворе Генриха VIII.].
Поворчав еще немного, Уильям затихает, и они молча пробираются сквозь толпу придворных у королевских покоев. Неожиданно Уильям спрашивает:
– Что скажешь о Сеймуре?
– О Сеймуре?
– О нем самом.
– Ничего особенного, – резко отвечает Екатерина.
– Тебя он не потряс?
– Нисколько!
– Я подумал – почему бы не женить его на Маргарите?
Услышав это, Маргарита бледнеет.
– На Маргарите?! Ты лишился рассудка? – восклицает Екатерина, понимая, что Сеймур просто сожрет девочку с потрохами. – Ей еще рано выходить замуж. Она совсем недавно похоронила отца.
– Это всего лишь…
– Нелепое предложение, – заканчивает Екатерина.
– Он не такой, как ты думаешь, Кит. Он один из нас.
Под этим, очевидно, имеется в виду то, что Сеймур исповедует новую веру. Однако сама Екатерина предпочитает держаться от придворных реформистов подальше и не раскрывать свои убеждения. Годы при дворе научили ее держать язык за зубами.
– Суррею он не нравится.
– О, это семейные раздоры, вера здесь ни при чем! Говарды считают Сеймуров выскочками. Однако Томаса это не волнует.
Екатерина фыркает.
Уильям расстается с ними перед новым портретом короля. Картина написана совсем недавно – в воздухе еще витает запах краски, цвета сочные, мелкие детали выписаны золотом.
– Это последняя королева? – спрашивает Маргарита, указывая на печальную женщину в чепце, изображенную рядом с королем.
– Нет, Мег, – шепотом отвечает Екатерина и прикладывает палец к губам. – О последней королеве при дворе лучше не упоминать. Это королева Джейн[9 - Джейн Сеймур (1508–1537 гг.) – третья жена Генриха VIII, мать его единственного законного сына. Умерла от родильной горячки. Томас Сеймур и Эдуард Сеймур, граф Хартфорд, – ее родные братья.], сестра Томаса Сеймура, которого нам сегодня представили.
– Но почему она? Ведь с тех пор было еще две королевы.
– Потому что королева Джейн подарила королю наследника.
Не говоря уже о том, что Джейн Сеймур успела умереть раньше, чем ему наскучила.
– Значит, это – принц Эдуард? – Маргарита указывает на мальчика – миниатюрную копию отца во всем, вплоть до позы.
– Верно, а это – леди Мария и леди Елизавета[10 - Елизавета Тюдор (1533–1603 гг.) – дочь Генриха VIII от второй жены, Анны Болейн. После того как мать казнили за измену, была признана незаконнорожденной. Впоследствии стала королевой Елизаветой I.], – поясняет Екатерина, указывая на девочек, которые, словно бабочки, порхают по краям полотна.
– Вижу, вас восхищает мой потрет! – раздается голос за спиной.
Екатерина оборачивается и изумленно восклицает:
– Ваш портрет, Уильям Соммерс?!
– Неужели вы меня не заметили?
Екатерина вглядывается в картину и наконец находит его на заднем плане.
– Ах, вот вы где!.. – Она поворачивается к падчерице. – Мег, это Уильям Соммерс – шут короля, самый честный человек при дворе.
Он протягивает руку и вытаскивает медную монетку у Маргариты из-за уха. Та весело смеется, что в последнее время случается редко.
– Как вы это сделали? – изумленно спрашивает она.
– Волшебство! – отвечает шут.
– В волшебство я не верю, однако фокус действительно хорош! – признает Екатерина.
Смеясь, они входят в покои леди Марии. У дальней двери стоит ее фаворитка, Сюзанна Кларенсье, и шипит на входящих, будто гадюка.
– У нее опять головные боли, не шумите, – шепотом поясняет Сюзанна с натянутой улыбкой. Осмотрев Екатерину с ног до головы и, очевидно, прикинув стоимость ее наряда, она добавляет: – Очень мрачно! Леди Мария будет недовольна… Ах, простите, я забыла, что вы в трауре! – И Сюзанна прикрывает рот рукой.
– Понимаю и не держу на вас зла.
– Ваша сестра в личных покоях леди Марии. Прошу меня простить, мне еще нужно… – Не окончив фразы, Сюзанна уходит в спальню и тихо закрывает за собой дверь.
Екатерина обменивается приветственными кивками с дамами, которые сидят в комнате за вышиванием, и направляется к сестре, устроившейся в нише у окна.
– Кит, как я рада наконец тебя видеть! – Анна обнимает сестру. – И тебя, Маргарита! – Она целует Маргариту в обе щеки; та заметно расслабилась, оказавшись в исключительно женском обществе. – Ступай посмотри на гобелены. На одном из них выткан твой отец. Сможешь найти?
Маргарита отходит к гобеленам, а сестры устраиваются на лавке в оконной нише.
– Так почему же меня вызвали? Тебе что-нибудь известно? – спрашивает Екатерина, не в силах оторвать глаз от сестры – от ее беззаботной улыбки, сияющей кожи, идеального овала лица, светлых прядок, выбившихся из прически.
– Леди Мария будет крестной матерью. На церемонию пригласили многих.
– Значит, не только меня… Я рада! Кто же крестник?
– Дочь Ризли[11 - Томас Ризли (1505–1550 гг.) – приближенный Генриха VIII, в описываемое время занимал пост лорда-канцлера и лорда-хранителя Малой печати.], нареченная…
– Марией! – заканчивает Екатерина в унисон с сестрой, и обе весело смеются. – Ах, Анна, как я рада тебя видеть! В доме моем царит уныние.
– Я навещу тебя в Чартерхаусе, когда принцес… – Анна в испуге закрывает рот ладонями и поспешно поправляется: – …когда леди Мария меня отпустит, – а потом, наклонившись, шепчет сестре на ухо: – Леди Хасси отправили в Тауэр за то, что она называла леди Марию принцессой.
– Я помню, но то было давно, и она делала это нарочно. Разве можно наказывать за оговорку?
– О, Кит, ты слишком долго не была при дворе! Неужели забыла, каково здесь?
– Как в змеином гнезде… – вздыхает Екатерина.
– Я слышала, король посылал Хьюика лечить твоего мужа, – говорит Анна.
– Послал. Почему – не понимаю.
– Значит, Латимер был окончательно прощен.
– Видимо, так.
Екатерина так до конца и не поняла, какую роль Латимер играл в восстании, получившем название Благодатного паломничества[12 - Благодатное паломничество (1536–1537 гг.) – восстание на севере Англии против религиозных реформ, начавшихся после отделения от Римской католической церкви. Главной причиной недовольства восставших был повсеместный роспуск монастырей.]. Тогда весь север Англии – сорок тысяч католиков – восстал против реформации Кромвеля. Некоторые предводители повстанцев явились в Снейп, вооруженные до зубов. В большом зале велись ожесточенные споры, суть которых Екатерина не улавливала, а потом Латимер стал готовиться к отъезду, хотя и без особого желания. Жене он объяснил это тем, что повстанцам нужны предводители вроде него. Екатерина гадала, какими угрозами его вынудили присоединиться к мятежу. Конечно, Латимер сочувствовал восставшим: их монастыри рушили, их монахов вешали, весь их жизненный уклад летел под откос, любимую народом королеву изгнали, а наглая девица Болейн вила веревки из короля. Однако восстать против своего господина и повелителя? На Латимера это было не похоже.
– Ты так толком и не рассказала мне о мятеже, – замечает Анна. – О том, что случилось в Снейпе.
– Об этом я предпочла бы забыть, – откликается Екатерина.
При дворе со временем сложилась своя версия событий. Общеизвестно, что после поражения мятежников Латимер поехал в Вестминстер – молить короля о пощаде. Мятежники сочли его предателем и отправили в Снейп Мергатройда, который разгромил замок и взял Екатерину и Маргариту в заложники. Об этом долго сплетничали при дворе, но никто, даже Анна, не знал о мертвом младенце – бастарде Мергатройда. Никто не знал и того, что Екатерина отдалась насильнику сама в отчаянной попытке спасти Маргариту и Дот. Попытка удалась, и Екатерина стойко хранит этот мрачный секрет, однако порой задумывается, что скажет об этом Бог – ведь измена есть измена.
Она не раз задавалась вопросом, почему все предводители мятежников, а с ними две с половиной сотни человек, включая Мергатройда, были повешены по приказу короля и только Латимер избежал этой участи. Быть может, он действительно их предал? Мергатройд считал именно так, но Екатерина предпочитает думать, что Латимер остался верен делу, иначе ради чего было это все?.. Однако правды теперь никто не узнает.
– Анна, а ты ничего не слышала насчет Латимера? Почему он был помилован? Какие слухи ходили при дворе?
– Нет, до меня ничего не доходило. – Анна кладет ладонь сестре на плечо. – Не вспоминай больше об этом. Дело прошлое.
– Верно…
Увы, прошлое разъедает настоящее, как червоточина в яблоке. Екатерина задумчиво смотрит на Маргариту, которая пытается найти отца на гобеленах. Его портрет хотя бы не уничтожили, как другие…
Она переводит взгляд на сестру. Милая, верная, простая Анна!.. Сестра дышит свежестью, живая, как сама жизнь, и Екатерина с болью в сердце догадывается о причине. Положив ладонь Анне на живот, она спрашивает:
– Нет ли у тебя какого-нибудь секрета, сестрица? – надеясь, что сумела за улыбкой скрыть укол зависти к плодовитому чреву сестры. Именно беременность придает Анне цветущий вид – беременность, о которой Екатерина тщетно мечтает сама.
Анна краснеет.
– И как только ты всегда все понимаешь, Кит!
– Какое замечательное известие! – восклицает Екатерина, с горечью осознавая, что ее вдовство и возраст делают беременность неосуществимой мечтой. Ни одного ребенка не произвела она на свет, не считая мертвого младенца, о котором нельзя говорить.
Должно быть, эти печальные размышления отражаются на ее лице, потому что Анна накрывает ее руку своей.
– Еще не все потеряно, Кит. Ты наверняка вновь выйдешь замуж.
– Нет уж, двух мужей мне вполне достаточно, – твердо отвечает Екатерина и добавляет шепотом: – Но за тебя я очень рада. Уж этот-то младенец не будет католиком, крещенным леди Марией!
Анна предостерегающе прикладывает палец к губам, и они обмениваются улыбками. Сестра прикасается к распятию, висящему на шее Екатерины. Солнечные лучи играют на ограненных камнях.
– Бриллиантовое распятие нашей матушки… Мне казалось, оно больше.
– Просто ты была слишком мала.
– Как давно матушка покинула нас!..
– Да, – соглашается Екатерина, думая о том, как долго мать прожила вдовой.
– А жемчуг-то розовый, я и забыла… Ой, звено ослабло! – Анна наклоняется поближе. – Дай-ка я попробую починить.
Высунув язык от усердия, она пытается закрепить звено ожерелья. Екатерине приятна близость сестры, исходящий от нее уютный аромат свежих яблок. Она отворачивает лицо к стене, чтобы Анне было удобнее, и замечает нацарапанные на панели инициалы «ЕГ». Бедняжка Екатерина Говард[13 - Екатерина Говард (1525–1542 гг.) – пятая жена Генриха VIII. После неполных двух лет брака была казнена за супружескую измену.], последняя королева… Должно быть, это ее покои – лучшие комнаты во всем дворце, не считая покоев самого короля.
– Вот так, – закончив, говорит сестра. – Жаль было бы потерять одну из матушкиных жемчужин!
– Анна, а как было при последней королеве? – шепотом спрашивает Екатерина, рассеянно поглаживая нацарапанные на дереве буквы. – Ты никогда об этом не рассказывала.
– При Екатерине Говард? – едва слышно переспрашивает Анна. – Кит, она была такая молоденькая! Даже младше Маргариты.
