Валерий Шарапов "Ядовитое кино"

– Василич, где ты ходишь? Мы уже целых полчаса тебя дожидаемся, – воскликнул Костин.

Зверев посмотрел на часы и устроился за столом:

– Что значит – где? Я со свидетелем работал.

– Это которого Арсением Ивановичем зовут?

– Чего?

– Я говорю про Головина! Про директора картины!

– Ну да!

– Вот. – Веня протянул Звереву объяснения и список московских гостей. – Тут вся съемочная группа и актеры. Всего тринадцать человек.

– Роковое число!

– Я бы не стал исключать из числа подозреваемых и самого директора.

Зверев бегло прочел список.

– Я, как ты знаешь, не суеверный, но пусть лучше будет четырнадцать. Итак, четырнадцать! Шесть из них – женщины.

– Намекаешь на то, что яд – оружие женщин? Ну хорошо, список я вижу, а где сам четырнадцатый подозреваемый, наш директор картины?

– По его словам, он целых два часа в допросной просидел, сильно возмущался, так что я его отпустил.

Зверев нахмурился:

– Напрасно.

– Это почему?

– Потому что он после смерти Качинского наверняка помчится в свою Москву искать нового режиссера, а мы его даже толком не допросили.

– Так я думал…

– Ладно! Черт с ним, с этим директором! Что сделано, то сделано. – Зверев, в душе признавая собственную вину, бегло просмотрел исписанный неровными каракулями листок и убрал его в стол. – Итак, чем порадуете?

Веня тут же затараторил:

– Первым делом мы, как и следовало, посетили больницу. Врач, ведущий Качинского, тут же подтвердил факт отравления. При этом он рискнул предположить, что отравили нашего режиссера каким-то там рицином.

– И что это такое? – уточнил Зверев.

– Белковый яд растительного происхождения. Он в шесть раз ядовитее, чем цианистый калий, – тут же вмешался Игорек. – Рицин изготовляют из обыкновенной клещевины.

– А клещевина – что такое?

– Маслянистое декоративное растение. Все его части ядовиты и опасны для человека и животных.

Зверев вопросительно посмотрел на Костина:

– Это все вам доктор рассказал?

– Какое там? – возмутился Веня, кивнул на Комарика и оскалился: – Этот вундеркинд и без доктора все знал, еще и врачей поучать пытался.

Зверев повернулся к стажеру и наморщил лоб:

– Вам что, все это в школе милиции рассказывали?

Игорек, как это часто у него бывало, поправил очки.

– В специальной литературе прочел.

– Слушай, дружок, ты говорил, что у родителей живешь, а кем они у тебя работают?

– Папа – учитель литературы, мама – библиотекарь.

– Так вот почему ты у нас такой начитанный, – фыркнул Веня.

Зверев махнул оперативнику рукой, предлагая заткнуться.

– Ладно, с папой и мамой разобрались, а теперь скажи, где этот яд берут?

– При желании клещевину можно вырастить в обыкновенном парнике и после этого изготовить самостоятельно. Рицин представляет собой белый порошок без запаха и хорошо растворяется в воде.

– Так… что еще?

Веня хмыкнул и заговорил:

– После больницы мы решили заскочить в морг, куда уже увезли тело Качинского и где работает твой знакомый патологоанатом Геннадий Карлович. Так вот он тоже подтвердил, что в желудке у режиссера обнаружен этот самый рицин.

– То есть они уже и вскрытие сделать успели? – удивился Зверев.

– Когда я сказал Геннадию Карловичу, что прибыл от тебя, он тут же отложил все дела и занялся нашим покойником.

Увидев, что Комарик скривил лицо и закрыл рот ладонью, Зверев уточнил:

– И какие же дела он отложил?

– Он сидел возле распоротого женского трупа, держа в руках половинку батона, намазанного вареньем, и собирался пообедать.

Комарика передернуло, он издал булькающий звук.

– Вот, он и там себя так же повел, – довольный тем, что хоть как-то смог «уделать» этого выскочку-стажера, сообщил Веня. – Как только увидел мертвецов, тут же побледнел и выбежал на улицу.

Зверев рассмеялся.

– Что же ты, Игорек, не нашел литературу, в которой написано, как не бояться покойников?

– А я их и не боюсь, просто там такой запах…

– Ладно! Все ясно. Что-нибудь еще?

– Пока все!

В этот момент дверь распахнулась, и в кабинет вошли Евсеев с Гороховым.

– Прибыли, товарищ майор! Вот только порадовать нечем, обыск ничего не дал, – отрапортовал Горохов и пошел ставить чайник. – Проголодался я, слона бы сейчас съел!

Комарик снова издал булькающий звук и прикрыл ладонью рот.

– Чего это он? – глядя на стажера, поинтересовался Шура.

– Страдает, – улыбнулся Костин. – Мы ведь с ним после посещения больницы в пельменную завернули, а потом в морг. Когда наш Игорек познакомился с «пациентами» Геннадия Карловича, он тут же побежал на свежий воздух. До сих пор пельменями давится.

– Ладно вам, оставьте парня в покое, – приказал Зверев. – Яд вы не нашли, а выяснить что-нибудь важное сумели.

Евсеев сел за стол и сообщил:

– Опрашивать киношников ты нам не велел, вот мы и не стали их баламутить раньше времени. Единственное, что удалось выяснить, это то, что Качинский накануне своего отравления ничего не ел, ни вечером, ни с утра. Так что версия о том, что яд ему подсыпали в еду, исключена.

Зверев насторожился:

– Откуда такая уверенность в том, что он ничего не ел?

– Помощница его рассказала, Софья Алексеевна Горшкова. Пока мы рылись в ее ящиках, эта самая Горшкова сообщила, как бы между прочим, что Качинский страдал каким-то там… – Евсеев достал из кармана клочок бумаги и прочитал по слогам: – Га-стро-э-зо-фа-геальным рефлюксом. Вчера вечером у нашего режиссера случилось обострение этого самого рефлюкса. Горшкова нас уверила, что всякий раз, когда у Качинского обостряется этот самый рефлюкс, он ничего не ест… точнее, не ел. Вот и непонятно, чем он мог отравиться.

Комарик снова издал булькающий звук, прижал руку к губам и жадно втянул ноздрями воздух. Он дышал так часто, что Веня решил придержать при себе очередную издевку.

– Снова пельмени наружу просятся, – ухмыльнулся Веня.

Зверев цыкнул на подчиненного:

– Отстань от него! Так… Если Качинский накануне ничего не ел, это не значит, что он ничего не пил. Воду-то уж он пил наверняка, и, скорее всего, не только воду.

– Получается так.

Зверев хмыкнул:

– Как ты там говоришь? Какой там у него был рефлюкс?

– Гастроэзофагеальный!

– Что это еще за болезнь такая? Язык сломаешь!

Комарик, который наконец-то совладал со своими приступами, поспешно вставил:

– Гастроэзофагеальный рефлюкс – это изжога…

– Что? Изжога?

– Вот именно! Самая обыкновенная изжога.

Все снова посмотрели на Игорька. Тот начал розоветь и дышал уже ровнее.

– Так, подождите-ка… – Зверев осмотрел присутствующих и обратился к Комарику: – Как ты говоришь, выглядит этот рицин, которым отравили Качинского?

– С виду это обычный белый порошок.

– Без запаха и хорошо растворяется в воде?

– Совершенно верно.

Зверев беззвучно рассмеялся:

– А теперь скажи мне, вундеркинд, чем у нас обычно лечат этот твой рефлюкс?

– Изжогу? Есть какие-то препараты, сейчас я точно не могу ответить!

– Эх ты, знаток! Я не знаю, чем там у вас лечат твой рефлюкс, но знаю, как обычно избавляются от изжоги!

– Как?

– Изжогу лечат самой обычной содой! Ее едят ложкой и запивают водой или же растворяют в воде и пьют!

Зверев повернулся к Евсееву, тот кивнул:

– Точно, моя мама всегда так делает!

Зверев фыркнул.

– Здоровья и долгих лет твоей маме! А теперь скажи мне, Дима, что такое сода, точнее, как она выглядит?

Евсеев задумался, и тут его осенило:

– Белый порошок без запаха!

– Который…

– …хорошо растворяется в воде!

– Правильно! – Зверев подмигнул Комарику. – А теперь вспоминай, Димка, не находил ли ты во время обыска у кого-нибудь из наших киношников соду?

Евсеев встал и глупо уставился на Горохова:

– Соду? Я?.. Ой…