– Джимми?
– Та обезьяна, которую доктор Чандра сунул в холодильник вчера вечером, – видно, решил, что издохла. По правде говоря, это Джимми нашел труп: он изодрал в холодильнике все пакеты, когда очнулся, и чуть не отморозил себе зад. Когда Отис – мой помощник и подручный – открыл холодильник, чтобы опорожнить, Джимми ринулся наружу и поднял крик. А потом Отис нашел это и развопился хуже Джимми. Я пришел, понял, в чем дело, и позвонил профу. А он, видимо, позвонил вам.
– И где сейчас Отис? – спросил Кармайн.
– Насколько я знаю Отиса, домой побежал, к Селесте. Она ему и жена, и мама.
Все трое надели перчатки, Эйб откатил мусорный бак от двери, Кармайн открыл холодильник, а Сесил отправился к обезьянам, заранее прищелкивая языком и воркуя.
Один из больших пакетов по-прежнему лежал в глубине камеры. А в другом, разорванном сверху донизу, они обнаружили нижнюю половину женского туловища. Кармайн сразу обратил внимание на его размеры и отсутствие волос на лобке. У него упало сердце: ребенок, не достигший половой зрелости? О нет, только не это! Даже не попытавшись прикоснуться к находке, он отошел к стене.
– Дождемся Патрика, – решил он.
– Впервые чую такой запах: пахнет смертью, но не гнилью, – заметил Эйб, которому отчаянно хотелось закурить.
– Эйб, сходи разыщи миссис Дюпре – пусть встретит полицейских, а потом может идти к себе, – велел Кармайн, разгадав страдальческое выражение лица подчиненного. – Расставь наших возле всех входов и выходов, в том числе запасных. – Оставшись вдвоем с Кори, он глухо произнес: – Но почему именно здесь?
Патрик О’Доннелл просветил его.
Довольствуясь донельзя скромной должностью судмедэксперта, Патрик посвятил себя патологоанатомии потому, что не любил разговорчивых пациентов. А случаи скоропостижной и загадочной смерти его очень интересовали. Патрик хотел, чтобы полиция Холломена соответствовала требованиям второй половины двадцатого века. Патрик верил в научную судмедэкспертизу и играл активную роль в каждом заинтересовавшем его деле, даже если в нем не фигурировали трупы.
Внешность у него была такой же ирландской, как имя: рыжие волосы с красноватым отливом, ярко-голубые глаза. Никто и не подумал бы, что они с Кармайном двоюродные братья, сыновья сестер итальянского происхождения. Одна вышла замуж за Дельмонико, другая – за О’Доннелла. Десятью годами старше Кармайна, счастливый отец шестерых детей, Патрик ничему и никому не позволял разрушить его крепкую дружбу с двоюродным братом.
– Мне известно немногое, – начал Кармайн и посвятил Патрика в подробности дела. – Так почему именно здесь? – задал он вопрос брату.
– Потому что, если бы Джимми не воскрес, эти коричневые пакеты безо всяких пометок благополучно свалили бы в какой-нибудь бак и увезли в крематорий при виварии, – морщась, растолковал Патрик. – Идеальный способ избавиться от трупа. Пых – и нет ничего, кроме дымка.
Вернувшийся Эйб услышал последние слова и побледнел.
– Ужас! – ахнул он.
Сделав фотографии, Патрик переложил пакет на каталку, в расстегнутый мешок для трупа. Потом осмотрел содержимое, стараясь не ворошить его.
– Лобковых волос нет, – сказал Кармайн. – Патси, если я тебе дорог, скажи, что это не ребенок.
– Волосы были, но их не сбрили, а выщипали, так что половой зрелости она уже достигла. Похоже, нашего убийцу тянуло на детей, но не хватило духу дать волю своим гнусным желаниям. – Патрик взял второй пакет, пострадавший меньше, и поставил его рядом с первым. – Я в морг, тебе же понадобится отчет, и, конечно, как можно скорее. – Его помощник Пол уже приготовился почистить камеру холодильника, а затем снять отпечатки пальцев. – Кстати, Кармайн, одолжи мне Эйба и Кори, а Сесил пусть возвращается к работе. У них, должно быть, и без макак подопытного зверья хватает – вон сколько чистых клеток приготовлено на смену.
– Изучите все вдоль и поперек, ребята, – напутствовал Кармайн брата и помощников, увозящих каталку с жутким грузом.
Дездемона Дюпре – странное имя! – ждала в вестибюле, шурша толстой пачкой бумаг, которую она добавила к папке с зажимом.
– Миссис Дюпре, это доктор Патрик О’Доннелл, – представил брата Кармайн.
Она изменилась в лице.
– Не миссис, а мисс, – отрезала Дюпре. – Так вы идете со мной наверх, лейтенант, или я могу быть свободна? У меня много дел.
– Потом разыщу тебя, Патси, – бросил Кармайн, входя за мисс Дюпре в лифт. – Так вы из… хм… Англии? – спросил он, пока они поднимались.
– Верно.
– Давно в Хаге?
– Пять лет.
Лифт остановился на четвертом, верхнем этаже, хотя на последней кнопке значилось «Крыша». Здесь с внутренней отделкой и планировкой здания можно было познакомиться подробнее. Верхний этаж мало чем отличался от первого: стены, выкрашенные типичной для учреждений краской цвета сливок, отделка под темный дуб, лампы дневного света с пластмассовыми плафонами. Этот коридор, точная копия увиденного на первом этаже, заканчивался дверью и под прямым углом сходился с еще одним коридором.
Мисс Дюпре постучала и, получив разрешение войти, пропустила Кармайна в личные владения профессора Смита, оставшись снаружи.
Кармайн увидел одного из самых привлекательных мужчин, каких он когда-либо встречал. Роберт Мордент Смит, глава фонда Уильяма Парсона, профессор Центра неврологических исследований имени Хьюлингса Джексона, был худощав, среднего роста – не менее метра восьмидесяти, с прекрасной осанкой. Но главным было лицо: прекрасно вылепленное, с черными бровями и ресницами, ярко-синими глазами и высоким лбом под шапкой волнистых волос с проседью. В сочетании с гладкой, без складок и морщинок, кожей эта седина лишь оттеняла совершенство. Улыбка обнажала ровные белые зубы, но прекрасные глаза сегодня не затрагивала. И неудивительно.
– Кофе? – спросил он, указывая Кармайну на массивное дорогое кресло напротив столь же массивного и дорогого письменного стола.
– Да, спасибо. Без сливок и сахара.
Пока профессор заказывал по селектору два черных кофе, его гость осмотрел кабинет – просторное помещение размерами шесть на семь с половиной метров, две стены которого занимали огромные окна. Кабинет располагался в северо-восточном углу здания, и отсюда открывался вид на Яму, общежитие на Шейн-драйвер и автостоянку. Отделка кабинета была дорогой, мебель – из ореха, с плотной ситцевой обивкой, на полу ковер – обюссонский. Впечатляющая коллекция похвальных листов, грамот и дипломов занимала зеленую полосатую стену. Над столом профессора висела картина – похоже, превосходная копия пейзажа Ватто.
– Это не копия, – сообщил профессор, заметив, куда смотрит Кармайн. – Мне предоставили ее на время из коллекции Уильяма Парсона – самого большого и богатого собрания европейской живописи в Америке.
– Ого, – откликнулся Кармайн, вспомнив о дешевой репродукции Ван Гога над своим столом.
Женщина лет тридцати пяти внесла серебряный поднос с термосом, двумя изящными чашечками и блюдцами, двумя хрустальными бокалами и хрустальным графином с ледяной водой. В Хаге умели принимать гостей!
«Элегантная штучка», – думал Кармайн, разглядывая вошедшую: черные волосы высоко подняты и уложены в пышный пучок, лицо широкое, гладкое, довольно плоское, ореховые глаза и прекрасная фигура; тесно облегающий костюм; туфли от «Феррагамо» на плоской подошве. То, что Кармайн знал толк в подобных вещах, объяснялось профессией, в которой было не обойтись без глубокого и всестороннего знания жизни и людской психологии. Таких женщин его мать звала мужеедками, но профессор, по-видимому, не возбуждал у вошедшей ни капли аппетита.
– Мисс Тамара Вилич, мой секретарь, – представил проф.
Ни малейшего интереса к Кармайну Дельмонико! Мисс Вилич улыбнулась, кивнула и незамедлительно удалилась.
– Две уже не юные, но незамужние особы в штате, – заметил Кармайн.
– Да, это редкая находка, – кивнул профессор, явно не спеша перейти к основной цели визита. – У замужних женщин семейные обязанности отнимают время, которое следовало бы уделять работе. А одинокие всецело посвящают себя ей и не возражают, если приходится работать допоздна.
– И энергии для работы у них побольше, это сразу видно, – согласился Кармайн. Он отпил кофе, который оказался мерзким. Ничего другого Кармайн и не ожидал. Он заметил, что профессор выпил воды из запотевшего графина, хотя гостю налил кофе.
– Профессор, вы спускались в виварий? Видели, что там нашли?
Ученый побледнел и решительно покачал головой:
– Нет-нет, разумеется, нет! Сесил позвонил мне, сообщил о находке, и я сразу созвонился с комиссаром Сильвестри. А Сесила попросил никого не впускать в виварий до приезда полиции.
– А вы уже нашли Отиса… как его фамилия?
– Грин, Отис Грин. По-видимому, у него был сердечный приступ. Сейчас он в больнице. Но его кардиолог говорит, что все обошлось, так что через два-три дня Отиса выпишут.
Кармайн отставил кофейную чашку и откинулся на спинку кресла, сложив руки на коленях.
– Профессор, расскажите мне о холодильнике для трупов.
Смит, похоже, слегка растерялся, и было видно, что он пытается взять себя в руки. Кармайн предположил, что тип смелости, которым наделен профессор, годится для убийств. Ему бы командовать комитетами, распределяющими гранты, и застенчивыми учеными. Скольких таких смельчаков он видел в Чаббе!
– Такой холодильник есть в каждом исследовательском учреждении. Если оно невелико, то сотрудники пользуются холодильником, общим для нескольких лабораторий. Мы ученые, и поскольку этика запрещает нам проводить эксперименты на людях, мы выбираем животных. Выбор обусловлен характером исследований: кожа – морские свинки, легкие – кролики, и так далее. Поскольку мы изучаем эпилепсию и умственную отсталость, а следовательно, мозг, то наши подопытные животные – крысы, кошки и приматы. Здесь, в Хаге, макаки. По завершении эксперимента животных умерщвляют – спешу добавить, максимально гуманным образом. Трупы складывают в специальные пакеты и отправляют в холодильник, где они находятся до семи часов утра. Примерно в семь Отис перекладывает содержимое холодильника в бак и везет его по подземному переходу – туннелю, ведущему к корпусу Паркинсона, где находится главный виварий медицинской школы. Крематорий, где сжигают все трупы животных, принадлежит виварию Паркинсона, но его услугами пользуется и больница – отправляет туда ампутированные конечности и тому подобное.
«Его манера говорить настолько официальна, – подумал Кармайн, – как будто он диктует важное письмо».
– Сесил сообщил вам, как были обнаружены человеческие останки? – спросил он.
– Да. – Лицо профессора заострилось.
– Кто имеет доступ к холодильнику?
– Из сотрудников Хага – все, а посторонние вряд ли могут воспользоваться им. Посетителей у нас не много, вход обычно закрыт.
– Почему?
– Дорогой мой лейтенант, мы же на самом краю Оук-стрит и медицинского городка! За нами – Одиннадцатая улица и Яма. Уверяю вас, это более чем сомнительное соседство.
– Я заметил, что вы тоже употребляете название «Хаг», профессор. Почему?
Губы профессора трагически изогнулись.
– Это Фрэнк Уотсон виноват, – процедил он.
– Кто он такой?
– Профессор неврологии из медицинской школы. Когда в 1950 году Хаг открылся, он хотел возглавить его, но наш благодетель, покойный Уильям Парсон, был непреклонен: руководящий пост должен занимать специалист по эпилепсии и умственной отсталости. И поскольку сфера деятельности Уотсона – демиелинизирующие заболевания, он не соответствовал требованиям. Я говорил мистеру Парсону, что надо бы выбрать название попроще, чем Хьюлингс Джексон, но он уже принял решение. О, этому человеку решительности было не занимать! Конечно, сокращение неизбежно должно было появиться, но я думал, что это будет «Хьюлингс» или «Хью». Тут-то Фрэнк Уотсон и отомстил нам. Он объявил название «Хаг» оригинальным и остроумным, и оно прилипло. Намертво!
– Кстати, расскажите мне о Хьюлингсе Джексоне, сэр.
– Основоположник британской неврологии, лейтенант. У его жены обнаружилась медленно растущая опухоль передней части извилины Роландо.
«Ни слова не понимаю, – подумал Кармайн, слушая размеренную речь ученого, – но разве его это волнует? Ничуть».
– У миссис Джексон наблюдались весьма необычные эпилептические судороги, – продолжал профессор. – Они затрагивали только одну половину тела, начинались на одной стороне лица, распространялись вниз по руке и кисти и, наконец, захватывали ногу. Они и по сей день носят название джексоновских. Джексон предположил, что каждой части тела отведено свое неизменное место в коре головного мозга. Но окружающих восхищала в первую очередь неутомимость, с которой он час за часом просиживал у постели умирающей жены и описывал ее судороги вплоть до малейших подробностей. Истинный исследователь.
– По-моему, это черствость, – заметил Кармайн.
– Я предпочитаю называть это преданностью делу, – ледяным тоном заявил Смит.
Кармайн поднялся.
– Без моего разрешения из здания никому не выходить. Это и к вам относится, сэр. У входов стоят полицейские, в том числе и в туннеле. Советую вам никому не рассказывать о том, что здесь произошло.
– Но в здании нет кафетерия! – решительным тоном напомнил профессор. – Где прикажете обедать сотрудникам, которые не прихватили еду с собой?
– Кто-нибудь из полицейских соберет заказы и съездит за едой. – На пути к двери Кармайн обернулся. – Боюсь, нам понадобятся отпечатки пальцев всех, кто здесь находится. Неудобство похуже пропущенного обеда, но, думаю, вы меня поймете.
Кабинет судмедэксперта округа Холломен, а также лаборатория и морг располагались в здании окружного управления.
Войдя в морг, Кармайн увидел на столе два фрагмента женского тела, сложенных вместе на столе для аутопсии.
– Довольно упитанная особа, цветная, возраст – предположительно шестнадцать лет, – сказал Патрик. – Неизвестный выщипал растительность на ее лобке, прежде чем ввести первый из нескольких инструментов – может, фаллоимитатор, а может, и пенис, трудно сказать. Ее многократно подвергли насилию предметами постепенно увеличивающегося размера, но вряд ли смерть наступила по этой причине. В останках так мало крови, что, подозреваю, ее спустили, как спускают кровь скота на бойнях. Ни рук с кистями, ни ног со ступнями, ни головы. Эти два фрагмента были тщательно вымыты. До сих пор я не нашел никаких следов спермы, хотя на половых органах немало следов ушибов и припухлостей, которые надо исследовать под микроскопом. Кстати, ее изнасиловали и анально. Могу поручиться, что сперму не обнаружат нигде. Скорее всего он работал в перчатках и пользовался презервативами. Если вообще кончал.
Кожа девушки, несмотря на обескровленную бледность, имела чудесный оттенок кофе с молоком. Плавные изгибы бедер, тонкая талия, красивая грудь. На других частях тела не было следов насилия – ни ушибов, ни порезов, ни ожогов или укусов. Но поскольку отсутствовали руки и ноги, никто не смог бы определить, была ли она связана и если была, то как.
– Я принял бы ее за ребенка, – сказал Кармайн. – Она совсем маленькая.
– Ростом чуть выше полутора метров. Второе важное обстоятельство: расчленение проводил настоящий профессионал, – продолжал Патрик. – Один взмах какого-то инструмента вроде скальпеля для вскрытий. Ты только посмотри на тазобедренные и плечевые суставы – разняты без применения силы и не повреждены. – Он отложил в стороны два фрагмента торса. – Поперечный разрез выполнен пониже диафрагмы. Кардия желудка лигирована во избежание утечки содержимого, на пищевод тоже наложены лигатуры. Позвоночник дезартикулирован так же профессионально, как суставы. Никакого кровотечения из аорты или полой вены. Между тем, – продолжал он, указывая на шею трупа, – горло ей перерезали за несколько часов до того, как отделили голову. Рассечены яремные вены, но не сонные артерии. Кровь должна была вытекать медленно, постепенно, а не резкой струей. Само собой, ее подвесили вверх ногами. Отделяя голову, он наметил разрез между четвертым и пятым шейными позвонками. В итоге у него осталась небольшая часть шеи и целая голова.
– Лучше бы он оставил нам конечности, Патси.
– И я так думаю, но подозреваю, что они побывали в холодильнике вчера, вместе с головой.
Кармайн отозвался с такой убежденностью, что Патрик вздрогнул.
– Нет, вряд ли! Голова все еще у него. С ней он не расстанется.
– Кармайн, так не бывает. А если и случается, то к западу от Скалистых гор, где водятся маньяки. Мы же в Коннектикуте!
– Откуда бы он ни был, голова при нем.
– Я бы сказал, что он работает в Хаге, а если не в Хаге, тогда в медицинской школе, – предположил Патрик.
– Мясник? Работник бойни?
– Возможно.
– Ты сказал про второе важное обстоятельство, Патси. А первое?
– Вот. – Патрик указал на правую ягодицу, где на безупречной коже отчетливо выделялся засохший струп длиной около двух с половиной сантиметров, формой напоминающий сердце. – Поначалу я думал, что он специально вырезал его. Но контур он не намечал – просто сделал один аккуратный взмах ножом вроде того, каким однажды на моих глазах срезали женщине сосок. Вот я и подумал, что здесь у нее было выпуклое родимое пятно, выступающее над поверхностью кожи.
– То, что оскорбляло его взгляд, портило ее совершенство, – задумчиво произнес Кармайн. – Может, он вообще не знал про эту отметину, пока не занялся своим грязным делом. Все зависит от того, знал он ее раньше или подцепил незадолго до смерти. Что скажешь насчет ее расовой принадлежности?
– Ничего, но европеоидной крови в ней больше, чем какой-либо другой. И возможно, примесь негроидной или монголоидной, а может, и той и другой.
– Как по-твоему, она была проституткой или нет?
– Без следов от инъекций на руках сказать трудно, Кармайн. Но у этой девушки… здоровый вид – не знаю, как выразиться иначе. Я бы на твоем месте просмотрел списки пропавших без вести.
– Я как раз собирался, – ответил Кармайн и направился обратно в Хаг.
«С кого начать, если допрос Отиса Грина придется отложить в лучшем случае до завтра? С Сесила Поттера, конечно», – думал Кармайн.
– Это правда отличная работа, – убежденно говорил Сесил, сидя на стальном стуле с Джимми на коленях и не обращая внимания, что обезьяна деловито копается у него в волосах. Сесил объяснил, что Джимми до сих пор не опомнился после пережитого. Кармайн бы легко мирился с этим диким зрелищем, если бы не половинка теннисного мяча на макушке Джимми. Как объяснил Сесил, она прикрывает вживленный в мозг электронный датчик и ярко-зеленый гнездовой разъем на черепе, посаженный на розовый зубной цемент. Впрочем, половинка мяча Джимми не беспокоила: он вообще не обращал на нее внимания.
