Подруга открыла один из ящиков стола. Там было восемь бутылок коктейля из вина и клубничного сока с газированной водой.
– Моя заначка. Хочешь?
Она подала мне бутылку, я открутила крышку и отдала напиток ей. Рональда протянула другую. Мы выпили коктейли настолько быстро, насколько позволяли пузырьки. На вкус они были сладкие, но в то же время напоминали лекарство. Мы открыли по третьей бутылке и продолжили пить, уже маленькими глоточками, как благовоспитанные леди.
– Как круто, – сказала Рональда.
– Точно.
Мы сидели на деревянном рабочем столе, потому что в кабинете не было даже стула. Запах наших духов спорил с запахом выпивки и тел. Уединенность маленькой комнатки приводила меня в трепет.
Рональда спросила:
– Можно потрогать твои волосы?
Я кивнула. Она мягко погладила пряди, прикрывавшие мои лопатки. Прикосновение было легким, будто она боялась, что может повредить мою шевелюру.
У Рональды волосы наконец-то начали отрастать, уже настолько, что их можно было выпрямить и накрутить на бигуди. Пока что в хвостик собрать не получалось, но, по крайней мере, ее перестали называть лысой.
– У тебя такие красивые волосы, – вздохнула Рональда.
– Они мне достались от мамы. Я ее копия, – мне не хотелось казаться самовлюбленной.
– Я тоже. Мы похожи, как два плевка.
– У тебя есть фотография?
Рональда покачала головой.
– Я ничего с собой не привезла. Я приехала сюда с одним бумажным пакетом, а в нем лишь смена одежды и упаковка тампонов. Но смотришь на мое лицо и видишь мамино. Только я, в отличие от нее, хороший человек.
Я не стала допытываться, правда, хотелось узнать побольше. Маркус мне кое-что рассказывал. Его мама дружила с мачехой Рональды. Та говорила, что в Индиане девочка жила как дикарка. Никакого присмотра. Вообще.
– Расскажи, какая у тебя мама, – попросила подруга.
Я не знала, что ответить. Ее так сложно описать. Сейчас она была на работе: мерила пациентам давление, слушала их сердцебиение. Через пару часов придет домой и будет готовить ужин, в точности как обычные матери. Я чуть не сказала Рональде, что она супергерой, у которого есть тайная ипостась, но это была бы неправда. Тайная личность мамы практически не отличалась от настоящей. Чтобы заметить, когда она перевоплощается, надо быть очень внимательной.
– Ее зовут Гвен.
Я выпила еще коктейля. В районе лба появилось какое-то напряжение, а ниже – приятная пустота.
– Ей нравится Маркус?
– Как ей может нравиться человек, о котором она даже не знает?
Я рассмеялась.
– Моей мачехе Джером не нравится. Говорит, он для меня слишком взрослый, только потому что военный. Я передам тебе, что она сказала, слово в слово: «Хотя физически ты уже созрела, твоему разуму требуется какое-то время, чтобы догнать тело». Я смотрела так, словно она сбрендила. А потом у нее хватило наглости сказать, что, когда мачеха выходила замуж за отца, то была девственницей. И главное, сказала с такой улыбочкой.
Я видела подобные. Их можно заметить на лицах девочек, которые рождены стать чьей-то женой. Эта улыбка девственницы сильно раздражает даже на лицах десятиклассниц, а на лицах взрослых и вовсе приводит в бешенство. Один из плюсов моей мамы в том, что она никогда не смотрела на меня свысока.
– А знаешь, какое у нее любимое слово? «Неприемлемо». Такое впечатление, будто единственное приемлемое занятие для меня – это нянчить ее сына.
– А она тебе платит?
– Ага, – сказала Рональда. – Я получаю деньги на карманные расходы. Но иногда не хочется, чтобы мне платили. Было бы здорово быть просто членом семьи. Но в то же время не хочу, чтобы этим пользовались. На следующей неделе она ведет племянниц на мюзикл «Виз». Вчера предложила пойти с ними. Сначала я согласилась, а потом она сказала, что надо купить еще один билет и, возможно, придется сидеть в одиночестве на балконе. Поэтому я ответила, что не хочу идти и вообще мне не нравятся пьесы. Хотя на самом деле я никогда не была в театре.
Она выглядела такой несчастной, что захотелось прикоснуться к ней, но я не знала, куда лучше положить ладонь. Так что в итоге погладила собственное плечо.
– Если хочешь посмотреть мюзикл, могу сходить с тобой.
– Да дело не в мюзикле, – призналась Рональда. – Я просто хочу, чтобы меня куда-нибудь пригласили.
– Мы иногда ходим с мамой куда-нибудь, – сказала я. – Но это так, ничего особенного.
Рональда посмотрела на меня, словно не верила, что совместный досуг мамы и дочки может быть «не особенным». Будто я заявила, что у меня есть деньги, но такие, на которые ничего нельзя купить.
– Честно, – сказала я.
Рональда снова запустила пальцы в мои волосы.
– А у тебя есть с собой расческа?
Я опустилась на плиточный пол перед Рональдой, между ее коленей, а она сидела на столе и водила расческой по моим волосам. Все важные люди в моей жизни хотели пощупать мои волосы. В первый же день в первом классе наша учительница отвела меня в комнату отдыха и расплела хвостики. Рональда спросила, не больно ли. Я пробормотала, что нет, и уткнулась лицом в ее бедро.
– Скажи мне то, что собиралась, – напомнила она. Щетинки расчески твердо и приятно давили на кожу. Я знала, что, скорее всего, она распрямляет мои кудри, но не просила остановиться. – Расскажи мне. Расскажи про маму.
Она словно выуживала правду из моей головы.
– Я незаконнорожденная.
– Добро пожаловать в мой клуб, – отозвалась Рональда.
– Нет, – сказала я, – здесь все еще хуже. Я – секрет.
– Ой, – проговорила Рональда. – Ты побочная дочь?
– Ага, – прошептала я.
– Это ничего, – заверила она. – Таких много.
Я шумно выдохнула – и даже не заметила, что задержала на минуту дыхание. Вот что значит настоящий друг: тот, кто знает всю правду о тебе и не винит за это. Я повернулась посмотреть на Рональду, но, если она и поняла, что произошло нечто значимое, на лице это не отразилось.
Я в свою очередь спросила:
– Твой папа был женат на мачехе, когда ты родилась?
Рональда покачала головой.
– Нет. Мама познакомилась с ним, когда оба жили в Индианаполисе. Она забеременела накануне его отъезда в университет Нотр-Дам.
– По крайней мере, он тебя признает. Иногда я думаю, что случилось бы со мной, если бы мама умерла? Интересно, папа взял бы меня к себе?
Рональда перестала меня расчесывать. Пол подо мной был холодный, но сквозь ткань джинсов подруги я чувствовала тепло ее тела. Хотелось выпить еще коктейль, но я не могла попросить, потому что вдруг забыла все слова.
– Не плачь, – утешала Рональда. – У меня тоже есть тайна. На самом деле мама жива. Но я всем говорю, что она умерла. Она жива, просто нерадивая мать.
Подруга произнесла эти два слова очень четко, словно вычитала из юридического документа.
– Директор школы сообщил о ней в органы опеки. Она оставила меня одну на две недели. Пока ее не было, я сломала ногу из-за того, что пыталась ходить на каблуках, и некому было приехать и забрать из школы. Директор сложил два и два, и не успела я опомниться, как за мной в Индианаполис примчался папа аж из Атланты и забрал жить к себе. Он ехал всю ночь, а тогда был сильный, сильный, сильный снег.
– А куда делась мама?
– Не знаю. Она забрала с собой даже расческу с подогревом. Я спросила, когда она вернется, и мама ответила: «Завтра». Но я знала, что это вранье, потому что вещи младшего брата тоже отправились в сумку.
Она любит этого мальчишку больше всего на свете. До его рождения мать только и делала, что бухала, бухала, бухала! Пила виски, даже когда была беременна мной. Повезло, что у меня нет косоглазия, слабоумия или еще чего. Но когда родился Кори, она влюбилась в него до отупения. Бросила пить, перестала пощечины раздавать. Даже пару раз в воскресенье варила какао. До рождения брата я думала, что мама просто не любит детей. Но когда тот родился и я увидела, как она вокруг него квохчет, то поняла: дело не в том, что она не любит детей, – просто не любит именно меня.
– Она тебя любит, – возразила я. – Она ведь твоя мама. Мамы всегда любят своих детей.
– Ну, может быть, и любит, – согласилась Рональда. – То есть в холодильнике была еда, а над головой была крыша. Но я никогда ей не нравилась. А младшего брата она прямо обожала, казалось, так бы и съела. Поэтому и прихватила его с собой.
– Это не так, – уверяла я. – Родители любят всех детей одинаково.
– А у тебя есть брат? – спросила Рональда.
Я сказала, что нет.
– Если у тебя есть брат, это хуже всего. Если у мамы появится сынок, она покажет, на какую любовь способна. И как только увидишь, никогда не сможешь свыкнуться. Тебе всю жизнь будет одиноко.
Я не нашлась, что ответить. Не знаю, как отреагировал бы отец на рождение в нашей семье мальчика. Но знала, что он всегда хотел сына. Когда у Лаверн на полтора месяца раньше срока начались роды, Джеймс был у нас. Роли примчался, и отец выбежал из-за стола, не доев кекс. Мама говорит, она встала на колени возле моей кроватки и принялась молиться, чтобы ребенок не оказался мальчиком. «Я просила Господа, чтобы он даровал им здоровую девочку. Она не смогла бы полностью завладеть его сердцем».
– У отца есть другой ребенок, тоже дочь, – сказала я. – От жены.
– И тебе о-го-го как повезло, – прокомментировала Рональда. – Скажи спасибо и молись, чтобы у них не появились еще дети. Иначе на собственном опыте узнаешь, через что пришлось пройти мне.
Я попыталась уверить себя, что она права и мне повезло. Но второстепенный ребенок – всегда второстепенный, независимо от причин.
Вместо этого я сказала:
– Давай еще выпьем.
Рональда вытащила из ящика последние бутылки, так что на нос пришлось по четыре. А вообще надо было остановиться полторы бутылки назад. Это стало понятно в тот момент, когда теплая газированная пена оказалась во рту. На нетвердых ногах мы вернулись из кабинета мачехи в зону отдыха. Рональда перебрала фонотеку отца и решила поставить Ричарда Прайора [15 - Ричард Франклин Леннокс Томас Прайор – американский комик, актер и сценарист. Прославился бескомпромиссным подходом к проблеме расизма и других социальных трудностей, а также большим количеством пошлостей и ненормативной лексики в выступлениях (прим. ред.).], просто чтобы послушать, как он ругается.
– Как себя чувствуешь?
Рональда растянулась на ковре перед искусственным камином.
– Тошнит.
– Только не говори никому, ладно? – попросила она. – Все, что касается моей матери, – это тайна.
– И ты про мою.
7
Если осмелишься
Мама зарабатывала на жизнь тяжелым трудом. В этом никто не виноват. Даже замужним женщинам приходится работать наравне с супругом, чтобы прокормить семью. Когда я была маленькой, она прошла несколько занятий, чтобы выучиться на туристического агента (думала, сможет работать из дома, по телефону), но в середине семидесятых бросила эти пустые мечты, пошла на вечерние курсы в Двухгодичный колледж Атланты и получила лицензию медсестры. По большей части ей везло с расписанием: с семи часов утра до трех часов дня,?– но иногда приходилось работать с одиннадцати вечера до семи утра, а по праздникам даже в две смены. Иногда после ночи она приходила домой, когда я завтракала, ставила ноги в тазик с соленой водой и растирала шею там, где остались красные следы от зажавшего кожу стетоскопа.
Работа давала не только медицинскую страховку и покрытие услуг офтальмолога и стоматолога. Она каждый день общалась с врачами, выполняя обязанности, которые были ниже их достоинства, и расспрашивая об их дочерях. На какие занятия ходят, где покупают одежду, куда собираются поступать? Время от времени болтала с женами врачей, выпытывая ответы на более интимные вопросы, например насчет того, как они относятся к контрацепции и половому воспитанию в школе (проверяла нашу теорию, что богатые люди начинают давать дочерям оральные противозачаточные с двенадцати лет). Во время перерыва аккуратно записывала полученную информацию в небольшой блокнот, который хранила в шкафчике. В начале восьмидесятых ей посчастливилось в течение полутора месяцев работать с женщиной-врачом, у которой был жених, тоже врач. Та сказала, что своим успехом в жизни обязана колледжу Маунт-Холиок в штате Массачусетс. Мама сильно нажала на карандаш и подчеркнула название штата. В скобках написала: «брат Кеннеди и т. д.». Врач замужем за врачом! Мама сказала, что это «тройной выигрыш», хотя здесь только двое врачей.
Подобная информация стоила того, чтобы иногда поработать сверхурочно. Когда мы с Маркусом начали встречаться, она работала с восьми до четырех в кабинете педиатра, а потом ухаживала за пациентами в платном отделении с половины восьмого до полуночи. Такое расписание сделали на ноябрь, потому что на носу было Рождество. В 18:15, когда она отправлялась на вечернюю смену, свежая, красивая и вся в белом, я обещала, что весь вечер буду делать тренировочные задания для экзамена на выявление академических способностей на новом компьютере «Коммодор», который мама купила «на свои деньги». Мне не нравилось, когда она произносила эту фразу, словно девчонка хвастается, на что потратила деньги, полученные за работу нянькой. Мама имела в виду, что на этот подарок она скопила сама, без всякой помощи со стороны отца, и заплатила трудом, отекающими ногами и негнущимися пальцами. Я не пользовалась компьютером, но оценила ее подарок и заботу. Я не имела ничего против современных технологий или экзамена ЭВАС, просто могла видеться с Маркусом только тогда, когда мама была на работе поздним вечером, с половины восьмого до полуночи.
В один из таких вечеров мы собирались в «Эйкерс Милл» посмотреть киношку с парой его друзей. Я уделила особое внимание прическе и макияжу, потому что знала: он хочет мною похвастаться. Мне нравилось идти с ним под ручку так, чтобы все видели.
Я выглянула из окна спальни, надеясь увидеть двухдверный «Фольксваген Джетта», но вместо этого моему взору предстал «Линкольн» Джеймса, получше, поновее и вблизи выглядевший не черным, а темно-синим. В большом волнении я на цыпочках прокралась в гостиную и сквозь панорамное окно увидела, как Джеймс вышел из пассажирской двери. За рулем был Роли. За всю жизнь я помню всего несколько случаев, когда оказывалась дома наедине с отцом. Если мамы не было, он всегда брал с собой Роли, словно я чужая дочь и нужно четко показать, что все исключительно пристойно.
Они пошли по дорожке к подъезду. Дзинькнул звонок, и я знала, что нажал кнопку Роли, потому что Джеймсу нравилось открывать дверь своим ключом.
– Кто там? – пропела я.
– Это Роли. И Джеймс.
Я отвернула задвижку и сняла цепочку. Обрамленная дверным проемом, эта парочка была похожа на дуэт комиков. Отец был ниже, чем Роли, но выглядел крутым. Шляпа сидела набекрень, как носят в Детройте, так что я поняла, что они пропустили по бокальчику в «Карусели». Они выпили не так много, чтобы ноги заплетались, но достаточно, чтобы слегка расслабиться. У Роли, стоявшего позади, лицо зарумянилось. Стоило ему выпить, и он начинал испытывать любовь ко всем и каждому в радиусе пяти километров. А когда Джеймс закладывал за воротник, лишь сильнее погружался в то настроение, в котором взялся за бутылку. Я не знала, в каком расположении духа отец пришел в «Карусель», так что не могла угадать, что творилось в его голове, когда он покинул бар.
Я стояла на пороге, надеясь, что они заехали всего на минутку, чтобы что-нибудь завезти.
– Привет, – сказала я.
– В чем дело? – рассмеялся Роли. – Ты что, не впустишь нас в дом? Почему ты загораживаешь вход?
Он с легким смешком ткнул отца, но Джеймс не поддержал веселья.
– Проходите, – я отступила в сторону и пригласила их в надежде, что мой голос звучит так же спокойно, как мамин.
Ей всегда так здорово удавалось создать у них ощущение, что они особые гости и в то же время старинные друзья. Всякий раз, как отец входил в дверь, она встречала его быстрым поцелуем в губы. А когда проходил Роли, привставала на цыпочки и обнимала его тощую шею. Я же в эти моменты стояла в сторонке, позволяя ей приветствовать гостей. Без мамы я терялась и не могла сообразить, что делать. Без нее я была бесполезна, как ботинок без пары.
– Хотите что-нибудь выпить?
– А что у вас есть? – поинтересовался Джеймс.
Я широко распахнула дверцу холодильника. Мама недавно закупила продукты, и я почувствовала гордость, что у нас полные ящики овощей, две дюжины яиц в держателях, несколько стеклянных бутылок сока.
– У нас есть диетическая кола.
