По прошествии некоторого времени королева во время своего ночного посещения заговорила и сказала:
Что, мое дитятко? Что, козлик мой?
Приду еще дважды и уйду на покой.
Мамка не отвечала ей ничего; но когда она исчезла, мамка пошла к королю и рассказала ему все. Король сказал: «Боже мой, что бы это значило? Следующую ночь я проведу у колыбели сына». И точно, с вечера пришел он в детскую, и ровно в полночь снова явилась королева и сказала:
Что, мое дитятко? Что, козлик мой?
Приду еще раз я и уйду на покой.
И затем стала нянчиться с ребенком, как и в предыдущие посещения, и потом исчезла. Король не решился с нею заговорить, но не спал и в следующую ночь. И опять она повторила:
Что, мое дитятко? Что, козлик мой?
Пришла я в последний раз – иду на покой.
Тут уж король не мог воздержаться, бросился к ней и сказал: «Ты не кто иная, как моя милая жена!» И она отвечала: «Да, я твоя милая жена», и в то же мгновение, по милости Божьей, жизнь возвратилась к ней, и она предстала пред королем свежая, румяная и здоровая. Затем она рассказала королю о том злодействе, которое совершила над нею злая ведьма и ее дочь. Король приказал обеих вести в суд, и там был им вынесен приговор. Дочку присудили отвести в лес, где ее растерзали дикие звери, а ведьму взвели на костер, где она и сгорела. И когда от ведьмы остался только один пепел, дикий козлик перестал быть оборотнем и вновь стал юношей; и жили братец с сестрицею неразлучно и счастливо до самой их смерти.
12. Колокольчик[1 - В других переводах – Рапунцель (прим. ред.).]
Где-то далеко, в тридесятом царстве, жили-были муж с женою, которые уж много лет сряду тщетно желали иметь детей; наконец жена получила возможность надеяться, что милосердный Бог исполнит ее желание. В задней стороне их дома было небольшое оконце, из которого виден был превосходный сад, переполненный самыми лучшими цветами и растениями. Но он был обнесен высокой стеной, и никто не смел в него входить, потому что он принадлежал волшебнице, которая пользовалась обширной властью, и все ее боялись. Однажды жена стояла у этого оконца и глядела в сад и увидела грядку, которая была сплошь засажена чудными садовыми колокольчиками, и все они на вид были такие свежие и красивые, что она почувствовала непреодолимое желание поесть этих колокольчиков. Желание ее с каждым днем возрастало, и так как она знала, что ей нельзя было добыть их, то она совсем упала духом, побледнела и опустилась. Тогда муж перепугался и спросил: «Да что с тобой, милая женушка?» – «Ах! – отвечала она. – Если мне нельзя будет поесть тех садовых колокольчиков, что растут у нас в саду позади дома, то я не выживу». Муж, который очень ее любил, сказал себе: «Ну прежде чем жена умрет, ты ей добудешь тех садовых колокольчиков, чего бы они тебе ни стоили». В сумерки перелез он через стену в сад волшебницы, впопыхах нарвал полную пригоршню садовых колокольчиков и принес своей жене. Та тотчас сделала себе из них салат и поела его с большим наслаждением. Но это кушанье ей так понравилось, что на другой день ей еще втрое более захотелось его поесть. Ради ее успокоения пришлось мужу опять лезть в сад. И он в сумерки опять спустился туда, но лишь только перебрался через стену, как очень перепугался, потому что очутился лицом к лицу с волшебницей. «Как дерзаешь ты, – сказала она, гневно на него глянув, – перелезать в мой сад и таскать у меня мои садовые колокольчики? Это тебе не пройдет даром!» – «Ах! – сказал он. – Смените гнев на милость, ей-ей, из нужды на это решился: жена моя увидала ваши колокольчики из окошка и таким загорелась желанием, что, кажется, тут бы ей и смерть пришла, кабы не дать ей тех колокольчиков покушать». Тогда волшебница поунялась в гневе и сказала ему: «Коли это так, как ты говоришь, то я тебе дозволю взять сколько хочешь колокольчиков, но только с одним условием: ты должен мне отдать того ребенка, который у твоей жены родится. Ему будет у меня хорошо, и я буду о нем заботиться, как родная мать». С перепугу он на все согласился, и, когда его жене Бог дал дочь, тотчас явилась волшебница, назвала ребенка Колокольчиком и унесла к себе.
Колокольчик была прелестнейшая девочка. Когда ей минуло двенадцать лет, волшебница заключила ее в башню среди леса, и в той башне не было ни двери, ни лестницы, только на самом верху маленькое окошечко. Когда волшебница хотела попасть в башню, то подходила к ней и кричала снизу:
Колокольчик садово?й,
Спусти косыньку за мной!
А волосы у Колокольчика были чудные, тонкие, как золотая пряжа. Заслышав голос волшебницы, она распускала свои косы, обвивала их вверху около оконного затвора, и тогда ее волосы золотистой волной падали на двадцать локтей ниже окна, и волшебница по ним взбиралась наверх.
Года два спустя случилось однажды, что тем лесом проезжал королевич и путь его лежал мимо той башни. И услышал он в той башне пение, которое было так приятно, что он приостановился и стал прислушиваться. Это пела Колокольчик – в своем уединении она старалась скоротать время, потешаясь своим милым голоском. Королевич хотел было взобраться на ту башню и стал искать в нее вход, но дверей никаких не оказалось. Он поехал домой; однако же это пение так тронуло его сердце, что он каждый день ходил в лес и все прислушивался. Однажды стоял он там, около башни, укрывшись за деревом, и увидел, что приблизилась к ней волшебница, и услышал, как она снизу вверх крикнула:
Колокольчик садово?й,
Спусти косыньку за мной!
Тогда Колокольчик опустила вниз свои заплетенные косы, и волшебница поднялась по ним на верх башни. «Коли на верх башни по этой лестнице ходят, – подумал королевич, – так я тоже когда-нибудь попытаю счастья». И на другой же день с наступлением темноты он подошел к башне и крикнул:
Колокольчик садово?й,
Спусти косыньку за мной!
Тотчас спустились косы сверху, и королевич взобрался по ним на башню.
Сначала Колокольчик очень испугалась, когда к ней вошел мужчина, а она ни одного и в глаза не видывала! Но королевич заговорил с нею очень ласково и рассказал ей, как его сердце было тронуто ее пением и как он с тех пор не мог успокоиться, пока ее не увидел. Тогда у Колокольчика и страх прошел, и когда он ее спросил, желает ли она его взять себе в мужья, а она видела, что он и молод, и прекрасен, то подумала: «Ему я буду милее, чем старой Гошэль (так звали волшебницу)». И отвечала ему согласием, и подала ему руку. Она сказала: «Я охотно пойду с тобою, только не знаю, как бы мне сойти вниз? Когда ты будешь ко мне приходить, то приноси каждый раз с собою моток шелку; я из него стану плести лестницу, и, когда она будет готова, я по ней сойду, и ты меня возьмешь с собою». Они условились при этом, что он будет бывать у нее каждый вечер, потому что по утрам приходила в башню старуха. Волшебница, со своей стороны, ничего было не заметила, пока однажды Колокольчик не спросила ее: «Скажите, пожалуйста, госпожа Гошэль, отчего это мне гораздо труднее бывает вас поднимать сюда, на башню, нежели молодого королевича? Тот – в один миг, уж и здесь!» – «Ах ты, безбожница! – воскликнула волшебница. – Что я от тебя слышу? Я думала, что тебя от всего света удалила, а ты все же обманула меня!» В гневе своем ухватила она чудные волосы Колокольчика, обмотала их раза два около левой руки, а в правую взяла ножницы, и – раз, ее волосы были обрезаны, и чудные косы пали к ногам волшебницы. Не удовольствовавшись этим, волшебница была настолько безжалостна, что унесла бедняжку в дикую пустыню, где она должна была жить в великом горе и лишениях.
В тот же день, расправившись с Колокольчиком, волшебница под вечер закрепила косы наверху к оконному затвору, и когда королевич приехал и крикнул:
Колокольчик садово?й,
Спусти косыньку за мной! —
она спустила косы вниз, королевич взобрался по ним наверх, но встретил там не свою милую, а волшебницу, которая бросила на него злобный, ядовитый взгляд. «Ага! – воскликнула она насмешливо. – Ты приехал за своей милой, но только эта красивая птичка уже не сидит в своем гнездышке и не поет более – кошка ее утащила, да еще и тебе-то глаза повыцарапает! Да, нет тебе более Колокольчика – ты ее уж никогда более не увидишь». Королевича забрало такое горе, что он в отчаянии бросился с башни: не убился до смерти, но терновник, в который он упал, выколол ему глаза.
Так бродил он по лесу, питался одними кореньями и ягодами и горько оплакивал утрату своей милой. И много лет он скитался в величайшей нищете и наконец попал в пустыню, где бедствовала его милая, вместе с сыновьями-близнецами, которые у нее родились. Тогда он вдруг услышал голос, показавшийся ему знакомым; он пошел прямо на этот голос, и, когда приблизился, Колокольчик узнала его и со слезами бросилась ему на шею. Две ее слезинки попали ему на глаза, и глаза снова прозрели. И он мог видеть, как прежде. Тогда повел он ее с собою в свое царство, где все приняли их с радостью, и они долго жили счастливые и довольные.
13. Три человечка в лесу
Жил-был муж, у которого умерла жена; и жила-была жена, у которой умер муж. И у вдовца осталась дочка, и у вдовы – дочка. Девушки были между собою знакомы и вместе хаживали на прогулки и затем заходили в дом ко вдове. И стала вдова говорить дочери вдовца: «Слышь-ка, скажи своему отцу, что я за него хочу выйти замуж и что ты тогда каждое утро в молоке хоть купайся и вина пей вволю, а моей дочке и водицы будет полно». Девушка пошла домой и рассказала своему отцу, что говорила вдова. Вдовец сказал: «Что мне делать? Женишься – нарадуешься, да женишься же – и наплачешься…» Наконец, не зная, на что решиться, он снял с себя сапог и сказал дочке: «Возьми этот сапог – у него в подошве дыра, ступай на чердак, повесь сапог на большой гвоздь и налей в сапог воды. Коли вода в нем удержится – я возьму себе вторую жену, не удержится – не возьму». Девушка поступила так, как ей было приказано; но от воды подошва разбухла, и дыру затянуло, и сапог оказался полон воды до краев. Дочь доложила об этом отцу. Тот сам взобрался наверх и когда увидел, что она сказала правду, то пошел он ко вдове – посватался за нее и сыграл свадьбу.
На другое утро после свадьбы, когда обе девушки встали, перед вдовцовой дочкой стояло молоко для мытья и вино для питья, а перед вдовьей дочкой – вода для мытья и вода для питья. На следующее утро вода для питья и вода для мытья стояла одинаково и перед вдовцовой, и перед вдовьей дочкой. На третье утро вода для мытья и вода для питья стояла перед вдовцовой дочкой, а молоко для мытья и вино для питья – перед вдовьей дочкой, да так и осталось. Мачеха падчерицу свою возненавидела и не знала, как бы ее со свету сжить. Притом же была она и завистлива, потому что падчерица была красива и миловидна, а ее родная дочь некрасива и противна.
Однажды зимою, когда земля замерзла, как камень, а по горам и по долам всюду лежал глубокий снег, мачеха сшила падчерице платье из бумаги, позвала ее и сказала: «Вот, надень это платье, ступай в лес и принеси мне корзиночку земляники; мне очень этой ягоды захотелось!» – «Ах, боже мой! – сказала падчерица. – Да ведь зимою земляника? И земля замерзла, и все снегом покрыто. И зачем же мне идти в лес в бумажном платье? Ведь на дворе так холодно, что дух захватывает… Этакое платье и ветер продует, и терновник разорвет его в клочья у меня на теле». – «Смеешь ты мне еще противоречить? – сказала мачеха. – Проваливай, да не смей мне на глаза показываться, пока не наберешь полную корзиночку земляники!» Потом она дала ей еще кусок черствого хлеба и сказала: «Этим ты можешь день пропитаться». А сама подумала: «Она в лесу замерзнет и околеет с голоду – так авось я ее и никогда больше не увижу».
Падчерица послушалась мачехи, надела бумажное платье и вышла из дому с корзиночкой. Везде кругом только и видно было, что снег, и из-под него не торчало ни одной зеленой былиночки. Когда она пришла в лес, то увидела там маленький домик; из окошечка того домика выглядывали три крошечных человечка. Она с ними поздоровалась и скромненько постучалась в их дверь. Те крикнули: «Входи!» – и она вошла в комнату и присела на скамью около печки; там хотела она погреться и съесть свой кусок хлеба. Три крошечных человечка сказали: «Поделись и с нами твоим куском». – «Охотно поделюсь», – сказала она, разломила свой кусок надвое и дала им половину. Те спросили ее: «Чего ты здесь ищешь в лесу в зимнее время, да еще в твоем продувном платьишке?» – «Ах, – отвечала она, – я должна здесь набрать полную корзиночку земляники и без того не смею домой возвратиться». Когда она съела свою долю хлеба, они дали ей метлу и сказали: «Поди размети этой метлой снег около задней двери избушки». И чуть только она вышла за двери, они стали между собой совещаться: «Чем бы ее одарить за то, что она такая славная и добрая, и за то, что хлеб свой поделила с нами?» Тогда первый сказал: «Я одарю ее тем, что она день ото дня хорошеть станет». Второй сказал: «Я одарю ее тем, что у нее за каждым словом по червонцу будет выпадать изо рта». Третий сказал: «А я добьюсь того, что придет король и возьмет ее себе в супруги».
Между тем девушка выполнила то, что ей приказали три человечка: размела снег метлою позади избушки, и что же там оказалось? Зрелая земляника, которая так и выставляла из-под снега свои темно-красные ягоды! Рада-радешенька, она набрала этих ягод полную корзиночку, поблагодарила маленьких человечков, каждому из них пожала руку и побежала домой, чтобы вручить мачехе то, что та желала получить. Когда она вошла в дом и пожелала матери добрый вечер, у нее вдруг вывалился червонец изо рта. Затем она стала рассказывать обо всем, что с нею в лесу случилось, и что ни слово, то у нее из уст выпадали червонец за червонцем, так что вскоре вся комната была ими усеяна. «Подумаешь, какая важность, что она так деньгами швыряет!» – сказала мачехина дочка; а сама втайне завидовала падчерице и тоже захотела непременно побывать в лесу за земляникой. Мать отсоветывала ее: «Не ходи, милая доченька, и холодно, и простудиться можешь». Но так как та все настаивала на своем, то мачеха наконец уступила, сшила дочке славную шубу, которую та должна была надеть, и дала ей с собою ломоть хлеба с маслом и пирожное про запас.
Дочка пошла в лес, и прямо к маленькому домику. Те же три крошечных человечка по-прежнему смотрели в окошечко, но она, не поклонившись им, даже не удостоив их взглядом, вошла в избу, присела к печке и стала уписывать свой хлеб с маслом и свое пирожное. «Поделись с нами!» – крикнули ей человечки, но она им отвечала: «Мне и самой-то мало, так как же я еще другим отделять стану?» Когда она весь свой запас съела, они ей сказали: «Вот тебе метла, поди-ка размети нам почище снег перед задней дверкой». – «А и сами разметете, – отвечала мачехина дочка, – я вам не служанка». Когда она увидела, что они ничего не хотят ей подарить, она пошла из избушки вон. Тогда стали маленькие человечки между собою сговариваться: «Чем бы нам ее одарить за то, что она такая неприветливая и сердце у нее такое злое и завистливое, что на нее никто не угодит?» И первый из них сказал: «Я одарю ее тем, что она день ото дня будет становиться безобразнее». Второй сказал: «Я одарю ее тем, что у нее при каждом слове будет выпадать из рта по жабе». Третий сказал: «Я одарю ее тем, что она умрет позорною смертью». А мачехина дочка поискала-поискала в лесу земляники, ничего не нашла и, злая-презлая, возвратилась домой. И чуть только открыла рот, чтобы рассказать матери обо всем, что в лесу с ней случилось, как стали у нее за каждым ее словом выскакивать изо рта жабы, так что она всем опостылела.
Вот и стала мачеха еще более злиться на свою падчерицу, которая день ото дня становилась красивее, и все думала о том, как бы причинить ей какое-нибудь горе. Наконец взяла она котел, поставила его на огонь и стала в нем кипятить шерстяную пряжу. Когда пряжа прокипятилась, она взвалила ее на плечи бедной девушке, дала ей в руки топор и послала ее на реку: пусть, мол, там прорубь прорубит и всю пряжу выполощет. Падчерица была послушна, пошла на реку и стала прорубать дыру во льду, и когда прорубала, откуда ни возьмись подкатила к тому месту великолепная карета, в которой сидел сам король. Карета остановилась, и король спросил: «Дитя мое, кто ты и что ты там делаешь?» – «Я бедная девушка и полощу шерстяную пряжу». Тогда король над нею сжалился и, видя притом, какая она красавица, сказал ей: «Не хочешь ли ты со мною поехать?» – «О да, от всего сердца желаю», – отвечала она, обрадованная тем, что могла бежать с глаз долой от своей мачехи и сестрицы.
И вот она села в карету и уехала с королем, и, когда они приехали в королевский замок, ее свадьба с королем была отпразднована великолепно, сообразно с теми достоинствами, какими одарили падчерицу маленькие человечки в лесу. Год спустя родила молодая королева сына, и когда мачеха услыхала о ее великом счастье, то пришла со своей дочкой в замок и сделала вид, как будто хочет посетить больную. Когда же король как-то отлучился и никого в комнате королевы не было, злая баба схватила несчастную за голову, а дочь ее схватила за ноги и выкинули королеву из окошка, прямо в реку, протекавшую мимо замка. Затем мачеха положила свою безобразную дочку на кровать и прикрыла ее одеялом поверх головы. Когда король вернулся и хотел говорить со своею женою, старуха закричала ему: «Ни-ни, теперь говорить нельзя, она лежит в сильнейшей испарине, сегодня вы должны оставить ее в покое». Королю ничто дурное не пришло при этом в голову, и он вернулся снова в опочивальню жены уже только на другое утро; когда же он стал разговаривать с женою, а она – ему отвечать, то он увидел, что при каждом ее слове у нее из уст выпрыгивала жаба, между тем как прежде выпадало по червонцу. Изумленный этим король спросил, что это значит, но мачеха отвечала, что с королевой это приключилось от сильной испарины и что это пройдет. А ночью увидел поваренок, как приплыла из реки утица и заговорила:
Король, что с тобою?
Спишь иль не спишь ты ночною порою?
И, не получив ответа, она продолжала:
А что ж мои гости?
Тогда уж поваренок отвечал ей от себя:
Спят, что на погосте.
И она спросила еще:
А что ж мой ребенок?
И тот отвечал:
Спит среди пеленок.
Тогда утица обернулась королевою, поднялась на верх замка, попоила своего ребенка, взбила ему постельку, прикрыла его потеплее и опять серой утицей уплыла через канавку в реку. Так приходила она две ночи сряду, а на третью сказала поваренку: «Пойди и скажи королю, чтобы он взял в руки меч свой и трижды взмахнул им надо мною, когда буду стоять на пороге». Побежал поваренок и сказал королю, и тот пришел с мечом и трижды взмахнул им над видением: и по третьему взмаху его супруга стала перед ним жива-живехонька и здоровехонька, как и прежде бывала.
Король был очень этим обрадован, однако же укрыл королеву в особой комнате до того воскресного дня, в который должны были происходить крестины младенца. И когда младенца крестили, король сказал: «Какую кару следует назначить тому человеку, который возьмет спящего из постели и бросит в воду?» – «Такого злодея, – отвечала мачеха, – лучше всего было бы посадить в бочку, усаженную внутри гвоздями, и ту бочку скатить с горы в воду». Король отвечал ей на это: «Ты произнесла свой собственный приговор!» – велел притащить такую бочку, засадил в нее старуху с ее дочкой и велел крепко заколотить у бочки днище; и ту бочку скатили с горы – прямо в реку.
14. Три пряхи
Жила-была на свете девица-ленивица и прясть не охотница, и как бы мать ее к тому ни принуждала, а заставить прясть не могла. Наконец и до того дело дошло, что мать однажды не вытерпела, рассердилась и побила дочку, а та стала громко плакать. Как раз в это время королева ехала мимо и, когда услышала плач, приказала лошадей остановить, вошла в дом и спросила мать, за что она так бьет свою дочь, что ее крики слышны даже на улице. Матери совестно было обнаружить лень своей дочки, и потому она сказала: «Да вот никак ее от пряжи не отбить, все хочет прясть да прясть – а я-то бедна и не могу для нее постоянно иметь лен наготове». Тогда королева отвечала: «Я более всего люблю прясть и более всего бываю довольна, когда кругом меня шуршат колеса самопрялок; отпустите вашу дочь со мною, в мой замок, там у меня льну довольно, может себе прясть сколько душе угодно». Мать была этому радешенька, и королева увезла ее дочку с собою. По приезде в замок королева повела девушку вверх и показала ей три комнаты, снизу доверху полнешеньки чудеснейшего льна. «Вот, перепряди мне весь этот лен, – сказала королева, – и когда перепрядешь, я тебя отдам замуж за моего старшего сына, не посмотрю я и на то, что ты бедна; твое неутомимое старание заменит тебе приданое». Бедная девушка перепугалась: она не могла и подумать перепрясть такую гору льна, хотя бы она над ним и триста лет просидела и работала бы с утра и до вечера не покладая рук. Оставшись одна, она стала плакать и так три дня просидела, пальцем не шевельнув. На третий день пришла королева и очень удивилась, увидавши, что еще ничего не напрядено; но девица извинялась тем, что она все очень скучала по дому матери своей и потому не начала еще работать. Королева ее выслушала, но, уходя от нее, сказала: «С завтрашнего дня ты должна начать работать».
Когда девица опять осталась одна, то уж решительно не знала, что ей предпринять, и в горе подошла к окошку. Вдруг видит, входят во двор три бабы: у одной – нога широкая-преширокая и приплюснутая, у другой – нижняя губа такая большая, что на подбородок отвисла, а у третьей – огромный палец на руке. Они остановились перед окном, взглянули наверх и спросили девушку, о чем она горюет? Она стала жаловаться им на свою беду, и тогда те предложили ей свою помощь и сказали: «Если ты нас к себе на свадьбу пригласишь, нас не постыдишься и назовешь своими тетушками да за стол с гостями посадишь, то мы тебе твой лен перепрядем, и притом в самое короткое время». – «От души буду вам рада, – отвечала девица. – Входите же скорей и сейчас принимайтесь за работу». Тогда впустила она этих трех диковинных баб к себе и в первой комнате устроила им выемку, в которой они уселись и принялись прясть. Одна тянула нитку из кудели и вертела колесо, другая смачивала нить, третья скручивала нитку и постукивала пальцем о стол, и как ни стукнет, так и падет наземь известное количество пряжи, и притом самой тонкой. От королевы она укрывала своих трех прях и, когда та приходила, указывала ей только на груду пряжи, так что та не знала, как и расхвалить ее. Когда первая комната опустела, принялись за вторую, а там и за третью – и ту скорехонько опустошили. Затем три бабы-пряхи распрощались с девицей и сказали ей: «Не забудь только обещанного нам – в том твое счастье».
Когда девица показала королеве пустые комнаты и громадную кучу пряжи, та стала готовить свадьбу, и жених заранее радовался, что жена у него будет такая искусная и старательная, и нахвалиться ею не мог. «У меня есть три тетки, – сказала девица королеве, – и я от них много добра видела, так я и не могу забыть о них в счастии; а потому позвольте мне пригласить их на свадьбу и посадить с нами за один стол». Королева и жених сказали: «Почему бы нам это не дозволить?» Когда торжество началось, три тетки вошли в залу, очень странно одетые, и невеста, обращаясь к ним, сказала: «Милости просим, милые тетушки!» – «Ах, – сказал жених, – как это ты можешь дружить с такими уродами?» Затем он подошел к одной из трех прях, с широкой ступней, и спросил: «Отчего это у вас ступня такая широкая?» – «От нажима, – отвечала она, – от нажима». Тогда жених подошел к другой пряхе и спросил: «Отчего у вас губа такая отвислая?» – «От смачивания нитки, – сказала она, – от смачивания нитки». Тут обратился он к третьей: «Отчего у вас такой большущий палец?» – «От скручивания нитки, – сказала она, – от скручивания нитки». Королевич испугался и сказал себе: «Ну уж моя-то красавица-жена и не притронется к колесу самопрялки». Так и избавилась она от необходимости прясть эту несносную льняную пряжу!
15. Гензель и Гретель
В большом лесу на опушке жил бедный дровосек со своею женою и двумя детьми: мальчишку-то звали Гензель, а девчоночку – Гретель. У бедняка было в семье и скудно, и голодно; а с той поры, как наступила большая дороговизна, у него и хлеба иногда не бывало. И вот однажды вечером лежал он в постели, раздумывая и ворочаясь с боку на бок от забот, и сказал своей жене со вздохом: «Не знаю, право, как нам и быть! Как будем мы детей кормить, когда и самим-то есть нечего!» – «А знаешь что, муженек! – отвечала жена. – Завтра ранешенько выведем детей в самую чащу леса; там разведем им огонек и каждому дадим еще по кусочку хлеба в запас, а затем уйдем на работу и оставим их там одних. Они оттуда не найдут дороги домой, и мы от них избавимся». – «Нет, женушка, – сказал муж, – этого я не сделаю. Невмоготу мне своих деток в лесу одних оставить – еще, пожалуй, придут дикие звери да их растерзают». – «Ох ты, дурак, дурак! – отвечала она. – Так разве же лучше будет, как мы все четверо станем дохнуть с голода, и ты только знай строгай доски для гробов!» И до тех пор его пилила, что он наконец согласился. «А все же жалко мне бедных деток», – говорил он, даже и согласившись с женой. А детки-то с голоду тоже заснуть не могли и слышали все, что мачеха говорила их отцу. Гретель плакала горькими слезами и говорила Гензелю: «Пропали наши головы!» – «Полно, Гретель, – сказал Гензель, – не печалься! Я как-нибудь ухитрюсь помочь беде!» И когда отец с мачехой уснули, он поднялся с постели, надел свое платьишко, отворил дверку, да и выскользнул из дому. Месяц светил ярко, и белые камушки, которых много валялось перед домом, блестели, словно грошики. Гензель наклонился и столько набрал их в карман своего платья, сколько влезть могло. Потом вернулся домой и сказал сестре: «Успокойся и усни с Богом! Он нас не оставит». И улегся в свою постельку.
Чуть только стало светать – еще и солнце не всходило, – пришла к детям мачеха и стала их будить: «Ну-ну, подымайтесь, лентяи, пойдем в лес за дровами». Затем она дала каждому по кусочку хлеба и сказала: «Вот вам хлеб на обед, только смотрите, прежде обеда его не съешьте, ведь уж больше-то вы ничего не получите». Гретель взяла хлеб к себе, под фартук, потому что у Гензеля карман был полнешенек камня. И вот все они вместе направились в лес. Пройдя немного, Гензель приостановился и оглянулся на дом, и потом еще, и еще раз. Отец спрашивал его: «Гензель, что ты там зеваешь и отстаешь? Изволь-ка прибавить шагу». – «Ах, батюшка, – сказал Гензель, – я все посматриваю на свою белую кошечку: сидит она там на крыше, словно со мною прощается». Мачеха сказала: «Дурень! Да это вовсе и не кошечка твоя, а белая труба блестит на солнце!» А Гензель и не думал смотреть на кошечку – он все только потихонечку выбрасывал на дорогу из своего кармана по камешку.
Когда они пришли в чащу леса, отец сказал: «Ну собирайте, детки, валежник: я разведу вам огонек, чтобы вы не озябли!..» Гензель и Гретель натаскали хворосту и навалили его горой. Костер запалили, и, когда огонь разгорелся, мачеха сказала: «Вот, прилягте к огоньку, детки, и отдохните; а мы пойдем в лес и нарубим дров. Когда мы закончим работу, то мы вернемся к вам и вас возьмем с собою».
Гензель и Гретель сидели у огня, и, когда наступил час обеда, они съели свои кусочки хлеба. А так как им слышны были удары топора, то они и подумали, что их отец где-нибудь тут же, недалеко. А постукивал-то вовсе не топор, а простой сук, который отец подвязал к сухому дереву: его ветром раскачивало и ударяло о дерево. Сидели они, сидели, стали у них глаза слипаться от усталости, и они крепко уснули. Когда же они проснулись – кругом была темная ночь. Гретель стала было плакать и говорить: «Как мы из лесу выйдем?» Но Гензель ее утешал: «Погоди только немножко, пока месяц взойдет, тогда уж мы найдем дорогу». И точно, как поднялся на небе полный месяц, Гензель взял сестричку за руку и пошел, отыскивая дорогу по камешкам, которые блестели, как заново отчеканенные гроши, и указывали им путь. Они шли всю ночь напролет и на рассвете пришли-таки к отцовскому дому. Постучались они в двери, и когда мачеха им отперла и увидела, кто стучался, то сказала им: «Ах вы, дрянные детишки, что вы так долго заспались в лесу? Мы уж думали, что вы и совсем не вернетесь». А отец очень им обрадовался: его и так уж совесть мучила, что он их одних покинул в лесу.
Вскоре после того нужда опять наступила страшная, и дети услышали, как мачеха однажды ночью еще раз стала говорить отцу: «Мы опять все съели, в запасе у нас всего-навсего полкаравая хлеба, а там уж и песне конец! Ребят надо спровадить; мы их еще дальше в лес заведем, чтобы они уж никак не могли разыскать дороги к дому. А то и нам пропадать вместе с ними придется». Тяжело было на сердце у отца, и он подумал: «Лучше было бы, кабы я и последние крохи разделил со своими детками!» Но жена и слушать его не хотела, ругала его и высказывала ему всякие упреки. «Назвался груздем, так и полезай в кузов!» – говорит пословица; так и он уступил жене первый раз, должен был уступить и второй.
А дети не спали и к разговору прислушивались. Когда родители заснули, Гензель, как и в прошлый раз, поднялся с постели и хотел набрать камешков, но мачеха заперла дверь на замок, и мальчик никак не мог выйти из дома. Но он все же утешал сестричку и говорил ей: «Не плачь, Гретель, и спи спокойно, Бог нам поможет».
Рано утром пришла мачеха и подняла детей с постели. Они получили по куску хлеба, еще меньше того, который был им выдан прошлый раз. По пути в лес Гензель искрошил свой кусок в карман, часто приостанавливался и бросал по крошке на землю. «Гензель, что ты все останавливаешься и оглядываешься? – спросил его отец. – Ступай своей дорогой». – «Я оглядываюсь на моего голубка, который сидит на крыше и прощается со мною», – отвечал Гензель. «Дурень! – сказала ему мачеха. – Это вовсе не голубок твой, это труба белеет на солнце». Но Гензель все же мало-помалу успел разбросать все крошки по дороге.
Мачеха еще дальше завела детей в лес, туда, где они отродясь не бывали. Опять был разведен большой костер, и мачеха сказала им: «Посидите-ка здесь, и коли умаетесь, то можете и поесть немного; мы пойдем в лес дрова рубить, а вечером, как кончим работу, зайдем за вами и возьмем вас с собою». Когда наступил час обеда, Гретель поделилась своим куском хлеба с Гензелем, который свою порцию раскрошил по дороге. Потом они уснули, и уж завечерело, а между тем никто не приходил за бедными детками. Проснулись они уже тогда, когда наступила темная ночь, и Гензель, утешая свою сестричку, говорил: «Погоди, Гретель, вот взойдет месяц, тогда мы все хлебные крошечки увидим, которые я разбросал, – по ним и отыщем дорогу домой». Но вот и месяц взошел, и собрались они в путь-дорогу, а не могли отыскать ни одной крошки, потому что тысячи птиц, порхающих в лесу и в поле, давно уже те крошки поклевали. Гензель сказал сестре: «Авось как-нибудь найдем дорогу» – но дороги не нашли. Так шли они всю ночь и еще один день с утра до вечера и все же не могли выйти из леса, и были страшно голодны, потому что должны были питаться одними ягодами, которые кое-где находили по дороге. И так как они притомились и от голода уже еле на ногах держались, то легли они опять под деревом и заснули.
Настало и третье утро с тех пор, как они покинули родительский дом. Пошли они опять по лесу, но, сколько ни шли, все только глубже и глубже уходили в чащу его, и, если бы не подоспела им помощь, пришлось бы им погибнуть. В самый полдень увидели они перед собою прекрасную белоснежную птичку; сидела она на ветке и распевала так сладко, что они приостановились и стали к ее пению прислушиваться. Пропевши свою песенку, она расправила крылышки и полетела, и они пошли за нею следом, пока не пришли к избушке, на крышу которой птичка уселась. Подойдя к избушке поближе, они увидели, что она вся из хлеба построена и печеньем покрыта, да и окошки-то у нее были из чистого сахара. «Вот мы за нее и примемся, – сказал Гензель, – и покушаем. Я вот съем кусок крыши, а ты, Гретель, можешь себе от окошка кусок отломить – оно небось сладкое». Гензель потянулся кверху и отломил себе кусочек крыши, чтобы отведать, какова она на вкус, а Гретель подошла к окошку и стала обгладывать его оконницы. Тут из избушки вдруг раздался пискливый голосок:
Стуки-бряки под окном —
Кто ко мне стучится в дом?
А детки на это отвечали:
Ветер, ветер, ветерок,
Неба ясного сынок! —
и продолжали по-прежнему кушать, не отставая от еды. Гензель, которому крыша пришлась очень по вкусу, отломил себе порядочный кусок от нее, а Гретель высадила себе целую круглую оконницу, тут же у избушки присела и лакомилась. И вдруг распахнулась настежь дверь в избушке, и старая-престарая старуха вышла из нее, опираясь на костыль. Гензель и Гретель так перепугалась, что даже выронили свои лакомые куски из рук. А старуха только покачала головой и сказала: «Э-э, детушки, кто это вас сюда привел? Войдите-ка ко мне и останьтесь у меня, зла от меня никакого вам не будет». Она взяла деток за руку и ввела их в свою избушечку. Там на столе стояла уже обильная еда: молоко и сахарное печенье, яблоки и орехи. А затем деткам были постланы две чистенькие постельки, и Гензель с сестричкой, когда улеглись в них, подумали, что в самый рай попали.
Но старуха-то только прикинулась ласковой, а в сущности была она злою ведьмою, которая детей подстерегала и хлебную избушку свою только для того и построила, чтобы их приманивать. Когда какой-нибудь ребенок попадался в ее лапы, она его убивала, варила его мясо и пожирала, и это было для нее праздником. Глаза у ведьм красные и недальнозоркие, но чутье у них такое же тонкое, как у зверей, и они издалека чуют приближение человека. Когда Гензель и Гретель только еще подходили к ее избушке, она уже злобно посмеивалась и говорила насмешливо: «Эти уж попались – небось не ускользнут от меня». Рано утром, прежде чем дети проснулись, она уже поднялась, и, когда увидела, как они сладко спят и как румянец играет на их полных щечках, она пробормотала про себя: «Лакомый это будет кусочек!» Тогда взяла она Гензеля в свои жесткие руки, и снесла его в маленькое стойло, и приперла в нем решетчатой дверкой; он мог там кричать сколько душе угодно – никто бы его и не услышал. Потом пришла она к сестричке его, растолкала ее и крикнула: «Ну поднимайся, лентяйка, натаскай воды и свари своему брату чего-нибудь повкуснее: я его посадила в особое стойло и стану его откармливать. Когда он ожиреет, я его и съем». Гретель стала было горько плакать, но только слезы даром тратила; пришлось ей все то исполнять, чего от нее злая ведьма требовала.
Вот и стали бедному Гензелю варить самое вкусное кушанье, а сестричке его доставались одни только рачьи шейки. Каждое утро пробиралась старуха к его стойлу и кричала ему: «Гензель, протяни-ка мне палец, дай пощупать, скоро ли ты откормишься?» А Гензель просовывал ей сквозь решетку косточку, и старуха, подслеповатая, не могла приметить его проделки и, принимая косточку за пальцы Гензеля, дивилась тому, что он совсем не жиреет. Когда прошло недели четыре и Гензель все по-прежнему не жирел, тогда старуху одолело нетерпение, и она не захотела дольше ждать. «Эй ты, Гретель, – крикнула она сестричке, – проворней, наноси воды: завтра хочу я Гензеля заколоть и варить – каков он там ни на есть, худой или жирный!» Ах, как сокрушалась бедная сестричка, когда пришлось ей воду носить, и какие крупные слезы катились у нее по щекам! «Боже Милостивый! – воскликнула она. – Помоги же Ты нам! Ведь если бы дикие звери растерзали нас в лесу, так мы бы, по крайней мере, оба вместе умерли!» – «Перестань пустяки молоть! – крикнула на нее старуха. – Все равно ничто тебе не поможет!»
Рано утром Гретель уже должна была выйти из дома, подвесить котел с водою и развести под ним огонь. «Сначала займемся хлебами, – сказала старуха, – я уже печь затопила и тесто вымесила». И она толкнула бедняжку Гретель к печи, из которой пламя даже наружу выбивалось. «Полезай туда, – сказала ведьма, – да посмотри, достаточно ли в ней жару и можно ли уже сажать в нее хлеба». И когда Гретель наклонилась, чтобы заглянуть в печь, ведьма собиралась уже притворить печь заслонкой: «Пусть, мол, и она там испечется: тогда и ее тоже съем». Однако же Гретель заметила, что у нее на уме, и сказала: «Да я и не знаю, как туда лезть, как попасть в нутро?» – «Дурища! – сказала старуха. – Да ведь устье-то у печки настолько широко, что я бы и сама туда влезть могла». Да подойдя к печке, и сунула в нее голову. Тогда Гретель сзади так толкнула ведьму, что та разом очутилась в печке, да и захлопнула за ведьмой заслонку, и даже засовом задвинула. Ух, как страшно взвыла тогда ведьма! Но Гретель от печки отбежала, и злая ведьма должна была там сгореть.
А Гретель тем временем прямехонько бросилась к Гензелю, отперла его стойло и крикнула ему: «Гензель! Мы с тобой спасены – ведьмы нет больше на свете!» Тогда Гензель выпорхнул из стойла, как птичка из клетки, когда ей отворят дверку. О, как они обрадовались, как обнимались, как прыгали кругом, как целовались! И так как им уж некого было бояться, то они пошли в избу ведьмы, в которой по всем углам стояли ящики с жемчугом и драгоценными каменьями. «Ну эти камешки еще получше голышей», – сказал Гензель и набил их в свои карманы сколько влезло; а там и Гретель сказала: «Я тоже хочу немножко этих камешков захватить домой», – и насыпала их полный фартучек. «Ну а теперь пора в путь-дорогу, – сказал Гензель, – чтобы выйти из этого заколдованного леса». И пошли, и после двух часов пути пришли к обширному водному пространству. «Нам тут не перейти, – сказал Гензель, – не вижу я ни жердинки, ни мосточка». – «И кораблика никакого нет, – сказала сестричка, – а зато вон там плавает белая уточка… Коли я ее попрошу, она поможет нам переправиться». И крикнула уточке:
Утя, утя, уточка!
Через воду нет пути нам,
Ни мосточка, ни жердинки —
