– Год. Мы вместе уже целый год.
– То есть вы год как друг друга знаете?
– И что?
– То, что нельзя узнать человека за какой-то год. Ты с его семьей познакомилась?
– Пока нет, – вынуждена признать я. – Он с ними не слишком общается. Да будет тебе! Ты что, собрался судить о человеке по его семье? Уж кому, как не тебе, понимать, что семья – то еще дерьмо.
Купер пожимает плечами и вместо ответа делает еще затяжку. Его ханжество начинает меня раздражать. Брат всегда обладал способностью без малейших усилий залезать мне под кожу, зарываться поглубже, как скарабей, и заживо меня грызть. Хуже всего, по его виду не скажешь, что он это делает. Словно даже не понимает, насколько остро меня режут его слова, как больно колют. Мне вдруг хочется ответить ему тем же самым.
– Слушай, мне тоже очень жаль, что с Лорел у тебя ничего не вышло, да и с остальными, раз уж на то пошло, но это не дает тебе право ревновать. Попробуй разок раскрыться навстречу людям, вместо того чтобы вести себя как последний засранец, – сам удивишься, что обнаружишь.
Купер молчит, и я понимаю, что перегнула палку. Дело, вероятно, в вине. Оно делает меня чересчур прямолинейной. И чересчур ядовитой. Купер затягивается – глубоко – и выпускает дым. Я вздыхаю.
– Я не это хотела сказать.
– Так ведь ты права, – говорит он, подходя ближе к крыльцу, и облокачивается на перила, скрестив ноги. – Тут я соглашусь. Но, Хлоя, он ведь для тебя устроил эту вечеринку-сюрприз. При том, что ты боишься темноты… Черт возьми, ты вообще всего боишься!
Я легонько постукиваю пальцами по бокалу.
– Он выключил во всем доме свет и подговорил сорок человек закричать, когда ты войдешь. Ты же до смерти перепугалась! Я видел, как ты сразу руку в сумочку сунула. И прекрасно знаю зачем.
Я молчу, в неловкости, что Куп это разглядел.
– Думаешь, устроил бы он все это, зная про твою сраную паранойю?
– Он действовал из лучших побуждений, – говорю я. – Ты и сам понимаешь.
– Не сомневаюсь, но речь-то не об этом. Он тебя не знает, Хлоя. А ты – его.
– Все он знает, – говорю я резко. – Он меня знает. Просто не хочет, чтобы я постоянно пугалась собственной тени. И я ему за это благодарна. Так правильней.
Купер вздыхает, одной затяжкой приканчивает сигарету и выбрасывает окурок через перила.
– Все, что я хочу сказать, Хлоя, – мы с тобой другие. Не такие, как они все. Нам через то еще дерьмо довелось пройти…
Он машет рукой в сторону дома, я оборачиваюсь и вглядываюсь в собравшихся внутри. Друзья, фактически ставшие мне семьей, смеются и болтают между собой, в высшей степени беззаботные – и тут я вместо любви к ним, которую чувствовала всего несколько минут назад, ощущаю внутри себя пустоту. Купер прав. Мы – другие.
– Он хоть знает? – спрашивает брат очень тихо. И мягко.
Я снова поворачиваюсь, готовая испепелить взглядом его темный силуэт. Но вместо ответа лишь прикусываю изнутри щеку.
– Хлоя?
– Да, – отвечаю я наконец. – Конечно, он все знает, Купер. Конечно, я ему рассказала.
– Что ты ему рассказала?
– Все, понятно тебе? Я рассказала все.
Он кидает быстрый взгляд в сторону дома, откуда доносятся приглушенные звуки продолжающейся уже без нас вечеринки, а я опять молчу. Прикушенная щека болит; кажется, я чувствую вкус крови.
– Да что между вами за кошка пробежала? – говорю наконец напрочь лишенным жизни голосом. – Что случилось?
– Ничего не случилось. Не знаю, как сказать… Если ты – та, кто ты есть, да еще наша семья… Я надеюсь, что он рядом с тобой по правильной причине, вот и все.
– По правильной причине? – перебиваю я его громче, чем самой хотелось. – Это что еще за херня такая?
– Хлоя, успокойся!
– Нет! – возражаю я. – Не буду я успокаиваться! Ты мне сейчас хочешь сказать, что просто полюбить меня он не мог? Просто полюбить такой кусок дерьма, как я? Ущербную Хлою?
– Да ладно тебе, – говорит Купер, – давай без этих своих драм.
– Это никакая не моя драма, – отвечаю я, – это я тебя прошу прекратить быть эгоистом. Прошу дать ему шанс.
– Хлоя…
– Я хочу видеть тебя на свадьбе, – перебиваю я. – Честное слово, хочу. Но она состоится, придешь ты туда или нет. А если хочешь заставить меня выбирать…
Слышу, как за спиной отодвигается скользящая дверь, резко оборачиваюсь, и мой взгляд останавливается на Патрике. Он улыбается мне, хотя я прекрасно вижу, что его глаза мечутся между мной и Купером, а на губах застыл невысказанный вопрос. Сколько он простоял там, за стеклянной дверью? И сколько успел расслышать?
– Все в порядке? – спрашивает Патрик, подходя ближе. Его рука ложится мне на талию, и я чувствую, как он подтягивает меня поближе к себе – и подальше от Купера.
– Да, – отвечаю я, стараясь собрать волю в кулак и успокоиться. – Да, у нас все в норме.
– Купер, – говорит Патрик, протягивая ему навстречу другую руку. – Здорово, дружище.
Брат улыбается и отвечает моему жениху крепким рукопожатием.
– Кстати, я тебя даже толком поблагодарить не успел. Спасибо тебе за помощь!
Я смотрю на Патрика и чувствую, как кожа на его лбу собирается в складки.
– За какую еще помощь? – спрашиваю.
– С этим вот всем, – Патрик улыбается. – С вечеринкой. Он тебе не рассказал?
Я перевожу взгляд на брата, а в сознании у меня огнем пылают слова, которые я ему сказала. У меня сжимается сердце.
– Нет, – говорю я, все еще глядя на Купера. – Он мне ничего не рассказал.
– Ну да, – продолжает Патрик. – Этот парень – просто спаситель какой-то. Без него ничего не вышло бы.
– Да ерунда, – бормочет Купер, глядя себе под ноги. – Рад был помочь.
– Никакая не ерунда, – возражает Патрик. – Он сюда раньше всех приехал, чтобы раков отварить. Не один час провозился, пока приправу подобрал.
– Почему ты мне не сказал? – спрашиваю я.
Купер неловко пожимает плечами:
– Говорю же, ничего особенного.
– В любом случае пора обратно в дом, – говорит Патрик и тянет меня за собой. – Там есть пара человек, с которыми я хочу тебя познакомить.
– Еще пять минут, – говорю ему я, чуть упираясь, чтобы остаться на месте. Я не могу ни распрощаться с братом подобным образом, ни попросить прощения в присутствии Патрика, открыв тем самым, что за разговор у нас был до его прихода. – Я тебя догоню.
Патрик смотрит на меня, потом на Купера. Чувство такое, что он собирается возразить, даже чуть приоткрывает рот, но вместо этого лишь снова улыбается и сжимает мое плечо.
– Договорились, – отвечает он и машет брату рукой на прощание. – Пять минут.
Стеклянная дверь закрывается, я дожидаюсь, пока Патрик исчезнет из виду, и снова поворачиваюсь к брату.
– Купер, – произношу в конце концов, опуская руки. – Прости меня. Я же не знала.
– Все в порядке, – отвечает он. – Честное слово.
– Ничего не в порядке. Мог бы и сказать что-нибудь. А я еще, как последняя сучка, эгоистом тебя обозвала…
– Все в порядке, – повторяет он, отталкивается от перил, подходит ко мне вплотную и заключает в объятия. – Я для тебя что угодно сделаю, Хло. Ты и сама это знаешь. Ты ведь моя сестренка.
Вздохнув, я тоже обвиваю его руками, позволяя чувству вины и гневу растаять и осыпаться прочь. Для нас с Купером все это – обычное дело. Мы орем друг на друга, ссоримся, можем месяцами не разговаривать – но когда все кончается, снова чувствуем себя детьми, которые бегают босиком на заднем дворе, когда включена поливалка, строят в подвале крепости из коробок, могут часами болтать между собой, даже не замечая, как окружающие куда-то исчезают… Кажется, иногда я склонна винить Купера в том, что он заставляет меня вспомнить саму себя: кем раньше была я, кем – мои родители. Самим своим существованием он напоминает: имидж, который я демонстрирую окружающему миру, – вовсе не реальность, а искусно созданная маска. Стоит сделать один неверный шаг – и он рассыплется на мелкие кусочки, открыв истинную меня.
У нас непростые отношения, но мы – одна семья. Другой у нас нет.
– Я люблю тебя, – говорю я ему, сжимая покрепче. – И вижу, что ты стараешься.
– Я стараюсь, – подтверждает Купер. – Просто хочу тебя защитить.
– Я знаю.
– Хочу, чтобы у тебя все было замечательно.
– Я знаю.
– Наверное, я просто привык быть тем самым мужчиной в твоей жизни. Единственным, кто о тебе заботится. Теперь ответственность уходит к кому-то еще. А я не хочу ее отдавать.
Я улыбаюсь и крепко зажмуриваюсь, чтобы не дать ускользнуть слезинке.
– У тебя, оказывается, и сердце есть?
– Брось, Хло, – шепчет он. – Я серьезно.
– Я знаю, – снова повторяю я. – Знаю, что серьезно. У меня все будет хорошо.
Некоторое время мы молча стоим, обнявшись, а собравшиеся в мою честь гости, похоже, совершенно забыли, что меня уже бог знает сколько времени с ними нет. Сжимая брата в объятиях, я вдруг вспоминаю про тот телефонный звонок – от Аарона Дженсена. «Нью-Йорк таймс».
«Но вы-то изменились, – сказал репортер. – Вы и ваш брат. Читатели будут рады узнать, как у вас дела – как вы справились».
– Эй, Куп, – говорю я, поднимая голову. – Можно тебя кое о чем спросить?
– Валяй.
– Тебе сегодня никто не звонил?
Он озадаченно на меня смотрит.
– В каком смысле – никто?
Я не уверена, хочу ли продолжать.
– Хлоя, – говорит Купер, чувствуя, что я пытаюсь отстраниться, и крепче берет меня за руки. – Ты сейчас про какой звонок?
Я набираю воздуха, чтобы ответить, но брат меня опережает.
– А ты знаешь, мне и в самом деле звонили. От мамы. Оставили сообщение, а я про него совсем забыл… Тебе тоже звонили?
Я выдыхаю и торопливо киваю.
– Да, – вру не краснея. – Я тоже тот звонок пропустила.
– Нам как раз пора было ее навестить, – говорит он. – Сейчас моя очередь. Извини, что задержался.
– Ничего страшного, – говорю я. – Хочешь, я съезжу, раз ты занят?
– Нет. – Он качает головой. – У тебя и так сейчас забот полно. Съезжу в эти выходные, обещаю. Больше ничего спросить не хотела?
Мои мысли возвращаются к Аарону Дженсену и к нашей беседе по моему телефону в офисе – не то чтобы ее можно было назвать беседой. Двадцать лет. Наверное, мне следует рассказать об этом брату – что «Нью-Йорк таймс» затеяла ворошить наше прошлое. Что этот Аарон Дженсен пишет статью про нашего отца и про нас. Потом я понимаю: если у Аарона есть контакты Купера, он ему уже позвонил бы. Он сам сказал, что целый день пытался до меня дозвониться. Раз уж до меня не смог, разве не переключился бы на брата? На другого ребенка Дэвисов? Нет; если он до сих пор не добрался до Купа, значит, не смог раздобыть его номер, его адрес, вообще ничего.
– Да, – говорю я, – больше ничего.
Не стоит его этим грузить. В самом лучшем случае новости о том, что репортер из «Таймс» звонил мне на работу, чтобы накопать грязи на нашу семью, расстроят его настолько, что он за один час скурит всю пачку сигарет из заднего кармана. В худшем – Куп сам ему позвонит, чтобы послать на хер. Тогда у Дженсена действительно появится его номер, и мы оба влипнем по уши.
– Слушай, там тебя твой женишок заждался, – говорит Купер, хлопнув меня пару раз по спине. Обойдя меня сбоку, он направляется к ступенькам, ведущим на задний двор. – Давай-ка внутрь.
– А ты не зайдешь? – уточняю я, хотя уже знаю ответ.
– На сегодняшний вечер вращения в обществе мне достаточно. До свиданья, аллигатор.
Я улыбаюсь, снова беру со стола свой бокал и поднимаю к подбородку. Детская прибаутка, слетающая с уст моего брата, мужчины почти что уже средних лет, никогда не сделается банальностью – она звучит почти диссонансом, юношеский голосок, переносящий меня на два десятка лет назад, когда жизнь была проще, веселей и свободней. И в то же самое время она совершенно уместна, поскольку двадцать лет назад наш мир перестал вращаться. Мы застряли в том времени, навеки юные. Как и те девочки.
Допив вино, я машу рукой в его сторону. Мрак уже поглотил его, но я знаю, что он еще там. И ждет.
– Заходи, крокодил, – шепчу я, вглядываясь в тени.
Тишину нарушает хруст листьев под ногами, и несколько мгновений спустя я понимаю, что Купер ушел.
