Матушка Шанэ лишь усмехнулась. Дождётся. Сырыми осенними ночами не слишком-то приятно торчать у лодок без заработка.
– Пока добираемся, сынок, не молчи, – попросила она вполголоса. – Рассказывай. Как жил. Что за семья. Были ли враги.
Дьёр нахмурился.
– Ну-ну-ну, – улыбнулась матушка, – это несложно, но важно. И вот ещё что, сынок. Лодочник тебя не видит и не слышит. Я тебе отвечать не смогу, но с удовольствием послушаю. У меня, знаешь ли, четыре дочки и восемь внучек. Все в Семиречье давно поняли, что я со странностями, но зачем лишний раз об этом напоминать и плодить сплетни? Это вредит семье. Так что не упрямься. Рассказывай. А я пока помолчу.
Лодочник закончил свои приготовления, недовольно об этом сообщил и неловко помог матушке перебраться через борт.
– Одеяла вон там, – буркнул он и отошёл к корме – отвязать лодку и оттолкнуть от причала.
Матушка Шанэ устроилась под непромокаемым навесом со всеми удобствами – на одно одеяло села, вторым укрыла колени, третье набросила на плечи. Лодочник меж тем достал из кармана плаща круглую склянку, наполненную водой реки Чёрной. За стеклом, как живое, билось полупрозрачное существо. Он прошептал несколько слов и вытянул руку. Склянка лопнула, выпуская на волю помогающий поток ветра.
– Северо-запад, – скомандовал лодочник.
Ветер немедленно наполнил светлый парус, лодочник перебрался к рулю, и судно понеслось по тихим тёмно-фиолетовым водам реки Глубокой. Дьёр проводил набережную тоскливым взглядом, вздохнул и начал скучно вещать.
В последние годы жил он на всё том же Девятом острове. Батюшка сгинул рано – прибрала Говорливая, – но оставил жене и единственному позднему сыну неплохое состояние. А когда торговое дело отца продали, с деньгами стало ещё проще. Правда, сейчас они уже почти кончились, но нищеты Дьёр не знал.
Матушка тоже недавно скончалась – от старости. После её смерти сын продал отчий дом и купил попроще и поменьше, поближе к любимой реке Лунной. Больше близких родственников, считай, никого. Были какие-то троюродные тётки, но одной не стало ещё до матушки, а вторую он в глаза не видел – матушка с ней разругалась вусмерть ещё до замужества.
С друзьями у него никогда не складывалось – ни во дворе, ни в школе, ни в словесном училище. Одинокий, замкнутый, весь в мечтах, вдохновении и рифмах, Дьёр не стремился к обществу, а общество, само собой, не стремилось к нему. Однокашники есть, но они не общаются со времён выпусков. Так, поздороваются при встрече – и все дела. Врагов поэтому тоже не водилось.
И, нет, никого стихами он не обижал. Не злой он от природы, даже обычно шутить не умеет, не то что зло. Им всегда были довольны, его всегда хвалили. И в местной газете «Вести Семиречья» его стихи иногда печатали. И печатали бы чаще, говорил редактор, если бы город стихи любил. А в Семиречье любили одно – сплетни: кто кого бросил, кто на ком женился, кто кого побил и так далее. Если получалось про любовь написать – эти стихи брали. А поэт и тому радовался.
И, нет, девиц тоже не уводил. Он, признался Дьёр смущённо, однолюб. И со школьной скамьи влюблён в красавицу Бью. А она давно замужем и счастлива. А он её так любит, что не смеет мешать счастью. Даже не признался ни разу, даже в стихах. И о любви потому давно не пишет – душить начинает. Уж лучше о реках.
Вот, собственно, и всё.
– И муж этой Бью ничего о тебе не знает? – шёпотом уточнила матушка Шанэ.
– Знает, – повесил нос призрак. – Мы вместе учились и вместе ухаживали. Но она выбрала его. Конечно, знает. Но и то, что я безобидный, тоже. Всегда здоровается со мной, всегда поговорить пытается. Но о чём мне с ним… молчать?
Матушка задумчиво покивала. Да уж, задачка…
Но, как однажды заметил знакомый сыскник, если нет ни одной зацепки, ищи убийцу в семье. В семейных тайнах – и в семейном наследстве. В обеспеченной семье даже у младенцев могут быть враги. И страшнее такой вражды не придумаешь.
До Лунной они не доплыли – долетели. Лодка стукнулась носом о причал Девятого острова, и её владелец ухватился за поручень, подтягивая судно к берегу.
– На выход, – проскрипел он из-под капюшона и протянул матушке вторую руку.
Она, подобрав полы плаща и подол платья, перебралась на причал. Дьёр молча последовал за ней. Лодочник сразу же отчалил, но матушку не обманул – она хорошо знала их породу. Вернётся сразу же, как только они уйдут.
– Ну, – вполголоса велела матушка Шанэ, – веди, сынок.
Призрак вёл неохотно, медленно, иногда подолгу останавливаясь на набережной, точно забывая, где он, его любимый мост. Матушка не торопила, с любопытством поглядывая на спящие дома.
Лишь на крупных островах вдоль набережных селились люди зажиточные и дома строились богатые – в линию, в несколько этажей, с яркими крышами и многочисленными колдовскими фонарями, небольшими садами и такими оградами, что порой только крышу и видно. А мелкие и средние вроде Девятого заселялись людьми обычными и по принципу гнездования – где цапнул землю, там и дом. Никаких ровных и чётких улиц, сплошные дорожки, петляющие между оградами запутанным клубком ниток.
За тридцать лет ночной беготни по островам матушка Шанэ побывала почти на всех обжитых и большинстве необитаемых. Лишь на те, где расстояние – шаг на шаг, а вся жизнь – один чахлый куст, не заходила. Но она всегда с одинаковым удовольствием любовалась домами Семиречья. Особенно если время позволяло.
Сейчас же оно, к сожалению, поджимало.
– Слушай, сынок, – негромко обратилась она к призраку, – чем дольше ты тянешь, тем меньше останется следов. Ты же знаешь, любое заклятье тает и уходит в воду. На твоём теле, как и в твоей крови, уже ничего не найти, даже колдовство обычных снотворных трав, ежели они были, Лунная давно высосала. А когда от вод поднимется первый утренний туман, то и на земле все следы вредоносного колдовства – если оно, конечно, тоже было, – исчезнут.
Дьёр промолчал, лишь сжался и чуть-чуть ускорил шаг.
– Так-то лучше, – матушка тоже ускорилась. – Ты ведь знаешь убийцу, да? Или предполагаешь, кто и почему столкнул тебя в реку. И этот человек тебе близок. Вот ты и тянешь время, чтобы я ничего не нашла. А значит, это или красотка Бью, или кто-то из тех родственников, которых ты нарочно не назвал.
Призрак заметно съёжился.
– Полагаешь, убийца оценит твою верность? – с иронией спросила она. – Да он будет смеяться над тобой и жить в своё удовольствие. А ты – вечно маяться и бродить по городу неупокоенным до скончания времён. Но когда ты рискнешь заглянуть к нему – или всё-таки к ней? – домой, то увидишь сытого, довольного жизнью человека, который ни о чём не жалеет. А ты навсегда останешься несчастным мокрым привидением, и ни одна река тебя не примет.
Дьёр ещё чуть прибавил шагу.
– И в любом случае я обращусь с заявлением к главе сыскного отдела Семиречья, который убийствами заведует, – жёстко закончила матушка Шанэ. – У нас с мастером Рьеном давняя дружба. Я не раз выручала его советами, и если скажу, что это убийство, он мне поверит. Даже когда туман последние следы смоет. И его сыскники и колдуны весь город перевернут, но найдут убийцу. Они это умеют.
– Тогда какой смысл тебе самой поисками заниматься? – огрызнулся парень. – Пусть сыскники и ищут.
– Есть смысл, – она нагнала Дьёра и пошла рядом. – Или ты день-другой призраком проболтаешься – или на луну-другую здесь застрянешь. Призраки, знаешь ли, небезвредны. Они насыщаются силами рек, и в них проявляется колдовство. И бездушная природа мстителя. Пока убийцу будут искать без подсказок, и год пройти может. И, чует моё сердце, за это время трупов в Семиречье прибавится. Потому что ты не утерпишь и решишь проверить свои догадки. Узнаешь – и обидишься. Очень. И сначала убийце отомстить захочешь, а после – остальным неугодным. А виновата я буду. Я поклялась защищать мир от ребят вроде тебя. Мой род занимался этим всегда. А главная защита – это вовремя решить ваши проблемы и отправить вас в реку на перерождение.
Призрак посмотрел на неё круглыми от удивления глазами – он явно не знал, что в мире мёртвых всё не так просто. Матушка серьёзно кивнула. Дьёр опустил взгляд и рванул вперёд едва ли не бегом. Неизвестно, чего он больше испугался – правды о своей смерти или возможности стать мстительным чудовищем, – но его проняло. И он прекратил притворяться беспамятным.
Матушка Шанэ насчитала десять мостов от причала – от простеньких деревянных до основательных каменных, – когда парень резко свернул к лестнице, похожей на причальную. Однако вела она к одиннадцатому мосту, который находился над водой всего-то на пару локтей. И был совершенно прозрачным, стеклянным – и идёшь по нему точно по лунной дорожке. Река не зря называлась Лунной – ночью она серебристо светилась изнутри и мягко искрила.
На противоположном берегу Шестого острова все спали – лишь уличные фонари тепло подмигивали с набережной. Когда матушка перебралась в Семиречье, то долго привыкала не только к сырому и ветреному холоду Севера, но и к местной странности: острова нумеровались не по порядку, а по размерам. И с самым большим Первым островом соседствовали не только Второй и Третий, но и Седьмой и Семнадцатый. И, по странному стечению обстоятельств, Тридцать Седьмой. Местным было удобно. А приезжие, конечно, путались.
– Нам туда, – указал на прозрачный мост Дьёр.
– Погоди, – матушка оглянулась.
Девятый остров тоже спал. Вдоль набережной тянулась узкая полоса парка, за которой лучились придомовые фонари. И ни одного окна. И ни одного прохожего, ни одного лодочного огонька на реке – осенняя морось рано загнала под крыши всех приличных обитателей Семиречья. А неприличных… сейчас поищем. Матушке Шанэ было важно обойтись без свидетелей. Её южное колдовство с непривычки и напугать могло. Сильно.
– Ничего не бойся, сынок, – предупредила она Дьёра, шаря в карманах плаща. – Ваши колдуны используют силу рек, а мы, южане, кое-что другое.
– Что же? – загорелся любопытством призрак.
– У вас текут реки воды, – она достала мешочек и распустила тесьму. – А у нас – песка.
Ссыпав сероватый песок на ладонь, матушка подбросила его в воздух и тихо позвала:
– Нарэ, Надэ!
И вот уже два серых пса – крупных, поджарых, остроухих, короткошёрстных – преданно смотрят в хозяйские глаза.
– Запах, – матушка Шанэ указала на Дьёра. – Поиск.
Парень даже попятиться не успел. Один пёс очутился сзади, второй подступил спереди. Чёрные носы одновременно и шумно втянули воздух. Тусклые глаза вспыхнули золотом.
– Учуяли, – довольно поведала матушка, зябко запахиваясь в плащ. – Ждём, сынок. Они быстро найдут след.
– Чей след? – насторожился Дьёр, кося то на одного пса, то на другого.
– Ищите, – коротко велела матушка, повернулась к призраку и пояснила: – Убийцы, конечно.
Псы растворились в дождливой ночи бледными привидениями. Лишь там, где они замирали, на мгновение появлялось расплывчатое пятно серого света.
– Тогда зачем тебе сыскники? – удивился Дьёр. – Они же, получается, и к дому преступника привести могут? И указать?
– Не совсем, – улыбнулась матушка Шанэ. – Собаки – неживые, это духи. Души тех, кто захотел стать помощниками. Они невидимы живым. И живое находить не могут. Только неживое со следами конкретной смерти и иногда сильное колдовство. Убийство – спланированное ли спонтанное, – дело нервное, и мои помощники всегда что-нибудь найдут. Огрызок табачной скрутки, носовой платок, пуговицу. И они точно определят, что именно эта пуговица – от убийцы. И след важно найти сейчас, пока с рек не поднялся утренний туман. А дальше всё сделают сыскники.
– А если пуговиц будет много? – усомнился Дьёр. – Разных? И от разных людей?
– Не будет, – весело заверила матушка.
– А если платок найдётся на другом острове?
– А кто об этом узнает? – усмехнулась матушка Шанэ.
– Но это же неправильно! – возмутился призрак. – И незаконно!
– Убивать – тоже, – посерьёзнела матушка. – И, да, сынок, я уверена в своих помощниках. Они никогда не ошибаются. Связь между убийцей и жертвой очень тонкая и хрупкая, но она есть. И она… пахнет. Для моих помощников вещи убийцы будут пахнуть смертью определённого человека, даже если он сначала обронил, а потом убил.
Она медленно прошлась вдоль каменного парапета взад-вперёд, поглядывая то на мост, то на тихо шелестящий парк.
– К сожалению, ваши северные колдуны когда-то потеряли способность работать с духами, – добавила матушка Шанэ. – Да и просто видеть их разучились. И разуверились. Тридцать лет я убеждаю сыскников в том, что не все души сразу уходят в реки, и каждый раз ощущаю, что мне и верят, и не верят. Незаконно уничтожать то, что удлинит расследование? Неправильно говорить, что перчатка на месте преступления найдена, а не на соседнем острове? Возможно, сынок. Но я иду на это, если понимаю, что иначе преступник ускользнёт от наказания, а несчастная душа переродится в чудовище.
Дьёр съёжился и опустил глаза – виновато. Точно себя винил в случившемся, а не неизвестного.
Матушка же оперлась спиной о парапет и предложила:
– А расскажи-ка, сынок, о последней неделе своей жизни. Не торопись. Вспоминай. Это важно. Всё может пригодиться, любая мелочь.
– Да нечего рассказывать, мать, – парень сутуло пожал плечами. – У меня последний год, как из отчего дома съехал, по одному и тому же распорядку. Позавтракать – и к Лунной. За перекусом сходить – и к Лунной. Раз-два в луну в редакцию заглядываю, чтобы новые стихи сдать и заработок забрать. Из прислуги – лишь кухарка, но она ещё до моего рождения в семье работала.
– А перекусы где брал? Из дома? – заинтересовалась матушка Шанэ
– Иногда из дома, – кивнул он. – Но чаще на Девятом, в закусочной у набережной. Кухарка не любит мелочь, как она говорит, готовить, а холодный суп есть неинтересно. А в закусочной булки вкусные. И чай неплохой.
У матушки имелось своё мнение относительного северного чая, но она вежливо держала его при себе.
– Всегда в одном месте… – повторила она хмуро. – И всегда, поди, в одно и то же время?
– Примерно, – Дьёр смутился. – Знаю-знаю, творческие люди не могут быть аккуратными, у них в жизни сплошной хаос… А вот я порядок люблю.
Дождь усилился. Лунная зашипела, покрываясь холодными мурашками, на набережной вскипели ручьи и лужи. Колдовские фонари тревожно замигали, а их отражения заискрили, растекаясь. В парке зашуршали желтеющей листвой деревья. И именно оттуда, держа в пасти мокрую тряпку, вынырнул один из псов.
– Ну-ка, ну-ка… – матушка протянула руку.
Тряпка оказалась шейным платком – порванным в том месте, где он зацепился за ветку, жёлто-зелёным, под стать листве. И явно женским. Нет, скорее даже девичьим.
Второй пёс вернулся ни с чем, но и ничего – тоже результат. Убийца оставил лишь один след – зато какой.
– Что скажешь? – матушка Шанэ разгладила и растянула платок.
На лице Дьёра появилось облегчение.
– Не знаю, чей он, – качнул головой парень. – Но точно…
– …никто из твоих знакомых такой не носил, да? – подхватила матушка, с интересом изучая находку. – А платок недорогой, старый, поношенный. Поди, вообще у этой девицы единственный.
– И немодный, – проявил неожиданные знания парень. – Такой цвет в Семиречье был модным года три назад. В этом году все – и женщины, и мужчины – сине-голубое носят. А что? – он снова смутился. – Если я не как все себя веду, почему я не могу как все одеваться? Ну, в смысле… – и погрустнел.
– Всё правильно, – мягко сказала матушка, пряча платок в карман плаща. – Погрусти – светло, добро. И если ты и напитаешься силой рек, то они доброе твоё начало усилят, а не злое и мстительное. Погрусти, сынок. Поплачь с осенним дождём – теперь можно, никто не увидит. И простись. По-хорошему простись, с благодарностью за всё, чем тебя одарила жизнь. Думаю, её, – и она свернула платок, – найдут быстро. Поэтому если ты захочешь что-то кому-то передать, я всё для тебя сделаю. Решайся. И идём.
– Куда? – шмыгнул носом Дьёр.
– Обратно, – матушка Шанэ достала из другого кармана знакомый мешочек и велела: – Нарэ, Надэ, домой!
Псы исчезли в пыльном вихре. Матушка завязала мешочек, расправила складки плаща и отправилась к причалу.
Парень последовал за ней, удивляясь:
– Твой плащ даже не намокает? Вообще?..
– У южан много разного колдовства, – улыбнулась она. – Да и у вас тоже.
Недавний сварливый лодочник, как и предрекала матушка, ждал у причала. Он зачем-то попытался замаскироваться под незнакомца, сменив один плащ на другой (но почти такой же), светлый парус на синий, а грубый голос на льстивый, но, конечно, никого не обманул.
– Первый остров, любезный, – попросила матушка Шанэ, доставая из очередного кармана мешочек с монетами. – Третий причал.
– А что там? – шёпотом полюбопытствовал Дьёр.
– Сыскное ведомство, – ещё тише ответила матушка. – У первого причала. А рядом с третьим живёт глава сыскного отдела убийств.
– Так ведь ночь же… – удивился парень.
– Мастер Рьен всегда на страже, – улыбнулась она, устаиваясь в гнезде из одеял.
***
Глава сыскного отдела убийств любовался огнём сквозь узкую рюмку с зеленоватой настойкой. Его отец в своё время был известным кулинаром, но больше мясных пирогов и супов обожал готовить настойки, что его и сгубило. Ибо потреблять тоже любил. И прибрала его однажды Мелкая в крайне непотребном состоянии, и оставил он после себя троих пацанов сиротами, безутешную вдову, полный настоек погреб и три толстые книги рецептов.
Старший сын унаследовал семейную обеденную и отцовскую любовь к мясным пирогам. Средний – просто любовь к готовке и открыл закусочную. А младший готовить не любил и потому спрятался от отцовской слабости в сыскном деле, дослужился до главы отдела убийств и крайне редко, лишь в беспокойное время и только перед сном, позволял себе ровно семь капель. И хотя спустя несколько лет понял, что гиблый отцовский гнус его не коснулся, семь капель стали традицией.
И знаком: если выпьет – ночь спокойной будет, а если что-то мешает – то что-то случится. И сейчас Рьен смотрел на рюмку с отцовской настойкой и понимал: рано, хоть и глубоко за полночь. И предчувствие ни разу его не обмануло. Ни разу – за почти двадцать лет работы.
За окном сонно бродили призраки дождя, то в стёкла стучась, то по крыше. Рьен невольно прислушивался, но опустевший дом не издавал ни звука, кроме еле слышного тиканья часов в гостиной. Недавно – но опустевший. И за пять лет он так и не привык к его унылой и напряжённой тишине.
