Чай для призрака
Дарья Гущина
Семиречье #1
Ночью туманы в городе Семиречье стирают любые следы, и убитых колдовством (да и обычным способом) поутру считают самоубийцами. Поэтому матушка Шанэ каждый вечер зажигает свечу, чей огонёк притягивает души убитых, и за чашечкой чая расспрашивает – кто, почему, из-за чего… А если дух мало что помнит, городские сыскники разберутся. Главное, чтобы в убийство поверили. Чтобы убийцу нашли. А дух обрёл покой.Общего сюжета нет. Есть семь детективно-колдовских историй, и каждая со своим сюжетом. Но город и герои – одни и те же.Первая книга цикла «Семиречье».
Дарья Гущина
Чай для призрака
Дело 1: Шёпот осенних листьев
Сырой ветер гнал по опустевшей набережной первые жёлто-красные листья, и вместе с ними из Семиречья с шорохом улетало лето. Дни становились всё короче, ночи – длиннее, а вечера – холоднее. Ещё вчера обитатели Города-на-семи-Реках, нарядившись, гордо разгуливали по набережным, а сегодня они едва ли не бегом бежали домой.
Матушка Шанэ стояла у окна и наблюдала за торопливыми прохожими. Конечно, чашечка согревающего колдовского чая им бы не помешала, но осень – это время домашнего уюта. Жаркого очага. Весёлого пламени. Потрескивающих дров. Терпкого горячего питья. Мягкого пледа. Любимого кресла. Кошачьего урчания. Родных людей рядом. И доброго, задумчивого молчания.
Темнело. Тучи, весь день пугавшие людей, наконец собрались с духом и уронили первые дождевые капли. Прохожие заспешили быстрее, пряча усталые лица под большими капюшонами непромокаемых плащей. Матушка Шанэ кивнула своим мыслям: да, можно закрываться. Сегодня посетители вряд ли будут. Живые, во всяком случае. А время мёртвых наступит, как обычно, ближе к полуночи.
Она степенно прошлась по своей чайной, заглянув в каждый зал. В длинный и узкий малый, прозванный прихожей, куда забегали на «быстрый чай» очень занятые посетители. В три просторных средних, где завтракали, обедали и ужинали те, кто, кроме чая, любил вкусно поесть. В семь крошечных «ужинных», куда захаживали небольшими компаниями посидеть вечерком и посплетничать допоздна.
Раздав служанкам указания и велев вскорости закрываться («Все, кроме одного среднего и прихожей, на всякий случай. Вдруг кого-нибудь дождливым ветром занесёт. Эти закрывайте как обычно, после девяти»), матушка Шанэ заглянула на кухню. Узнав, всё ли готово на завтра, она вернулась в общий коридор, а оттуда – в зал-прихожую. Последнее дело – и наверх, отдыхать.
В ряду маленьких круглых столиков с белыми скатёрками выделялся крайний слева – на нём единственном, помимо салфеток и сахарницы, темнела старая оплывшая свеча. Матушка Шанэ остановилась у этого столика, сложила ладони и прошептала несколько слов на родном южном языке. В тонких смуглых пальцах, как в клетке, забился голубоватый огонёк.
– Свети, – попросила она и ловко усадила огонёк на маковку свечи.
Короткий фитилёк дрогнул и вытянулся. Весело замерцало пламя, и по стенам загуляли тени. Вот и всё. Теперь несчастная заблудшая душа найдёт путь туда, где её приютят, обогреют и даже напоят чаем.
Рядом со столиком, скрытая простеньким заклятьем, находилась дверь наверх. Матушка Шанэ улыбнулась огоньку, открыла дверь и неспешно поднялась на второй этаж. Большую часть его комнат, некогда жилых, занимали тюки с чайными травами и продукты сухого хранения вроде сахара и круп. И лишь две небольшие смежные комнатки, как раз над залом-прихожей, занимали спальня и кухня матушки.
День был спокойный и неторопливый, матушка Шанэ ничуть не устала, поэтому, переодевшись в домашнее платье, с удовольствием провозилась на кухне с кашей на завтрак и овощным супом на обед. И, конечно, с чаем на вечер – а он обещал быть по-осеннему тягучим, долгим, чернильно-чёрным, но бесконечно приятным для души.
Именно за это она и ценила осень – любая незначительная деталь под свист холодного ветра и шорох дождя наполнялась светом и теплом. И все они вместе – и ненужный летом плед, и пылающий очаг, и плотные шторы, и обжигающе горячий чай – без заклятий творили волшебство домашнего уюта. Осенью они сами собой наполнялись чудесной силой.
Закончив с готовкой и перемыв посуду, матушка Шанэ с большой чашкой дымящегося чая удалилась в спальню. Где в очаге уже весело трещал огонь, а в кресле-качалке поверх клетчатого пледа спал полосатый кот.
– Вечерочка, милый, – матушка улыбнулась и поставила чашку на столик у кресла. – Пустишь к огоньку?
Кот зевнул, потянулся и лениво спрыгнул с кресла, уступая место. Матушка Шанэ закуталась в плед, устроилась в кресле и похлопала себя по коленям. Кот тотчас вспрыгнул ей на руки и довольно заурчал. Тощий, он приблудился совсем недавно, почуяв осень и скорую голодную зиму, и ему сразу же нашлось тёплое местечко. Матушка не бросала в беде никого – ни людей, ни животных, ни призраков.
Чай запах смородиной. Матушка Шанэ пила его мелкими глотками и улыбалась. Сегодня опять заходили колдуны-травники. Они каждый день заглядывают якобы на чай, а на самом деле вот уже тридцать лет (сколько матушка и держит чайную) мечтают узнать секреты знаменитого на всё Семиречье волшебного питья. Конечно, ворчали колдуны, это всё таинственные травы, привезённые матушкой с родных южных берегов. Но – какие именно?..
Она всегда и всем заваривала одни и те же травы, но чай всегда и у всех получался разным. Кто-то уверял, что пьёт липовый чай, а кто-то – успокоительный луговой сбор с мёдом. Кто-то чувствовал вкус сливочной земляники, кто-то – корицы, смородины или малины, а кому-то и вовсе мерещилась капля крепкой вишнёвой настойки.
Матушка же на все расспросы лишь улыбалась и качала головой.
– Вы приходите сюда не только за чаем, но и за тайной. И за капелькой чуда в травяном отваре, – говаривала она. – Так позвольте же им остаться тайной и чудом. И сделать вашу жизнь на капельку интересней, удивительней и волшебней. Правда убьёт чудо. Отравит скукой. Неужели унылая истина важнее чудесной тайны?
И большинство соглашалось – нет, не важнее, чудо приятней. Тем более чай подстраивался под желания и самочувствие посетителя. И успокаивал злого, и подбадривал унылого, и наводил на нужные мысли думающего, и лечил мелкую хворь вроде головной боли или прихватившего живота.
Однако находились и неуёмные. Но матушка Шанэ всегда встречала и провожала их неизменной добродушной улыбкой и пожеланиями всяческих приятностей, строго храня свои секреты – и древние секреты своего рода.
Стрелки часов ползли к полуночи. Матушка допила чай, откинулась на спинку кресла и погрузилась в приятную дремоту. Хотя, конечно, надобно перебраться в постель… Но у очага спится слаще. И кота тревожить неохота. И…
Треньк.
Матушка резко открыла глаза. Кот поднял голову и зашипел. Началось… Лето было таким спокойным, а вот осень… Осень будит в людях разное. Одних ведёт домой, к теплу и свету, напоминая о важности семьи и святости родного очага. А других, напротив, гонит из дому – в сырую тьму. И толкает на преступления.
Треньк-треньк.
Она осторожно встала, уложила кота в кресло и поспешила вниз, прежде прихватив с углового столика светлое одеяло и полный, всегда горячий чайник.
***
За столиком со свечой сидел одинокий и несчастный, мокрый насквозь парнишка. Он грустно смотрел на голубой огонёк, шевеля посиневшими губами, но не произнося ни звука.
– Эк тебя угораздило-то, сынок, – посочувствовала матушка Шанэ, плечом закрывая дверь. – Осень-то едва наступила, а ты – уже…
Парень вздрогнул и съёжился. Невысокий, сутулый, большеглазый. Мокрые отросшие волосы облепили впалые щёки. Но выбрит тщательно, отметила матушка. И руки чистые, и ногти. И одет небогато, но опрятно – светлая рубаха, тёмные штаны, вышитая тёплая безрукавка, кожаный пояс, новые ботинки. Следит за собой, насколько денег хватает.
– Чайку? – она поставила на стол чайник.
Посетитель снова вздрогнул и вытаращился на матушку.
– Чего смотришь как на привидение? – она улыбнулась. – Призрак-то здесь не я. А ты.
Парень посмотрел на свои руки – дрожащие, мерцающие голубым – и с молчаливой мольбой уставился на матушку Шанэ.
– На-ка, – она набросила на плечи парня одеяло, – укутайся. Согрейся. Можно-можно, не дёргайся. Ты же сидишь на стуле, не проваливаешься? Это мои чары, сынок. Особые семейные заклятья. Очень древние. Моя семья издавна общается с ребятами вроде тебя. Мы знаем, что с вами делать. Кутайся, говорю. Грейся. Сейчас чашку принесу.
Матушка вернулась к двери – там же, в коридорчике у лестницы, прятались полки с чашками, блюдцами и вкусностями. Подсластить горе – это обязательно.
Призрачный парень согрелся и быстро подсох. С одежды перестала течь вода, волосы завились в кудри, плечи расслабились. Матушка Шанэ принесла чашки и тарелку с пирожными, разлила чай.
– Угощайся, сынок. И не говори про деньги. Не надо. Ешь, пей, успокаивайся. А после захочешь – расскажешь, не захочешь – промолчишь. О том, что тебя убили, я и сама знаю.
Посетитель поперхнулся черничной корзинкой и просипел:
– Откуда?..
– Молодец, – похвалила она добродушно и села напротив. – Обычно первые слова призраков – да иди ты, старуха!.. Или молчание и кружка с чайником вдребезги. Или метания со стенаниями и рёвом. А ты, смотрю, воспитанный. Чем зарабатывал?
– Поэт я, – пробормотал парень, опустив голову. – Был… кажется…
– И чем кого обидел? – матушка Шанэ внимательно смотрела на призрака. – Гадости, что ль, писал? Высмеивал в стихах? Или девицу чужую завлёк сладкими песнями? За что убили-то?
Он фыркнул в чашку, одним глотком выпил чай и скривился:
– Не знаю, мать. Не спрашивай…те. Не знаю.
– Можно на ты, можно, – хозяйка чайной улыбчиво кивнула. – А о чём же писал?
– О городе, – парень смущённо пожал плечами. – О наших колдовских реках. О природе. Мои стихи не очень ценились. Но иногда просили поздравления сочинить – тем и жил. Жил…
– Ну-ну, нос не вешай, – подбодрила матушка Шанэ. – Ну да, умер. Считай, отмучился. Разберёмся с убийцей – и уйдёшь в одну из наших рек, чтобы очиститься и вернуться в новую жизнь. Которая из рек тебе родная, а? Тягучая, Говорливая, Кипучая, Чёрная?..
– Лунная, – он опустил заблестевшие глаза. – У неё я и… – поправил одеяло, посмотрел на свои руки, набрался духу и твёрдо сказал: – Не было убийства, мать. Не спал я несколько ночей толком, вдохновение мучило. Я у Лунной сутки напролёт сиживал. Люблю, знаешь, тот мост со спуском на середину реки. Люблю у самой воды на ступеньках посидеть. Уснул, поди. И всё.
– Нет-нет-нет, – матушка строго нахмурилась. – Нет, сынок. Умерших в покое реки сразу забирают. Лишь один раз за тридцать лет ко мне забрёл спокойный – дряхлый дед со слабоумием и беспамятством. Он, понимаешь ли, умер от старости – и тут же по привычке забыл, что умер. Еле-еле в реку спровадила. Никак не мог вспомнить, которая река его. Все остальные – невинно убиенные, заблудившиеся во сне, самоубийцы… А мой огонёк видят лишь убитые. И после полуночи приходят на его зов и свет. Совсем ничего не помнишь, да?
Парень покачал головой и удивлённо уставился в чашку. Та наполнилась чаем сама собой, и сразу же запахло коричной мятой.
– Пей, – матушка Шанэ улыбнулась. – Чая будет столько, сколько надо. И такого, какой тебе нужен. Напьёшься – прогуляемся.
– Куда? – изумился призрак.
– К Лунной для начала, – она поправила выбившийся из пучка чёрный с проседью завиток. – А там видно будет. Пей, говорю. Не брошу я тебя, горемычного. Звать-то как?
– Дьёр, – парень поспешно встал и поклонился.
– А меня зови матушка Шанэ. Угощайся. А я пока за плащом схожу да переобуюсь.
***
Душедарительницы – так ласково назвали реки на Севере. Семь рек брали начало где-то в горах, вечных льдах, пересекали Северные земли и, упираясь в Южные горы, сливались у их подножия в огромное озеро. И во что верили в заозёрном Приграничье и за горами, откуда брались приграничные и южные души, северян не волновало. Лишь бы чужаки, поселяясь среди них, не насмехались над верой в реки и хоть иногда делали вид, что тоже верят.
Исстари северяне знали, что именно реки дарят человеку душу и после забирают обратно. И у каждого с рождения была своя река-покровительница. Она не только наполняла силой, но и определяла характер и род занятий.
Так, река Говорливая порождала души людей болтливых и неуёмных, чаще всего работающих в торговле.
Река Кипучая – людей энергичных и отважных, отчаянных исследователей и непоседливых путешественников.
Река Чёрная – колдунов: с угрюмым нравом и тройным дном, но сведущих в колдовстве и особенно полезных на службе городу. А заодно и травников, и служителей храмов Семи рек.
Река Тягучая – людей основательных, неторопливых, хороших управленцев.
Река Глубокая – людей умных, мудрых, склонных к наукам.
Река Мелкая – людей спокойных и без больших стремлений. Хозяйственных и любящих похозяйничать, буде то огороды, лодочное дело, кухня чайной или свой дом, полный детворы.
А Лунная – река мечтателей, творчества и вдохновения.
Каждого ребёнка родители, даже обитающие далеко от Семиречья, обязательно привозили в город, дабы показать рекам. Лишь здесь семь волшебных рек сплетались в причудливую сеть, да и находился город в центральной части Севера. И дитя обязательно находило свою покровительницу: несёшь мимо чужих – плачет, подносишь к родной – смеётся, ручки тянет. И, конечно, водой сбрызнуть после, чтобы река силу дала, а потом – в храм на поклон.
Город-тысячи-островов – так ещё называли Семиречье, ибо островов было много. Очень много. Но, конечно, не тысяча. Местные жители знали, что в обычное время их не больше трёхсот, включая самые мелкие, едва из воды видимые, а годных для заселения хотя бы одним человеком – ровно девяносто три. Лишь по весне, когда реки разливались, количество островов менялось. Но – приезжие, что с них взять? Увидели, что много, и сразу решили, что тысяча.
И сейчас матушка Шанэ и Дьёр спешили с Третьего острова, что лежал на перекрестье рек Глубокой и Тягучей, к Девятому острову, где начинались удобные набережные и мосты через Лунную.
– И охота тебе, мать, бегать ночью по островам? – ворчал призрак, но за его брюзжанием слышалось смущение.
Вытаскивать пожилую женщину из уютного кресла, заставлять менять плед на плащ, а тапки на сапоги, и бежать куда-то под холодной моросью – это же ненормально.
– Конечно, охота, – отозвалась матушка, привычно сворачивая с набережной к лестнице до причала. – Я люблю справедливость. И не люблю бездушных – да простят меня великие пески за слова нехорошие – тварей, которые втихушку убивают порядочных людей. Я же, почитай, лет тридцать так бегаю. И иногда каждую ночь. А иногда и несколько раз за ночь.
Дьёр уважительно хмыкнул.
И на набережной, и на лестничных перилах горели фонари с колдовским пламенем, но ночь выдалась тёмной, безлунной. Поглощающей любой свет и сокращающей видимость до пары шагов.
Матушка Шанэ осторожно спустилась по скользким каменным ступеням и окликнула лодочника:
– Любезный! До Лунной, к Девятому острову, и поскорее!
– Двойная плата, – проскрежетало из мрака со стороны реки.
– Разумеется, – кивнула матушка.
– Седьмой причал. Довезу и уеду. Обратно ждать не буду.
