Я усмехнулась коротко. Мне было плевать на его негодование. Но оказалось приятно видеть лёгкую растерянность йонкера, смятение в его глазах. И странно было осознавать, что он не злится. Скорее, вяло сердится.
– Это странно, что я очнулась, правда? – и хотелось бы, чтобы мой голос звучал твёрдо и уверенно, да сухая хрипота мешала. – И на что я могла вас спровоцировать?
Лаура встала у постели, сжимая в руках принесённое шерстяное одеяло с длинной бахромой и, видно, не могла понять, нужно оно теперь или нет.
– На очередную стычку, конечно, – Хилберт махнул на дверь, взглянув на служанку, и та, коротко вздохнув, вышла.
– Я не понимала, что делаю.
– Думается, понимали. Впрочем, ладно, – он взял с высокой тумбы у изголовья кровати вытянутый глиняный стакан и подал мне.
– Не надо постоянно переворачивать мои слова негативной стороной, – проворчала я. – И решать за меня.
Я напилась, наконец, ощущая, как оживает всё внутри всего от пары глотков поистине животворящей влаги. Последний раз я так радовалась глотку воды дома, в своём мире, когда однажды долго моталась по городу в страшной жаре без возможности заехать в магазин, а потом наконец купила вожделенную бутылочку.
Теперь мысли окончательно прояснились, и всё, что я видела в бреду, как раз таковым и показалось. Нет, это всего лишь порождение дурмана. Разве что кроме воспоминаний Паулине, которые были очень полезны. А в остальном – Антон и мама сразу поймут, что в моём теле не я. Они должны понять! И даже любопытно стало, что в таком случае будет делать Паулине. Как выкручиваться?
Знать бы ещё, что я сама успела наговорить, лёжа в той наполненной отвратительной слизью ванне. И, судя по лицу Хилберта, ничего, что его удовлетворило бы.
– Не томите. – Я снова поставила стакан на тумбу. – Что передал вам мениэр Алдрик? Я призналась во всех своих грехах? В убийствах и трупах, которые зарыла на заднем дворе? Может, надо меня сразу казнить, а не купать в зелёной жиже?
Я и не заметила, как меня откровенно понесло: от страха, от злости на то, что никак не могла внутренне принять здешних порядков – настолько дикими они мне казались. Хоть, если подумать, как люди живут тут? В Волнпике, или вообще во всём антрекене – с постоянным опасением, что на них нападут те чудища из Пустоши. Наверное, это делает характеры и нравы крепче стали. По-другому быть не могло. В опасной ситуации приходится быть жестоким. Но всё равно проснувшееся вновь негодование, которое начисто лишало благоразумия, сейчас заставляло мысли метаться хаотично и изливаться не совсем взвешенными словами. Чёртова шадрума.
– Отец умер сегодня, – оборвал мои едкие излияния Хилберт, наслушавшись их вдоволь с удивительным для него терпением.
Я мгновенно захлопнула рот. Как ни мало испытывала приязни к Маттейсу, а не дурочка, чтобы глумиться над чьей-то смертью. И над его в том числе. И хотела бы сказать, что мне жаль, да вспомнила, как к моим словам отнёсся йонкер в прошлый раз – не поверил ни на грош. И стоило ли злить его снова?
– Я не знаю, что сказать… – проговорила честно.
– А ничего говорить и не надо, – мужчина пожал плечами. – Вы всё сказали во время наказания. Всё и ничего. Я был там. Слышал всё своими ушами.
Получается, пришёл туда, когда я уже впала в бессознательное состояние. Прекрасно. Я подняла на него вопросительный взгляд.
– Значит?..
– У меня нет веских оснований считать, что вы причастны к смерти отца. Хоть я в том до конца и не уверен. А в остальном будут разбираться дознаватели антреманна. Возможно, и короля. Всё же умер глава Стражей. При очень паршивых обстоятельствах.
– Что же я говорила? – стало на миг страшно и неловко.
– Странные вещи, – Хилберт усмехнулся с лёгким удивлением во взгляде. – Большей частью бред. Что вас не должно здесь быть. Что вы не вы. Что вы хотите домой немедленно. Хотите увидеть мать – и всё в подобном роде. Так бывает. Разум замутняется. Но из потока бессвязностей иногда проступает нужное.
Я опустила взгляд на свои руки, протяжно и тихо вздохнув. Вот так вот скажешь, казалось бы, правду, а все посчитают, что это всего лишь бред, вызванный галлюциногенным соком какого-то неизвестного мне растения. Да заяви я об этом снова сейчас – что поменяется? Алдрик уже не поверил мне один раз. И Хилберт верить не торопился.
– А если это не бред? – я снова взглянула на Хилберта. – Всё, что я говорила? Что если я не из этого мира? И это не моё тело.
Йонкер прищурился, въедливо изучая моё лицо. Показалось, в его глазах пронёсся проблеск сомнения.
– Сейчас не время для подобных вывертов, мейси. Хватит. Ещё вчера отец высказал пожелание, чтобы вы в случае его смерти присутствовали на оглашении завещания. Уж не знаю, зачем. Душеприказчик приедет после погребения. У вас ещё есть достаточно времени прийти в себя.
Он просто повернулся и вышел. Долго ещё я смотрела в дверь, за которой он скрылся, пытаясь осознать новый поворот в новой, почти не знакомой мне жизни. Только, кажется, должна была выйти замуж, хоть этого и не хотела, а прошло всего несколько дней – и мой жених мёртв. Причём с большой долей уверенности меня подозревают в причастности к его убийству, хоть сейчас Хилберт, кажется, не торопится настаивать на моей вине – что очень и очень странно для него. Признаться, я думала, что усомниться на этот счёт его не заставит никакая правда. И настолько это всё подозрительно – даже и не знаешь, что сделать в первую очередь: порадоваться или повеситься.
Но, пожалуй, и правда стоило дождаться оглашения завещания Маттейса – не зря ведь он велел мне на нём присутствовать. Похоже, там есть распоряжение и о моей судьбе, раз уж я была почти что его собственностью – если меня не подвели все сразу органы чувств, которые вопили о том, что ко мне большинство людей относятся, как к вещи. Может быть, услышав моё спонтанное признание, Маттейс что-то осознал и решил хоть как-то меня пощадить?
Слабо верилось. Но надежда, как говорится, умирает всегда последней. Тварь живучая – она, похоже, грозилась выпить мне ещё немало кровушки.
Вновь вошла Лаура, принесла то ли обед, то ли ужин – я не поняла. Только проглотила всё, почти не чувствуя вкуса. Лишь бы набраться сил, лишь бы скорее сошли с тела эти жуткие ощущения бессилия в хватке воли Алдрика и жуткого жжения повсюду. Я даже попросила приготовить мне ещё одну ванну – захотела ополоснуться сама. Это стоило больших трудов слугам, но никто не возразил.
Кругом в замке стояла поистине скорбная тишина. Даже прислуга передвигалась почти на цыпочках, дабы не нарушить мрачности момента. Лаура доложила, что Хилберт выехал в Ривервот, чтобы распорядиться насчёт погребения отца. А Дине осталась здесь. Как и Ренске. И мне было страшно не по себе в этом огромном доме, который переваривал каждого, кто находился внутри, словно огромный кит – планктон. После ванны полегчало – а потому я решила проявить небольшую наглость и без приглашения наведаться к йонкери. Возможно, она прогонит меня, но хотя бы удастся понять, как теперь относится ко мне. Станет ли поддерживать дальше – или в виду всех слухов и последних неприятных событий встанет на сторону брата? Без друзей я и вовсе рискую потонуть во всех неприятностях, что сыпались на мою голову одна за другой.
После всего, что я увидела во время испытания-наказания, не давала покоя ещё одна мысль. Похоже, с Тейном Мейером мне встретиться тоже крайне необходимо. Но он далеко, а значит, надо подумать над способами выбраться в Ривервот по возможности. Но это стоило решить чуть позже.
Оставив Лауру в комнате, я вышла и постучала в соседнюю дверь. Сначала тихо, а затем и громче. Уже собралась было повернуться и уйти, как долетело до слуха тихое разрешение войти.
Дине в покоях не оказалось. Я оглядела их медленно, отмечая, что дочь Маттейса вовсе не стремилась создать здесь особый уют и милоту, которая приличествует молоденькой девушке. Всё выглядело достаточно строго и больно уж по-взрослому: массивная резная мебель, старое угловатое трюмо с потемневшим уже зеркалом. Либо девушка не слишком заботилась о своей внешности, либо и вовсе не любила себя разглядывать. Что странно, если учесть, что она очень даже симпатичная. И тёплая – пожалуй, больше всего теплоты исходило от неё из всех, с кем пришлось столкнуться – что делало её ещё краше. И, видно, не только в моих глазах, если вспомнить Алдрика.
– Дине! – окликнула я её, уж было подумав, что просто не замечаю среди каменных стен и тяжёлой мебели: тут и потеряться несложно.
И только потом заметила приоткрытую низкую дверь, которая вела, похоже, в какую-то смежную со спальней комнату.
– Заходите, мейси, – снова донеслось до меня приглушённо – как раз оттуда.
Я быстро прошла через покои и, пригнув голову, нырнула в каморку. Да так и встала на пороге, резко выпрямившись и едва не ударившись затылком о притолоку. Вокруг было много свечей и много картин: на полу, прислонённые к стенам, на мольбертах – законченные и ещё только начатые. Портреты и пейзажи, от которых просто мутилось перед глазами, потому как такого я не видела никогда в жизни. В своей обычной жизни среди каменных громад мегаполиса, переходов метро и километров дорог, под которые было укатано всё живое. И как ни мало живого было изображено рукой Дине на холстах, а всё это выглядело так, будто я смотрю в окно. Протянешь руку – и коснёшься. Среди своих творений стояла Дине, опустив руку с кистью и глядя на большой портрет Маттейса – почти законченный. Видно, оставалось всего несколько доработок. Девушка не шевельнулась, не повернулась ко мне – и я застыла тоже, разглядывая её в окружении прекрасных работ, которые она, похоже, предпочитала прятать ото всех. С кончика кисти, только что обмакнутой в палитру, упала тяжёлая капля и расплескалась тугой синей кляксой на полу рядом с краем подола йонкери.
– Я хотела подарить его отцу на свадьбу, – пробормотала она. – Хоть и понимаю, что для него и для вас это была просто формальность. Но я хотела сделать ему приятное.
Девушка медленно, словно боялась сделать хоть одно резкое движение, отложила палитру на столик. Взяла тряпку, всю перепачканную в краске, и вытерла руки. Я подошла неспешно и тихо, всматриваясь в черты Маттейса, которые его дочь передала так живо и ясно, что в нём начинало проступать то, что я не успела узнать о нём. Да и вряд ли знал кто-то посторонний. Дине не забыла подчеркнуть его глаза – пронзительные и строгие, очерченные тёмной радужкой и с холодными искрами в глубине их.
– Он был бы счастлив получить такой подарок, – осторожно проговорила я, посматривая на девушку.
Та передёрнула плечами.
– Он не был счастлив последние годы. После того, как ваша матушка прогнала его. А уж тем более, когда она умерла, – Дине повернулась ко мне – и в глазах её встал упрёк. – Я стараюсь не винить вас, мейси дер Энтин. В том, что вы с вашей сестрой оклеветали отца однажды так страшно. Вы были совсем юной и, наверное, порывистой. А я – ещё ребёнком – и не помню почти ничего из того, что случилось. Но иногда… Иногда мне думается, что лучше бы он не пытался вас заполучить. Не лез в ваше проклятое фамильное гнездо. Он и так уже хлебнул там горя.
– Простите меня, мейси, – только и сумела я ответить.
Больше мне нечего было сказать. Конечно, я уже догадалась о многом, увидев обрывки прошлого Паулине. Но всё-таки не обо всём. Наверное, боялась сделать ошибочные выводы. И, несмотря на это, всё отчётливее осознавала, что неприязнь детей Маттейса, откровенная или скрытая, обоснована и не является одной лишь их прихотью.
– Я простила вас давно. Хилберт не может. – Дине снова отвернулась. – Пока не может. Кажется, вы хотели увидеть Пустошь? Если не передумали, то сейчас самое время.
– Настроение подходящее, – согласилась я.
Йонкери покивала и прошла мимо меня в спальню – а дальше – прочь из комнаты. Только за ней и поспевай. Неведомо какими ходами мы вывернули на узкую лестницу – такую, что порой плечо шоркалось о стену – а затем вышли на открытую площадку, огороженную каменным высоким парапетом со всех сторон с вырубленными в нём отверстиями наподобие окон. Бешеный ветер ударил в лицо, взметнул за спиной распущенные локоны и бросил по глазам паутинку волос. Дыхание на миг застряло в груди.
Я проморгалась и вновь пошла за Дине, которая уже остановилась у дальнего ограждения. Медленно переставляя ноги, я приблизилась, подняла взгляд, устремляя его вдаль – и просто обомлела. Если с южной стороны Волнпика и горной стены, что стискивала его, стелились цветочные луга, пусть и бледно зелёные от недостатка солнца, то с другой просто, казалось бы, не было ничего живого. Только растресканная глиняная корка с редкими пучками сухих кустов. Кое-где торчали и остовы мёртвых деревьев, выпроставших ветви из мутного полупрозрачного тумана, который клоками перетекал над землёй. Ветер, что нёсся нескончаемым потоком со стороны Пустоши, бросал в лицо мелкие крупинки и душную пыль. Дышал затхлостью, пронизанной едва ощутимыми ниточками смрада. Будто где-то здесь было ещё и старое болото. Но, насколько хватало глаз – это была пустая равнина, без следов, без дорог и людского жилья. И что самое паршивое – я уже видела её. В своём видении, пришедшем в бреду. Тут стояла Паулине – под защитой своих питомцев. Но только как она была с ними связана?
Я бездумно приблизилась к парапету и опустила на него ладони, провела по холодному, почти ледяному камню, вдыхая запах Пустоши и чувствуя нечто сродни тому зову, который и заставил меня недавно броситься прочь из кареты – прямо в заросли, не щадя кожи, которую царапали ветки, и платья, которое едва не в клочья изодралось об острые сучки. Он звучал так далеко, почти неслышно – но неведомым образом дотягивался до меня, ввинчивался в мозг. То ли они звали меня, то ли я их – неосознанно. Но ясная связь протягивалась между мной и Пустошью. И чем сильнее я это осознавала, тем страшнее становилось. Кто я такая? Кем была та, что оставила мне в наследство своё тело? Или, может, дело вовсе не во мне?
– Паулине, осторожнее! – предупредила меня йонкери.
Её голос донёсся глухо, а внутри ничего не отозвалось. Инстинкт самосохранения молчал напрочь, как у маленького ребёнка. Я только чуть повернула к ней голову – вяло, медленно. Заметила тень, что приблизилась с другого бока. Лёгкий толчок в спину – и я качнулась вперёд, почти переваливаясь через парапет. Ноги потеряли опору. Показалось на миг, что сейчас верхняя часть тела перевесит – и я полечу вниз, захлёбываясь ветром и задыхаясь в собственном подоле. Сердце остановилось, я вскрикнула звонко, но сумела вернуться назад: ступни снова ощутили прохладную твёрдость гранитной площадки.
– С ума сошли? – взвилась Дине, хватая меня за локоть и оттаскивая ещё дальше от ограждения. – Совсем дурная?!
Но её укор предназначался, похоже, не мне. Она уставилась гневно на кого-то. А ответом ей стал только беспечный и жестокий смех. Я вдохнула и выдохнула несколько раз, прежде чем смогла пошевелиться. Повернулась вслед за взглядом йонкери: Ренске смотрела на меня, усмехаясь недобро. Её грудь взволнованно вздымалась, будто она и сама испугалась того, что сделала. Мягкие округлости очерчивались чётче и опадали в стянутом шнуровкой вырезе её тёмно-синего, оттеняющего благородную бледность кожи платья. Конечно, она старалась не выдать волнения, словно это и правда была всего лишь шалость. Но чем прозрачнее становилась пелена странного морока перед глазами, тем яснее я видела в её взоре колкую решимость. Перевались я через парапет, она ничуть не пожалела бы, а то и сумела бы отговориться, что неуклюжая девица сама рухнула вниз.
– Надо быть осторожнее. Здесь сильный ветер и скользкие камни, – аарди пожала плечами, отворачиваясь от меня. – Я всего лишь вас проучила.
– Она права, – согласилась Дине. – Волнпик коварен. Как и Пустошь. Я испугалась за вас, мейси. Похоже, надо идти назад.
Я даже не стала спорить. Насмотрелась на Пустошь вдоволь: как бы на всю жизнь не хватило теперь. А глупая и опасная шутка Ренске и вовсе оставила по всему телу дрожь короткого, но глубочайшего испуга. Теперь мне не поможет волрейн. Надо бы раздобыть чего покрепче.
Вместе мы вернулись внутрь. Совершенно молча. Ренске шла позади, и её оценивающий, колкий взгляд я ощущала даже сквозь платье. Чем больше сходило с меня потрясение после пережитого, хоть и короткого, но острого страха, тем сильнее наваливалось раздражение от беззастенчивого изучения аарди моей спины.
Дошло до того, что я успела перехватить её за локоть, прежде чем она повернула в одном из переходов к своей комнате. Ренске уставилась на меня недоуменно и нагло. Я никогда не была агрессивной, но тут меня проняло до самого нутра. И так захотелось влепить по её карамельному лицу, что аж ладонь зачесалась.
– Ещё раз попытаетесь меня проучить подобным образом, и Хилберт узнает о вас то, что знать не должен. Ясно?
В моих словах, конечно, превалировал банальнейший блеф. Ничего особо тайного и запретного на той лестнице в доме антреманна я не услышала. Но Ренске об этом знать вовсе не обязательно.
Маленькая хитрость удалась: аарди побледнела – только слегка – а на щеках её, наоборот, вспыхнул прозрачный румянец.
– Не понимаю, о чём вы, мейси.
Она вскинула голову, отчего её слегка курносая физиономия заострилась ещё больше.
– Зато я понимаю кое-что всё лучше и лучше.
Я отпустила её и отправилась догонять Дине. А ещё вдруг решила зайти к Хилберту, как вернётся из Ривервота, хоть не успела ещё «соскучиться» после последней встречи. Но сил терпеть и искать удобный случай вдруг не осталось. Я должна узнать об этом зове Пустоши больше. А кто расскажет лучше, чем потомственный Страж?
Йонкер не вернулся к ночи – что вовсе не удивительно. Но почему-то я всё равно ждала – хоть и не могла увидеть или услышать его возвращение. Полночи мне не давали покоя воспоминания об этом зове, который на сей раз не довёл до беды, но всё же напомнил о себе.
Если перебрать всё, что успела узнать о Ключах, то слова Хилберта, что ничего подобного чувствовать я не должна, казались правдивыми. Да и сегодня я слышала его гораздо слабее, как будто источник его отдалился, хоть Пустошь была ближе. Так близко, что дышала в лицо. Ворочая и ворочая в голове смутные ощущения от того случая с нападением и того, что испытала сегодня, я только устала, так и не найдя каких бы то ни было ответов. Даже подумала было в какой-то миг пойти к Дине, но вспомнила, что сейчас уже глубокая ночь, и пожалела йонкери, которой после смерти отца не хватало только моих расспросов. Да и спит, наверное. Это я ходила по комнате, как сомнамбула, то и дело возвращаясь мыслями к невольно оставленному дому и размышляя о том, что сейчас делают мама или Антон? Вот о нём думать было совсем тяжело. Тяжело было даже представлять, что он легко мог принять в моём теле новую Полину и даже не заметить разницы. Меня даже трясти начинало, будто спину лизал сквозняк. Хотя в чём винить его, пусть даже он с ней и спит. Ведь не знает…
Я доходилась до того, что в какой-то миг просто рухнула в постель и сразу уснула. А утром пробудилась сама, ещё на рассвете – благо, как и в моём мире, он по осени уже был не слишком ранним. Будто почувствовав, что я не сплю, скоро пришла Лаура, немало удивившись моему бодрствованию.
– Скажите, мейси, – обратилась я к ней после всего церемониала утреннего сбора на завтрак, – мениэр ван Берг ещё не возвращался?
Служанка пожала плечами. Наверное, не знает. Да и как – ещё достаточно рано, замок огромный. Тут, наверное, новости с одного его конца на другой доходят через неделю.
– Я слышала, мениэр ван Берг вернулся. Но закрылся в комнате и к завтраку не собирается.
Нет, всё же слышала что-то. Я невольно улыбнулась, неспешно разглаживая только что расчёсанные волосы. Служанку себе выбрала, что надо: везде успевает и замечает всё, что нужно. Что ни говори, а ассистенток я научилась нанимать правильных, хоть поначалу случались и ошибки.
Ну, раз йонкер приехал и не желает завтракать с сестрой и невестой – о себе уж не говорю – надо брать его тёпленьким, пока снова не затерялся где-то. После смерти Маттейса на него, скорей всего, навалилось много забот. Но, даже всё понимая, осознавая, что ему непросто, свои интересы я не могла отложить в долгий ящик. Того и гляди либо спячу, либо убьюсь, бросившись с башни этого треклятого каменного чудовища: сама или помогут…
Потому, решив, что выгляжу вполне презентабельно и хотя бы этим не смогу вызвать раздражение его светлейшества мениэра Хилберта ван Берга, я повернулась к Лауре.
– Будьте добры, проводите меня к нему. Вы ведь знаете, где его покои?
Девушка уставилась на меня вопросительно и немного растерянно: похоже, я всё же сказала что-то не совсем подобающее. А может быть, и вовсе неприличное? Ну, в любом случае, отступать уже некуда.
– Да, конечно, я провожу вас, мейси, – не стала спорить и обращать моё внимание на странность просьбы Лаура.
Оказалось, что идти не так уж далеко. Всего-то как будто на другой этаж огромной башни. Похоже, только она здесь предназначалась для самых важных обитателей – остальное немаленькое пространство занимали другие Стражи. Как бы то ни было, если мне вдруг снова захочется наведаться к Хилберту – что вряд ли – смогу дойти сама.
– Можете идти, – я кивнула служанке, и та, одарив меня ещё одним странным взглядом, удалилась.
Не знаю, в какой миг меня насторожила тишина кругом: когда я только шла до двери комнаты или когда занесла руку, чтобы постучать. Но она буквально впивалась в уши. Как будто сюда вовсе не доходили никакие звуки. Прислушалась: в покоях тоже тихо, ни шага случайного, ни шороха. Спит, может быть, с дороги? На мгновение я всё же засомневалась: наверное, неподходящее время для разговоров. Но тут же заставила себя вспомнить, что меня-то как раз беспокоили все кому не лень в любое время суток. Ничего, потерпит.
Я постучала не слишком громко, но и уверенно: чтобы не показаться наглой, но и заявить о решимости войти. Ожидала всего: что мне откроет какой-нибудь слуга или даже Ренске. Думала даже, Хилберт прогонит, не разбираясь. Но полнейшего молчания в ответ отчего-то не ожидала. Ушёл, что ли? Но всё же постучала снова.
– Мениэр ван Берг! – позвала, почти касаясь губами двери. – Мне очень нужно поговорить с вами. Я могу войти?
– …дите, – послышалось приглушённо и даже сдавленно.
Входите или уходите? Чёрт бы побрал эти толстые двери и стены! Первый раз захотелось вознести хвалебную оду современному строительству в моём мире: когда заданный вопрос можно расслышать даже из соседней квартиры. Как неловко выходит. Я потопталась на месте ещё немного и всё же толкнула створку, решив, что войти можно.
– Я захожу, мениэр… – предупредила на всякий случай.
Ступила в сероватый полумрак комнаты и огляделась. Сначала в одну сторону, после в другую – и обомлела на миг. Потому как увидела первым делом блестящую от пота в отсветах огоньков свечей, тяжко вздымающуюся спину Хилберта. Он стоял, уперевшись руками на нечто вроде комода, и пальцы его почти сминали доски. Казалось вот-вот и продавят вмятины. Он медленно качал низко опущенной головой и, кажется, не видел ничего вокруг себя. Влажные растрёпанные волосы закрывали его лицо – думается, и хорошо, что так.
Я метнулась вперёд, прежде чем успела осознать. Взяла его за плечи – и ладони соскользнули по влажной горячей коже вниз.
– Я сказал, уходите! – йонкер развернулся, взмахивая рукой.
Точно ударил бы, не успей я отшатнуться вовремя. Но, в очередной раз запихнув инстинкт самосохранения куда подальше, я снова приблизилась, ощущая страшную необходимость коснуться его широкой, в тонких полосках шрамов спины.
– Позвать лекаря? – спросила, пытаясь заглянуть в его лицо. – Я позову…
– Нет, – йонкер снова постарался вывернуться, но я поймала его, как бьющуюся на берегу скользкую рыбину. – Нет. Он не поможет…
Голос мужчины стал спокойнее, будто подчиняясь моим осторожным коротким поглаживаниям. И что странно: мне не было неловко от того, что я касаюсь полуголого мужчины – так. Почти что ласково. И что этот мужчина сейчас, скорей всего, прогонит меня, как только немного очухается.
– Всё уже почти прошло, – совсем тихо сказала он, замирая. – Вы пришли немного не вовремя.
– Простите. Я подумала, что можно войти, – солгала.
И сейчас даже не смогла бы сказать: хорошо, что увидела его таким, или плохо. Могу ли теперь играть на его слабости, или он начнёт мне угрожать?
– Сам виноват. Надо запирать дверь, – Хилберт не торопился поворачиваться ко мне. И не торопился отстраняться от рук. – Просто забыл. Так часто бывает, когда я возвращаюсь с Волнпик.
Признание? Малая доля доверия? Откуда бы? Мысли заметались в голове судорожно, когда я попыталась решить, что сейчас делать. Огляделась в комнате и, заметив возле умывальника полотенце, быстро за ним сбегала и подала йонкеру. После – рубашку, что висела, небрежно брошенная, на спинке кровати. Пусть хоть прикроется немного, а то смотреть на него всё же малость некомфортно. Не противно, конечно, а как будто боязно и… волнительно, что ли. Пришла, называется. Инициатива наказуема – и чаще всего не угадаешь, каким именно образом.
– Зачем вы пришли? – Хилберт наконец оделся и повернулся ко мне. – Вам не кажется, что наши встречи надо бы свести к минимуму?
– Многие знают о вашем… недуге? – всё же спросила я. Рискнула, можно сказать.
Йонкер неопределённо покачал головой. Похоже, вопрос не показался ему странным.
