– А тебе разве на спевке не надо быть? – я помнила, что по четвергам в шесть вечера в церкви города N* проходит спевка хора. Игнат – один из ведущих басов.
– Ну ради такого случая пропущу, – улыбнулся он.
Я неодобрительно покачала головой.
– Ну, я приду?
– Приходи, если тебя ругать не будут.
– А я никого не боюсь, – посмотрел на группу моих сокурсников. Взгляд Игната при этом сильно изменился. Сделался злым и острым, как лезвие бритвы. Он не смотрел, он резал их на куски.
Рыжий и Золотников то и дело поглядывали на нас и громко над чем-то смеялись, но когда столкнулись взглядами с Игнатом, резко замолчали.
– Твои что ли? – как-то зло процедил он.
– Угу, англичане, одногруппники.
Я так и не поняла, что вызвало такую перемену в Игнате. На меня он смотрел по-другому, глаза лучились ярким голубым светом, таким голубым-голубым, небесным. У меня самой тоже светлые глаза, и многие отнесли бы их к голубым, но по сравнению с Игнатом, они, скорее, серые, а не голубые. С какой же уничижительной жестокостью он смотрел на Рыжего и Золотникова. Желваки заходили на лице.
– Игнат, – позвала я.
– Да, – вернул мне внимание.
– Ты чего?
– Не нравятся мне они, – со злобой выплюнул слова. – Смотрят…
– Ну и пусть…
– Дебилы какие-то. Так и хочется врезать…
Спорить не стала. И сама не особо высоко ценила их интеллектуальное развитие. Конечно, мальчишки в церкви и мальчишки, близко не подходящие к ней, отличаются, как небо и земля. Курят, матерятся, плоско шутят, делают намёки, которые я совсем не понимаю, из-за этого меня называют «монашкой». Но меня такая репутация устраивает.
– Да ладно тебе, связываться ещё, – успокоила Игната.
Он перевёл взгляд на меня. Синева глаз перестала резать, начала согревать.
– Ну, до вечера? – подмигнул он.
– До вечера.
* * *
– Орлова, тот чел, – Золотников кивнул в сторону удаляющегося Игната, – типа твой знакомый, который не бойфренд.
– Он самый, – подтвердила.
– Чего светишься, как начищенные ботинки? – уточнил Рыжий.
– Не твоё дело, Платон.
– Фу-у, как грубо, – заныл Улиткин. – Я, может, интересуюсь тобой.
– Мной? Интересуешься? Не смеши!
– Чего сразу «не смеши»? Девушка ты свободная…
– Платон, подрасти сначала. Я с малолетками не встречаюсь. Сколько тебе? Семнадцать?
– Шестнадцать, – надулся Рыжий.
– А мне двадцать, если забыл. Зачем я тебе такая старая?
Золотников заржал по-козлиному:
– А ему, может, с опытом нравятся.
– Тогда тем более подрасти нужно. Кстати, опыта у меня нет. Я же монашка, сектантка. Забыли?
– А этот твой, – вспылил Рыжий, – тоже сектант?
– Ага! Он самый! Игнат – просто друг, понятно?
– Имя дурацкое, – Улиткин обиделся.
* * *
После пар Игнат ждал меня на первом этаже восьмого корпуса, подпирал плечом колонну в холле. Руки скрестил на груди, отчего казался ещё шире. На нём красовалась замшевая коричневая куртка с накладными кожаными налокотниками, тёмная рубашка, синие джинсы в мелкую, едва различимую клеточку.
Вечером в университете становилось безлюдно. Буфеты закрывались к четырём часам, и толпы студентов переставали наполнять холлы и закутки с закусками. В здании оставались лишь те, кто учился во вторую смену.
Игнат обращал на себя внимание, потому что, кроме него, в холле никого не было. Он колючим взглядом провожал моих одногруппников. Когда заметил меня, его глаза засветились голубыми лучиками.
– Привет!
– Привет!
Повисла неловкая пауза. Обнимать больше не пытался. Взять за руку тоже не мог – всё-таки мы пока давние знакомые. Для меня Игнат – просто брат подруги, а я для него – подруга сестры, и совсем неважно, что он начинал мне нравиться.
Нельзя сказать, что Игнат красив. Скорее всего, его можно описать словом «обычный». Сильно выделялся широкий нос на худощавом лица. Зубы мелкие, когда он смеялся, улыбка не выглядела обворожительной – скорее напоминала оскал. У парня были шикарные голубые глаза. Мне казалось, что они отражали небесный свет, словно у ангела. Игнат стал высоким и широким, ладони длинные, аккуратные пальцы, как у пианиста. Он хорошо играл на гитаре и окончил школу искусств по классу «Скрипка». Я всегда восхищалась парнями с музыкальными способностями.
– Идём? – Игнат кивнул в сторону выхода.
– Идём.
На крыльце восьмого корпуса организованно курила компания из моих одногруппников. Мы с Игнатом прошествовали мимо них.
– Дианочка, пока! – услышала голос Рыжего.
– Всем пока! – бросила в ответ.
Донеслось небрежное блеяние Золотникова, которое следовало принимать за смех. Игнат убийственно взглянул на парней и как бы невзначай слегка дотронулся рукой до моей талии, чтобы подстраховать на ступеньках. Смех оборвался.
– Не обращай внимания, – сказала я.
– Раздражают меня.
– Просто будь выше. Не реагируй.
Игнат глубоко вздохнул и улыбнулся.
Из университета мы, не торопясь, спускались по пешеходной улице. Стоял тёплый сентябрьский вечер. Игнат повёл меня в пиццерию. Там мы умяли небольшую пиццу на двоих, запили чаем и болтали обо всём на свете: об универе, о моей учёбе в колледже, о семье Игната.
У Митрофановых было семеро детей, Игнат – самый старший, за ним шла Адель, моя подруга. Разница между братом и сестрой полтора года. После Адель через каждые два года шли Мишка, Тишка, Марианна, Корнелия и Сева.
Там же, в пиццерии, Игнат по великому секрету поведал мне, что их могло быть и восемь, но не получилось.
Я сидела и ловила каждое слово. Мне было безумно интересно слушать о такой большой семье. Конечно, я и раньше всё знала о Митрофановых из уст Адель, но видеть, с какой теплотой отзывался Игнат о своих братьях и сёстрах, мне не доводилось. Раньше я вообще считала его сухарём и занудой. Почему я так думала? Так преподнесла мне старшего брата Адель, когда я впервые увидела его на молодёжном собрании.
Тогда ещё спросила подругу:
– Ади, это кто?
Она проследила за моим взглядом и закатила свои большущие голубые глаза:
– Игнат, мой старший брат. Ему 16. Он зануда и придурок!
С тем я и осталась.
Однажды мне даже посчастливилось побывать в гостях у Митрофановых на воскресном обеде. Адель пригласила.
Жили они в частном доме, вернее, в его половине. В другой части обитали родственники: не то дядя, не то дедушка, – так и не разобралась тогда. Всё просто: баня, туалет, надворные постройки, по огороду медленно прогуливались куры. Дом начинался с холодных сеней, затем шла тёплая прихожая, которая служила и кухней, и столовой, и гостиной. На стенах висели крючки для одежды, и в ряд стояли сапоги всевозможных размеров. У жаркой печной плиты крутилась мама Адель, готовила и постоянно отпускала детям задания. Кто-то должен был покормить кур, кто-то подмести пол, кто-то принести ещё один стул для меня, кто-то расставить тарелки и достать ложки. Работа находилась всем. Разве только малыши не помогали, но и те не озоровали, а с любопытством разглядывали меня из разных углов дома.
Мама Адель скомандовала, чтобы дети садились за стол. Все как один заняли места. Как я поняла, за каждым закреплено своё. Моё же присутствие нарушило баланс. Адель усадила меня рядом с собой. Малышу Севе пришлось отправиться на другое место. Из-за этого он сильно осерчал и всё время замахивался кулачком на братьев и сестёр возле себя, кто бы что ему ни сказал. Мама делала мягкие замечания младшему сыну. Послушание длилось ровно минуту. Потом всё возобновлялось. Дети начинали снова жаловаться на Севу. Всё это продолжалось до тех пор, пока Игнат не посадил малыша рядом с собой, подальше от перепуганной маленькой Корнелии. Сева успокоился. Старший брат, по-видимому, для него представлял непререкаемый авторитет.
Так получилось, что за столом одну половину занимали мальчики, а другую – девочки. Игнат сидел напротив меня, хмурый, как всегда, поглядывающий на всех исподлобья.
Мы ели суп, картофельное пюре с сосисками и пили сладкий чай из гранёных стаканов. Сильно тогда удивилась этому. Подумала про себя: «Как в школьной столовой». Да и наливала мама этот чай, как в той же самой столовой, половником из огромной кастрюли.
Мне всё было любопытно. Никогда не знала, как выглядит многодетная семья изнутри. А если учесть, что я единственный ребёнок, то мне вообще всё в диковинку.
Кроме прихожей-столовой, в доме имелись ещё две комнаты: одна маленькая – там жили девочки – вторая большая, где спали родители и все мальчики. Большую комнату я не рассматривала. Меня повели в маленькую к девочкам. Обстановка скромная: один шкаф, письменный стол со стулом, разложенный диван, на котором сёстры спали втроём, и фортепиано.
Сёстры Адель смотрели на гостью с интересом, но постоянно смущались. Подруга познакомила нас, и девочки осмелели. Сева зашёл к нам. Корнелия начала прогонять его, но малыш смотрел из-под сдвинутых бровей и не собирался уходить. Адель и Марианна попытались выставить младшего братика, но мальчик стоял, как вкопанный. Тогда подруга пожаловалась маме на мальца, якобы мешает. За стенкой в большой комнате послышался звонкий мальчишеский смех. Стало ясно, Севу специально подослали братья, чтобы позлить сестёр.
Мама помогать не торопилась. В это время она обедала вместе с папой. Разобраться с Севой поручила Игнату.
На пороге комнатки появился старший брат, он взял малыша за руку и сказал:
– Сева, пойдём, здесь бабами пахнет.
За дверью снова раздался мальчишеский смех.
После этого случая я и не пыталась поменять мнение об Игнате Митрофанове. Полностью соглашалась с подругой, что он придурок и зануда. От себя ещё добавила бы «грубиян».
Сейчас же передо мной сидел совсем другой Игнат. Таким я его не знала: разговорчивый, добрый, он с теплотой отзывался о сёстрах и братьях, правда, чуть-чуть кривился, когда речь заходила об Адель.
– Люблю сестру, – сказал он, – просто она вредная.
– Ты точно об Адель сейчас говоришь? – уточнила, потому что подруге меньше всего подходила характеристика «вредная».
– О ней, – ответил он. – Просто её мало знаешь.
Я округлила глаза. С Адель я дружила с 14 лет, уж кого-кого, а её я знала хорошо, но вредной никогда бы не назвала. Доброй, ласковой, хохотушкой – да, но невредной. Спорить не стала. Видимо, в больших семьях складывались особые отношения между сёстрами и братьями.
Я выяснила, что любимица у Игната среди сестёр – Марианна. С ней, несмотря на разницу в семь лет, старший брат делился секретами.
– Ей я доверяю. Она меня никогда не предаст.
Со временем я поняла, почему Игнат считал Адель вредной и не слишком жаловал её. Та, наверняка, при удобном случае сливала его родителям, да и разница в возрасте полтора года делала их постоянными соперниками.
– За сестёр любому голову сверну, – говорил он, – даже за Адель. Ссоры – наши с ней дела, но Адель – мне сестра. Я люблю её.
Его отношение к семье меня восхищало. Всё больше и больше проникалась доверием и симпатией к этому парню.
– Ну а с Викой у тебя как дела? – отхлёбывая чай, поинтересовалась я.
Вика Звонкова – девочка, по которой Игнат сходил с ума ещё в детстве. Влюбился в неё, когда они детьми отдыхали в христианском лагере. С тех пор Игнат преследовал ее своей любовью. Об этом мне рассказывала и Адель, и сама Вика.
Когда мне было тринадцать лет, мы с бабушкой ездили на служение в районную церковь города Л***о. Там у нас находилась дача, где мы с бабушкой и дедушкой проводили лето. Вика Звонкова оказалась самой первой подругой из христианской среды. Мы с ней подружились и даже переписывались. Несколькими годами позже я приезжала к ним в церковь уже с молодёжью. При таких посещениях я и заметила, как Вика шарахалась от Митрофанова. Когда я её спросила, в чём дело, она выложила сразу всё. Вика избегала Игната, потому что он замучил её своей любовью. Она даже спрашивала у меня совета, как отшить надоедливого ухажёра. В то время я дружила с Колей Ветровым, и хотя мы скрывали это, молодёжь знала всё. Трудно спрятать взгляды, улыбки и тайные касания рук, как бы невзначай. Слухи разлетались и в церковной среде со скоростью света. Все люди, и ничто человеческое не чуждо.
Вика сочла меня специалистом в любовных делах, поэтому и просила совета. Я, как могла, уважила подругу. Игнат оказался настырным, быстро не сдавался. Их сложные взаимоотношения то разгорались, то затухали. Адель мне шептала на ухо в один день, что они просто друзья, в другой, что уже враги, в третий, что у них снова любовь, четвёртый день повторял первый, и так по кругу.
