Чувствуя, что устал и не понимает, что делать, он осторожно преодолел несколько метров, хватаясь за мебель, пока не наткнулся на официанта с подносом. Обнюхав стаканы, он собирался уже взять виски, как вдруг его внимание привлекли высокие бокалы.
– О, да это же шампанское, – сказал он. – Будьте так добры.
Вновь заулыбавшись, он продолжил осторожно двигаться по комнате. Хаджимоскос разговаривал с двумя очаровательными барышнями. Приближаясь, Якимов услышал, как он рассказывает:
– Представляете, один ботинок черный, а другой – коричневый! Я еще в лифте заметил.
Барышня помладше громко охнула, а та, что постарше, заметила:
– Les Anglais! Ils sont toujours s?oul![18 - Англичане! Вечно они пьяны! (франц.)]
При виде Якимова злорадное выражение на лице Хаджимоскоса угасло, и он расплылся в улыбке.
– А вот и вы, mon cher. – Он сжал руку Якимова. – Позвольте мне представить вас моим очаровательным подругам. Княгиня Мими и княгиня Люли. Фамилии излишни.
Мими, младшая, была по-детски очаровательна. Старшая выглядела болезненно-бледной и осунувшейся, улыбалась редко и неохотно. Они позволили ему поцеловать им руки, после чего молча принялись его разглядывать. Не выпуская руку Якимова, Хаджимоскос разразился чересчур бурным потоком слов:
– Я как раз говорил, что нам надо обязательно – чуть позже, разумеется, когда мы будем в настроении, – поиграть в одну чудесную игру. «Белоснежка и семь гномов»! Mon cher, я настаиваю, чтобы вы были гномом!
– Боюсь, из меня плохой игрок, дорогой мой.
– О, это необычная игра. Мы сами ее придумали. Мы выбираем красивую девушку – Мими, скажем, или Люли – и назначаем ее Белоснежкой. Затем мы выбираем семерых мужчин, они будут гномами. Они выходят из комнаты и снимают с себя всю одежду. Белоснежка остается в комнате и тоже снимает всю одежду! Затем они по одному заходят в комнату, и их встречает Белоснежка. В зависимости от их реакции мы даем им имена: Весельчак, Соня, Ворчун и так далее.
– И Чихун! – вмешалась Мими и тут же зажала себе рот обеими руками.
– Обещайте, – снова сжал Якимову руку Хаджимоскос, – что будете гномом!
Якимов нервно отступил.
– Только не я, дорогой мой. От меня в таких делах мало толку.
– Как это печально, – серьезно сказал Хаджимоскос, отпустил его руку и, извинившись, заскользил к дивану, на котором расположилась княгиня Теодореску в обнимку с юношей с большими рыжими усами. Якимов услышал шепот Хаджимоскоса: «Он сказал: „От меня в таких делах мало толку“». Его это не смутило. Он привык к тому, что его цитируют.
Вдруг Мими заговорила по-французски – словно механическая куколка, которую завели. Якимов говорил по-французски не хуже, чем по-английски, но этот румынский французский привел его в замешательство. Ему удалось понять, что она говорит о мужчине, который стоял неподалеку от них, – некоем бароне Штайнфельде, который, похоже, оплачивал эти апартаменты. Несмотря на это, княгиня была без ума от какого-то Фокси Леверетта, тогда как барон был compl?tement[19 - Совершенно (франц.).] не в фаворе. Девушки склонились друг к другу, и Якимов отошел, радуясь, что на этот раз смеются не над ним.
В результате он оказался рядом с бароном, который вежливо поприветствовал его, оскалив большие желтые зубы. Якимов представился.
– О, дорогой князь, разумеется, я наслышан о вас, – сказал барон. – Великая фамилия. Ваш отец был конюшим у царя, верно?
– Не буду лгать, дорогой мой, так и было.
Якимов тут же пожалел о сказанном. Барон так напряженно ожидал его ответа, что всё это напоминало какую-то проверку. Вдруг его сочтут самозванцем и выставят прочь? Но барон, расплывшись в улыбке, всего лишь спросил:
– Вы давно знаете княгиню?
– Мы только сегодня познакомились. Меня привел Хаджимоскос.
– А!
Штайнфельд кивнул, после чего уважительно заговорил о старинном происхождении княгини, причем эта тема явно доставляла ему удовольствие.
– Среди ее предков были дакийские цари, – сказал он. – Она может проследить свой род до Децебала, который разбил римлян[20 - Дакия – государство на территории современной Румынии в I веке до н. э. – начале II века н. э. Децебал – первый царь дакийцев.]!
– В самом деле? – Якимов вполуха слушал Штайнфельда, одновременно высматривая официанта, который мог бы подлить ему шампанского.
– Молдавские поместья Теодореску были великолепны, но теперь… Заложены и профуканы. Всё пропало! Эти румыны думают, что могут жить в Париже или Риме, а земли будут процветать сами по себе. Так глупо, но так обаятельно!
Барон придвинулся ближе.
– Мое поместье в Бессарабии прекрасно содержится. Мы, немцы, конечно, не столь обаятельны, но мы знаем, как делать дела. Я произвожу собственное красное вино, белое вино, ?uica и мартини. Мартини продается в магазинах. Король продает его в собственном магазине – мартини Штайнфельда. Роскошное!
– По итальянским рецептам? – спросил Якимов, делая над собой некоторое усилие.
– Разумеется, – ответил барон. – Виноград, травы, рецепты – всё как полагается.
Когда барон в очередной раз набрал воздуха в грудь, чтобы продолжить свою речь, Якимов произнес:
– Мне нужна добавка, дорогой мой.
Ускользнув, он очутился в безлюдной приемной, где стоял стол с закусками.
Еда была нетронута: гостей еще не приглашали к ужину. Застыв, словно при виде сокровищ, Якимов пробормотал: «Батюшки-светы!»
Перед ним был ряд жареных индеек с нарезанными грудками, два окорока, запеченные с тростниковым сахаром и ананасами, лангусты, лосось под майонезом, несколько видов паштета, три сорта икры, несколько разновидностей заливного, засахаренные фрукты, причудливые пудинги, гроздья тепличного винограда, ананасы и малина. Всё это было разложено на серебряных подносах и украшено белыми каттлеями.
Дрожа, словно умирающий с голоду, Якимов набросился на еду. Он зачерпнул себе целую ложку икры и дочиста ее облизал. Самая соленая икра понравилась ему больше остальных, поэтому ее он съел еще три ложки. Ухватив несколько ломтей индейки, словно хлеб, он нагрузил свою тарелку лососем, заливными куропатками, паштетом, курятиной в сливках, не забывая складывать в рот анчоусы, оливки и сладости. Когда тарелка была заполнена целиком, Якимов жадно принялся за еду. Прежде чем он перешел к десертам, его прервали чьи-то шаги – очень легкие, почти невесомые. Он виновато обернулся и увидел Хаджимоскоса.
– Что-то я слегка проголодался, – пояснил Якимов.
– Прошу! – разулыбался Хаджимоскос и приглашающим жестом обвел еду, но Якимов счел нужным отказаться:
– Благодарю, дорогой, мне как раз достаточно.
Он с сожалением отставил тарелку.
– Тогда возвращайтесь к гостям. Мы как раз собираемся играть в баккара. Все будут играть. У нас как минимум два стола. Давайте же! Мы не позволим вам остаться в одиночестве.
Слово «баккара» пробудило у Якимова воспоминания о неизбывной скуке в казино, куда его вечно таскала Долли.
– Не беспокойтесь, дорогой мой, мне и так хорошо, – ответил он, приглядываясь к пирожкам, которые лежали на подогреваемой тарелке. Не в силах устоять, он схватил один пирожок и сунул его в рот – на язык ему хлынула раскаленная лава из грибов в сырном соусе. Из глаз его потекли слезы.
Смех Хаджимоскоса напоминал шипение. Он ощерился, обнажив свои мелкие, белые, неубедительные зубы. На секунду он сделался похож на маленькую злобную пуму, но тут же продолжил свои уговоры:
– Княгиня без ума от этой игры. Она не простит мне, если я вас не приведу.
– Я же говорил вам, дорогой, у вашего бедного Яки нет ни единого лея. Пока не пришло содержание, я пуст.
– Здесь кто угодно даст вам денег в долг, – сказал Хаджимоскос.
– Да и правил я не знаю.
– Это дело нескольких секунд.
Якимов со вздохом бросил прощальный взгляд на буфет и впервые заметил, что над ним висит портрет какого-то старого боярина – видимо, представителя славной семьи Теодореску. На нем был гигантский меховой тюрбан, вышитая туника и меховая же мантия. Белые изящные руки покоились на расшитом кушаке, а большим пальцем вельможа придерживал рукоятку богато инкрустированного камнями кинжала.
Якимов был поражен – не всеми этими атрибутами богатства, но лицом вельможи: длинным, мертвенно-бледным, с редкой бородкой и злобным взглядом из-под тяжелых век.
Он позволил увести себя обратно.
Над двумя овальными столами включили свет. Слуга тасовал карты. За одним из столов собралось около дюжины человек, и еще несколько стояли за стульями. Никто не спешил присоединяться к игре. Княгиня и рыжий Фокси Леверетт по-прежнему пребывали в объятиях софы. Другие парочки разлеглись по темным углам. Барон, всё так же ухмыляясь, стоял неподалеку от стола, но на таком расстоянии, что было ясно: играть он не собирается.
Хаджимоскос еще раз сходил к княгине и вернулся с пачкой бумаг. У хозяйки болит голова, объявил он, поэтому он будет банкиром. Размер банка составлял двести тысяч леев. Он улыбнулся Якимову:
– Видите, mon cheri, мы тут играем по-маленькому. Много не проиграете. Сколько вам дать фишек?
Якимов вдруг вспомнил, что крупье получает пять процентов от банка, и сделал последнюю попытку сбежать:
– Вам же нужен будет крупье, дорогой мой, может быть, бедный старый Яки…
– Я буду крупье, – ответил Хаджимоскос. – Это традиция. Ну что, сколько фишек?
– Давайте на пару тысяч, – сказал Якимов, смиряясь со своей участью.
Хаджимоскос рассмеялся.
– Каждая стоит пять тысяч! На меньшие суммы мы не играем.
Якимов взял пять фишек и написал расписку на двадцать пять тысяч леев. Хаджимоскос занял свое место за декой и принял самый серьезный и деловой вид. Поначалу игра шла именно так, как Якимов и предполагал: банк уверенно рос, игрок справа иногда выигрывал. Якимов, который сидел слева, то и дело передавал право сыграть своему соседу. Несмотря на это, за десять минут он проиграл двадцать тысяч. Он уже смирился с тем, что сейчас всё проиграет, но на последней фишке ему выпали семерка и двойка. В следующем раунде они по указанию Хаджимоскоса открыли карты, и игрок справа показал короля и даму, а Якимов – шестерку и двойку. Когда в следующей руке у него обнаружились девятка и десятка, зрители начали на него ставить, и он приободрился. Ему даже в баккара удается выигрывать! Раньше такого никогда не было. Свой выигрыш он употребил на то, чтобы повысить ставки.
По мере того как стопка фишек рядом с Якимовым росла, манеры Хаджимоскоса становились всё холоднее и резче. Он стремительно раздавал карты и с неодобрительным видом пододвигал к Якимову его выигрыши. Его лицо, обыкновенно круглое, словно личико японской куклы, становилось всё длиннее и худее, пока не стало напоминать лицо вельможи с портрета. Вдруг он подхватил деку с колодами и ударил ей об стол, после чего безо всяких признаков его обычного лепета объявил, что банк сорван.
– Мне надо поговорить с княгиней, – сказал он и убежал, после чего вернулся с известием, что княгиня отказывается пополнять банк.
– Mon cher Baron, умоляю вас, – обратился он к барону.
– Вы же знаете, что я никогда не даю взаймы, – ответил барон, сверкнув зубами.
Неудивительно, подумал Якимов, что он compl?tement не в фаворе.
Хаджимоскос отправился упрашивать других, пока Якимов, сидя за столом с грудой фишек, мечтал только обменять их на деньги и уйти. Надежды на это было мало, поэтому он продолжал сидеть. К нему украдкой подошел морщинистый человечек, у которого так тряслись руки, что он с трудом держал карты.
– Cher Prince, вы меня наверняка помните, я Игнатус Хорват, мы виделись в Английском баре. Я хотел узнать… – Сухонькая ручка Игнатуса, напоминавшая ветку дерева, поползла к фишкам Якимова. – Небольшой заем. Всего тысяч десять…
Якимов дал ему фишки, после чего услышал чей-то голос с другой стороны. Опасливо обернувшись, он был встречен проницательным взглядом пожилой худой дамы, которая наклонилась к нему, с трудом пытаясь быть очаровательной.
– Мне сегодня не везет… – начала она. Тут Якимова схватил за руку Хаджимоскос, тем самым дав ему повод отвернуться.
– Мне ужасно жаль, mon cher. Я вынужден к вам обратиться.
Якимов был готов к этому.
– Я могу взять банк, – сказал он.
Хаджимоскос выглядел потрясенным.
– Это невозможно, – ответил он. – Это всегда делает княгиня.
Понимая, что он либо проиграет фишки, либо раздаст их, Якимов передал весь выигрыш Хаджимоскосу.
– Передохну немного, – сказал он, и никто не стал удерживать его.
Официант обносил собравшихся бокалами с вином. Якимов попросил виски, но его не оказалось. Выпивка заканчивалась. Пора было уходить, но он так обессилел, что не мог даже дойти до своей комнаты. Он решил выпить еще, чтобы взбодриться, устроился с бокалом на диване и заснул.
В середине ночи его бесцеремонно разбудили. Его тянули за руки сразу несколько человек, включая Хаджимоскоса. Напуганный и полусонный, он вдруг понял, – не веря своим глазам, – что все гости оголились и совокупляются друг с другом по кругу. Он потерянно оглядывался в поисках спасения: может быть, его соплеменник, Фокси Леверетт, придет на помощь? Но Леверетта было не видать.
Стащив с него одежду, его втащили в круг, насмехаясь над его длинным, тощим телом. Женщина сзади барабанила по его ягодицам, а женщина спереди жаловалась на его вялость. Остаток ночи он уныло возился вместе со всеми, одетый лишь в носки и ботинки – один черный и один коричневый.
5
Назавтра в полдень Гарриет стояла на университетской лестнице, перед которой цыгане торговали цветами. Корзины были так плотно набиты жесткими сезонными цветами, что напоминали стожки сена. Среди великолепия гладиолусов, хризантем, канн, георгинов и тубероз порхали, словно тропические птички, цыганки и окликали прохожих:
– Эй, domnule! Frumosa. Foarte frumosa[21 - Эй, господин, красиво, очень красиво (рум.).]. Двести леев… только для вас, только для вас сто пятьдесят! Для вас всего сто! Всего пятьдесят!
Прохожие непреклонно шествовали мимо, и вслед им несся протяжный крик, отчаянный, словно паровозный свисток в ночи: «Domnule… domnule!» – но стоило появиться новому пешеходу, как крики вновь набирали силу. Торговля шла пронзительно и драматично. Если покупатель решал прибегнуть к крайней мере и уйти, то цыганка семенила за ним следом и, высокая, худая и яркая, в окружении голубеподобных румынок напоминала фламинго или журавля.
Цыганки щеголяли в старых вечерних платьях, которые покупались в лавках подержанных товаров, расположенных у реки. Они обожали яркие краски, рюши и легкий шифон. Со своими буйными шевелюрами, бесстыдным смехом, в розовых, сиреневых, лиловых и изумрудных одеждах, они выглядели воинствующей оппозицией идеалам румынского среднего класса.
Наблюдая за цыганами, Гарриет увидела, как между ними появилась Софи и начала яростно торговаться над корзиной поменьше. Когда сделка была завершена, Софи поднялась по университетской лестнице и приколола букетик пармских фиалок к поясу платья и еще один – к груди. Вдруг она энергично замахала, и Гарриет, которая стояла в стороне, вне поля ее зрения, обернулась и увидела в дверях Гая. Софи бросилась к нему:
– Я сказала себе, что встречу тебя тут, и встретила! Всё как раньше!
Ее печали, какими бы они ни были, и война – всё было позабыто.
Увидев жену, Гай сказал:
– А вот и Гарриет.
Его слова были простой констатацией факта, но Софи усмотрела в них предостережение. Она ахнула, прижала к губам палец, огляделась в поисках Гарриет, а увидев ее, изобразила равнодушие. Когда Гарриет подошла к ним, Софи утешающе улыбнулась Гаю. Пусть он не винит себя за это неудобство в лице жены, говорила ее улыбка.
– Вы идете обедать, да? – спросила она.
– Мы собирались прогуляться по парку Чишмиджиу, – сказал Гай. – Наверное, там же и пообедаем.
– Что вы! – воскликнула Софи. – В Чишмиджиу в такую жару просто невыносимо. И там такое ужасное дешевое кафе.
