Акулина Вольских "Мэтт. Часть 1"

Мэтт. Часть 1
Акулина Вольских

В гетто всё просто – не ты, значит тебя. Мэтт родился здесь и хотел бы жить иначе, но законы этого места побороть сложно. Сложно не стать кем, кого в тебе видят. Сложно удержать зверя, беснующегося внутри, свирепого и беспощадногоПриквел к серии книг «Напарница»Содержит нецензурную брань.

Акулина Вольских

Мэтт. Часть 1

Глава 1. «Мужчины не плачут»

Радиоприемник в комнате соседей горланил, будто в последний раз. Заикнулся, следом послышался грохот и треск. Нервы мистера Оливера снова не выдержали, и он опустил свой кулак на хрупкий пластиковый корпус, окончательно его добив.

Я стоял, вытянув руки по швам, с прижатым к груди подбородком. Ещё немного, и я закостенею и останусь навсегда в этой позе, как ступни китаянки после лотосовых туфель.

Джой вышла из кухни, шаркая ногами. Засаленные тапки, как у толстухи из мультфильма про Тома и Джерри, давно уже безвозвратно потеряли свой первозданный вид. Как и сама Джой. Она гневно сминала костлявыми пальцами скрученную в трубочку газету. Металась из стороны в сторону и без конца теребила прическу.

– Какого дьявола ты опять натворил! – рявкнула она, расхаживая по кухне.

Я молчал. Не было смысла с ней спорить, ни раньше, ни, тем более, теперь. Она уже все решила для себя и, что бы я ни сказал, мне будет только хуже.

– Ты хоть представляешь, что я выслушивала от директора и родителей Прайма?

Джой остановилась в шаге передо мной и хлопнула меня газетной трубочкой по руке.

– Отвечай, когда тебя спрашивают! – её пальцы впились в мой подбородок, насильно подняли голову вверх и заставили смотреть на неё. – Ты делаешь это мне назло, маленький сученыш?

Почти не моргая, я смотрел в её глаза. Научился не принимать её слова близко к сердцу. По большому счету, мне было все равно, что она говорит. Я давно привык к ругани и оскорблениям и воспринимал их, как неотъемлемую часть своей жизни.

– Тебе нравится меня доводить?

– Нет, Джой.

– Мама! – она, резко повысив голос, выплюнула мне в лицо это слово, как что-то бранное. – Я твоя мать! Прекрати звать меня Джой!

Рука застыла в воздухе, и Джой сжала губы от злости и бессилия. Мой разум, как и моё тело, уже почти не реагировал на её выпады. Я научился не бояться её. Не бояться синяков и ссадин, оставленных ею. Как и рубцов на хрупкой детской душе. Не мигая, смотрел на неё и чувствовал, что побеждаю в этой схватке. Челюсть Джой от злости заходила ходуном, газетная бумага зашуршала под нажимом её руки. Она несколько секунд смотрела на меня в упор, раздувая ноздри, и была похожа на загнанную лошадь. Осталось начать бить копытом и пошлепать губами.

Чуть успокоив нервы, она отошла, снова поправила рукой волосы и повернулась ко мне, сложив руки на расплывшейся талии.

– Завтра сходишь и извинишься перед этим сопляком Праймом или как там его… Мне не нужны из-за тебя проблемы.

– Нет.

– Что ты сказал? – её глаза округлились, обнажая покрасневшие белки. Джой приблизилась, надеясь задавить моё упрямство превосходством в росте и силе. – Что ты сказал?

– Я не буду извиняться перед ним… Джой.

Она схватила меня за воротник и пихнула.

– Тогда катись отсюда! Проваливай!

Запнувшись о выпавший кусочек паркета, я чуть не свалился на пол. Но всё же устоял на ногах, чем ещё больше разозлил эту женщину. Она кинулась ко мне, трепала меня за одежду, пытаясь добиться реакции от меня. Я же медленно и настойчиво пробирался в помещение, которое в этой холупе называлось моей комнатой.

– Ты маленький гаденыш! Меня уволят из-за тебя!

– Не уволят.

– Ты ещё огрызаешься?!

Её ладонь звонко приземлилась на мой коротко стриженый затылок. Я покачнулся, сжал зубы и с ненавистью повернулся к Джой. Глаза матери торжествующе сверкнули.

Потом она вздрогнула. Входная дверь с шумом распахнулась, ударяясь ручкой о выдолбленную ямку в стене. На пороге вырос мужчина.

– Чего орёшь как потерпевшая? Тебя в начале улицы слышно, – он скинул лямку с плеча. Сумка хлопнулась на пол, а Джой заметно задергалась. – Опять этот ублюдок что-то натворил?

– Разбил нос отпрыску Прайма и отказывается извиняться.

Каждое её слово резало плоть больнее и легче хирургической стали. На лице Майка мелькнуло раздражение.

– Иди-ка сюда, парень, я с тобой потолкую.

Я начал пятиться назад, ощущая, как заныли ребра, напоминая о последнем таком разговоре с Майком. Он надвигался на меня, как грозовая туча, не сулящая ничего хорошего.

– Майк, оставь его, – попыталась вмешаться мать.

– Заткнись. Мне надоело краснеть из-за него каждый раз.

Джой беспомощно опустила руки и переводила взгляд с меня на Майка. А тот всё придвигался ко мне. Он сделал выпад, схватил меня за шкирку и дёрнул к себе. Я вырывался изо всех сил, но Майк значительно превосходил меня.

– Убери руки, сволочь! – зарычал я.

– А ну, цыц!

Тяжёлая ладонь опустилась на затылок ровно в том месте, куда недавно меня шл?пнула Джой.

– Майк…

– Заткнись, я сказал!

Он отвлекся на неё и, пользуясь моментом, я дёрнул сильнее, вырвался и отбежал на несколько шагов к кухонному столу.

– Лучше сам подойди, – оскалился он. – Иначе, когда я тебя поймаю…

Я обернулся назад, ища хоть что-то, чем можно защищаться, схватил со стола нож с узким лезвием, которым Джой нарезала сыр. Лицо Майка исказила гримаса ненависти.

– Хочешь убить меня? Пырнуть ножом? – он медленно приближался, разведя руки по сторонам и самоуверенно подставляя грудь. – Давай. Сможешь? Сможешь ударить ножом живого человека?

Сердце барабанило внутри. Руки дрожали. Чтобы не выронить своё оружие, я сильнее сжал пальцы на рукояти и с вызовом смотрел на Майка. Чем ближе он подходил, тем сложнее мне было устоять на месте. Он растянул губы в гадкой ухмылке, поддразнивая меня.

– Ну! Страшно? Давай, гаденыш!

– Прекрати, он ещё ребёнок! Мэтт, положи нож на место!

Я посмотрел на Джой. Она стояла в трёх метрах от нас и, кажется, действительно переживала.

– Дай сюда, сопляк… – Майк рыпнулся в мою сторону.

Ребра снова напомнили о прошлой стычке. Я стиснул рукоять и с боевым кличем кинулся на него, выставив перед собой острие.

– Ах, ты…

Лезвие распороло рубашку. Ткань на рукаве тут же стала окрашиваться в насыщенный алый цвет. Майк яростно зашипел, прижал руку к себе, второй цапнув меня за плечо.

– Пусти! – закричал я со злостью.

Он крепче сжал пальцы. Я присел от боли и сильнее стиснул челюсти. Не плакать! Мужчины не плачут!

– Мэтт… Господи, что ты сделал! Совсем с ума сошёл!? – Джой забегала по комнате кругами, открыла ящик комода, вытащила пластиковый бокс с медикаментами, принялась отыскивать в нём что-то, чтобы остановить кровотечение, которое усиливалось, с каждой секундой. Агрессор стонал от боли.

Пальцы Майка на моем плече ослабили хватку, и мне удалось выскользнуть. По дороге к входной двери, я схватил свой журнал, перочинный нож, и выбежал в подъезд.

Я бежал, слушая бешеный стук своего сердца в ушах и глухой звук ударяющихся о сухой асфальт подошв моих кроссовок. Не оборачивался. Но шагов позади не было. Меня не догоняют. Хотя, Майку сейчас точно не до того. Насколько сильно я его ранил? Насколько сильно вообще можно ранить в руку?

Я бежал и ненавидел себя за то, что бегу. Потому что знал, что прав. И Джой знает, что я прав. Но ей так проще. Легче заставить изменить мнение ребенка, чем объяснить другому взрослому, в чём не прав он или его горячо любимое чадо.

Наш город, Трентон, насчитывал чуть больше двухсот пятидесяти тысяч человек. В разных его концах расположились два крупных градообразующих предприятия. На севере – завод по производству химических удобрений, обеспечивший работой половину жителей, и швейная мануфактура на юге. Около четверти населения трудилась у станков со шпульными колпачками и прижимными лапками. Оставшаяся часть нашла себя в магазинах, прачечных, салонах красоты и прочих сферах сервиса.

Тридцать пять лет на заводе по пошиву спецодежды работала закройщицей женщина. Одри Дэвис. Моя бабушка.

Я помню, как сидел на ковре в её гостиной, сооружал башню из конструктора, а она, компактно усадив своё грузное тело в кресло и нацепив на нос очки, зашивала мои порванные штаны.

– Мэтти, Мэтти… – затянув узелок и откусив нитку, она расправила аккуратный шов на коленке и подозвала меня рукой. – Как тебя угораздило разорвать новые штаны?

Я виновато пожал худенькими плечами. Бабушка сипло рассмеялась и шутливо схватила меня за нос.

– Ох, что с тобой делать, сорванец… Держи.

– Спасибо, бабуля.

Она протянула мне штаны, поглаживая по спине морщинистой рукой и тут же назидательно погрозила пальцем.

– В следующий раз будешь зашивать сам.

– Я не умею.

– Ничего. Я тебя научу.

Утром того дня, я пришёл домой после ссоры в школе. Это был мой первый год в новом классе, первая неделя. Задира из параллельного класса кричал обо мне гадости. Я терпел, пока мог. А мог я не долго. Не сдержался, пихнул его обеими руками в грудь, да так, что он упал назад себя. Перед всеми. А после уроков в школьном двое меня ждали уже трое…

Я пришёл домой, утирая слезы рукавом пиджака. Бабушка нахмурилась, усадила меня на диван рядом с собой и выспросила все подробности. Я рассказал. Я всегда всё ей рассказывал. Она беспокойно качала головой и гладила меня по спине.

– Я поговорю с его мамой. Не дело, что один мальчик обижает другого и настраивает против него всех.

– Не надо. Будет только хуже.

– Ох, Мэтти.

Она рассказывала мне о прощении, терпении и Иисусе. Не знаю, как она смогла дожить до своих лет, веря в то, что в каждом человеке есть что-то хорошее. Не в каждом. Далеко не в каждом.

В конце нашего разговора, она вытащила из кармана домашнего халата платок и вытерла слезы с моего лица.

– Не надо плакать. Мужчины не плачут, – она сказала это без упр?ка, но плакать тут же расхотелось. – Ты сильный мальчик, Мэтти. Добрый и умный. Ты справишься. А я буду рядом.

И она была рядом. Первые восемь лет моей жизни. После того разговора прошёл месяц, прежде чем ей поставили диагноз «плоскоклеточный рак».

Полная, гордящаяся своими объёмами женщина, высохла до состояния мумии за каких-то несколько месяцев. Больно вспоминать то время, когда она умирала. Из доброй и ласковой старушки она превратилась в угрюмую и вечно ворчащую брюзгу.

Я старался понять. Объяснял самому себе, что это не она, это болезнь говорит за неё. Объяснял, что ей все время больно, и из-за боли она стала такой. Временами понять было сложно. Временами – невыносимо.