– Саймона нет, – ответила я Стивену, когда тот попросил позвать моего мужа. – Разве он не на работе? Он взял с собой чистые вещи и отправился в офис сразу после пробежки…
– Нет, этот паршивец где-то шляется все утро! – рявкнул Стивен, как всегда не стесняясь в выражениях. – Я уже полчаса пытаюсь убедить клиента, что мы не хуже крупных компаний. Но как это сделать, если мой партнер не соизволил явиться на встречу?
– Может, забыл? Ты знаешь, с ним такое бывает.
– Как увидишь его, скажи, пусть немедленно едет в «Хилтон».
– Хорошо. Но если увидишь его первым, пусть позвонит мне, ладно?
Стивен что-то буркнул и повесил трубку, даже не попрощавшись.
Да уж, Саймону не позавидуешь; кажется, по возвращении его ждет взбучка.
11:30
Отутюжив семнадцать мужских и детских рубашек и выпив две чашки кофе, я вдруг поняла, что Саймон так и не позвонил.
Может, мы со Стивеном ошиблись, и он отправился не на пробежку, а на собственную встречу? Я заглянула в гараж, однако «Вольво» стоял на месте. В гостиной на крышке проигрывателя, прямо под фотографиями с десятой годовщины нашей свадьбы, лежали его ключи от дома.
Прошел еще час, и меня начали обуревать сомнения. Впервые за почти двадцать лет я не чувствовала Саймона рядом. Где бы он ни находился, какое бы расстояние нас ни разделяло, он всегда незримо присутствовал возле меня.
Я тряхнула головой, чтобы выбросить лишние мысли, и отругала себя за глупость. Наверное, перепила кофе. Все, даю слово: отныне никакого кофеина.
Убрала кофейник в шкаф и со вздохом уставилась на поджидавшую меня гору посуды.
13:00
После звонка Стивена прошло больше трех часов. Я начинала нервничать.
Позвонила в офис, и когда Стивен признался, что Саймона до сих пор не было, невольно ударилась в панику.
В голову полезли нехорошие мысли: вдруг он на пробежке угодил под машину и валяется теперь где-то на обочине?
Я усадила Эмили в коляску, из которой та успела вырасти – потому что так было проще, чем тащить ее пешком, – надела Оскару поводок и рванула на поиски мужа. Первым делом спросила в газетном киоске, не подходил ли к ним сегодня Саймон. Его там не видели. Соседи, даже миссис Дженкинс, вечно подглядывающая из-за штор, тоже развели руками.
Мы прошли по его обычному маршруту под видом игры: я объявила Эмили, что мы охотимся на снэггл-уигглов – мифических созданий, которых Саймон придумал, чтобы дети не боялись темноты. Я сказала, что они прячутся в мокрых грязных канавах, поэтому мы должны обыскать каждую.
Мы обошли полгорода, но ничего не обнаружили, затем повернули к Саймону на работу. Стивен уже не сердился, отчего напугал меня еще сильнее. Значит, он и сам подозревает неладное. Стивен пытался успокоить меня, заверяя, что все будет хорошо и мой муж, скорее всего, отправился на выезд. Однако, судя по расписанию, никаких других встреч у него сегодня не предвиделось.
– Вот увидишь – под вечер завалится домой пьяный как сапожник, потому что весь день пробухал в баре, и мы потом будем над ним смеяться, – добавил Стивен.
Однако легче от его слов не стало – ведь никаких веских доказательств у нас не было.
По дороге домой мы с Эмили свернули на тропу возле Харпол-Вудс, где иногда бегал Саймон. Я старалась не показывать дочери волнения, но когда она бросила на грязную дорожку Флопси – потертого игрушечного кролика, которого он ей купил, – то не удержалась и накричала на нее. Дочка зарыдала, до самого дома не желая слушать извинений.
Даже Оскару – и тому надоело гулять, и он бессильно плелся сзади.
Странное я, должно быть, представляла собой зрелище – взмыленная мамаша в одной руке тащит ревущего ребенка, второй волочит на поводке измученную собаку, пихает впереди коляску и под каждой корягой высматривает труп своего мужа…
17:50
«Шесть часов, – твердила я себе. В шесть часов все будет хорошо, потому что в это время он всегда возвращается домой».
Саймон очень любил проводить вечера дома: он помогал купать детей, укладывал их в кровать и читал им на ночь сказки про мистера Щекотку и мистера Бабаха[1 - Двое из целого ряда «веселых человечков», созданных знаменитым британским детским писателем и художником Р. Харгривзом в рамках серии «Mr. Men».]. Дети в силу возраста не чувствовали между нами тоски и напряжения. Я давно смирилась с тем, что как раньше, скорее всего, не будет.
Днем я забрала Робби с Джеймсом из школы. Принялась жарить рыбу в панировке и накрывать на стол, Джеймс болтал, рассказывал про своего приятеля Никки и его машинки из конструктора, но я не слушала. Каждую минуту глядела на настенные часы.
Когда пробило шесть, я чуть не расплакалась. Бросила еду прямо на плите и уставилась в окно, в сад.
Мы любили проводить там вечера: наливали себе красного вина и пытались наслаждаться жизнью. Обсуждали детские шалости, работу; мечтали о том, как однажды заработаем много денег и купим виллу в Италии, будем уезжать туда каждый год на каникулы. В общем, говорили о чем угодно, лишь бы не обсуждать то, что случилось в прошлом году, поставив под удар наши отношения.
Я торопливо уложила детей спать, объявив им, что папа просил извиниться: он задерживается на работе и вернется очень поздно.
– А почему он без бумажника? – спросил вдруг Джеймс, когда я подтыкала ему одеяло.
Я замолчала.
– Папин бумажник лежит на полке. У двери, – добавил тот.
Наверное, есть какая-то разумная причина, по которой Саймон ушел из дома без бумажника. Однако достойных объяснений я придумать не смогла.
– По глупости, видимо, забыл…
– А-а, ясно, – пробормотал Джеймс, укутываясь в одеяло.
Я ринулась вниз проверить, не выдумывает ли он. Сколько раз сегодня я прошла мимо той полки – раз сто, наверное?
Саймон всегда брал с собой бумажник, даже если выходил из дома на пробежку.
Именно в эту секунду я поняла, что случилась беда. Страшная, непоправимая беда.
Я принялась обзванивать его друзей – узнать, не заходил ли он к ним в гости. Опять услышала в их голосах жалость, пусть даже прикрытую искренней заботой. Потом нашла в телефонном справочнике номера городских больниц и стала по очереди обзванивать, спрашивая, не поступал ли к ним пациент его возраста. Страшно было даже представить, что Саймон мог весь день проваляться на больничной койке неопознанным.
Я тревожно постукивала колпачком ручки по бедру, пока регистраторши без толку рылись в своих записях. На всякий случай, если его вдруг привезут позднее и без сознания, я оставила приметы.
Оставалось только одно – позвонить отцу Саймона и его мачехе, Ширли. Когда оказалось, что там он тоже не появлялся, пришлось выдумать своему звонку объяснение – мол, он собирался к ним сегодня заглянуть, но, наверное, перепутал дни. Мне, конечно, не поверили. Саймон не был рассеянным – по крайней мере, когда дело касалось его родителей.
Я пришла в такое отчаяние, что была готова позвонить даже человеку, чье имя поклялась больше не вспоминать. Хотя в нашем доме о нем не говорили больше трех лет, и вряд ли я сумела бы найти его контакты…
Телефон вдруг шумно зазвенел. Я ударилась локтем о шкаф, ругнулась, схватила трубку и разочарованно выдохнула, услышав голос жены Стивена, Байшали.
– Может, тебе чем-нибудь помочь? Давай я приеду? – спросила та.
Я отказалась, и она пообещала позвонить позднее.
Мне не нужны были подружки, мне был нужен муж. В голове било набатом: Саймон пропал на весь день, и никто не знает, где он. Я злилась на саму себя – что не объявила тревогу раньше.
Плохая все-таки из меня жена… Не знаю даже, как теперь буду извиняться перед Саймоном.
21:00
Вскоре после моего звонка приехали Роджер и Пола – и именно в тот момент я окончательно сломалась.
Когда дверь открылась, они увидели, что я стою на пороге и заливаюсь слезами. Пола обняла меня и повела обратно в гостиную, где я просидела почти весь вечер у телефона. Роджер знал Саймона еще со школы, однако сейчас приехал не как друг, а как служащий полиции.
Правда, Пола не дала ему вставить и слова, взяв организацию допроса в свои руки.
– Ладно, давай начнем с самого начала. Подумаем, где этот придурок может шляться весь день, – заявила она. – Уж я-то ему устрою, когда найду!
Мы перебрали все возможные варианты: куда он мог пойти и с кем. И ни к чему не пришли. Судя по всему, Саймон растворился в воздухе.
Страшно было даже думать об этом, а от разговоров и вовсе бросало в дрожь. С каждой минутой становилось только страшнее. По стандартам полиции, нам предстояло выждать целых двадцать четыре часа, прежде чем подавать заявление о пропаже. Правда, Роджер был готов нарушить протокол и сам позвонил в участок.
– Господи, Пола, что с ним могло случиться? – дрожащим голосом спросила я.
Она не знала, что ответить, поэтому сделала единственное, ради чего нужны друзья: сказала то, что я хотела услышать.
– Он найдется, Кэтрин; правда, найдется, – шепотом пообещала Пола и крепко меня обняла.
Я словно попала в кошмар – такое могло случиться с кем угодно, только не со мной. Не с моими близкими и не с моим мужем.
САЙМОН
Нортхэмптон, двадцать пять лет назад
4 июня, 5:30
Я перекатился на бок и посмотрел на жемчужно-белый циферблат будильника, стоявшего на тумбочке. Полшестого утра. Как обычно. За последние пятнадцать месяцев я уже позабыл, что такое крепкий сон.
Наши спины разделяли сущие сантиметры, и я чувствовал, как с каждым вздохом во сне изгибается позвоночник Кэтрин. Я отодвинулся. Принялся наблюдать, как в спальню сквозь щель в занавесках пробирается тусклый кремово-рыжий луч.
Откинул простыню, посмотрел на солнце, встававшее над кукурузным полем, чтобы залить светом наш унылый дом. Натянул висевшую на стуле одежду, открыл шкаф, стараясь не скрипеть петлями и не разбудить жену.
Нащупал часы, которые почти всю жизнь пролежали на полке в зеленой коробке. Надел их на запястье. Ремешок щипался, выдергивая волоски. Коробку оставил на месте.
Осторожно прошел по комнате и бесшумно закрыл за собой дверь. В коридоре остановился у всегда запертой спальни. Взялся за ручку, начал ее открывать. Но замер.
Не могу. Не надо. Незачем возвращаться в тот день.
Лестница застонала под моими ногами, вспугнув дремавшего пса. Оскар распахнул янтарные глаза и поплелся ко мне, спросонья едва перебирая лапами.
– Прости, приятель, не сегодня.
Обойдемся без обычной прогулки.
Оскар обиженно повесил голову, тяжело вздохнул и вернулся на свою лежанку, раздраженно спрятав голову под одеяло.
Я отпер входную дверь и осторожно закрыл ее за собой. Чтобы не хрустеть гравием, прошел по лужайке, открыл ржавую металлическую калитку и вышел. Не погладил напоследок детей по голове, не поцеловал украдкой жену в лоб, не оглянулся на дом, который мы построили вместе.
Я должен был двигаться вперед.
Они еще спали – а я уже проснулся.
А когда проснутся и они, в доме окажется на одну измученную душу меньше.
6:10
Дом за моей спиной остался в прошлом, когда я дошел до проселочной дороги, которая должна была привести меня в Харпол-Вудс.
В голове царила пустота; ноги сами несли меня куда надо. Вели сквозь заросли конского каштана, через колючий папоротник, норовивший порвать джинсы, прямиком во чрево леса: туда, где годами, как отметина на земле, лежала выцветшая голубая веревка. Когда-то здесь был пруд, а веревка висела на дереве, чтобы местная ребятня качалась над водой. Вода давно испарилась, и веревка оказалась не нужна.
Я поднял ее с земли и подергал на пробу. Веревка, несмотря на возраст, была крепкой. В отличие от меня.
Я сел на срубленный дубовый ствол и принялся высматривать ветку покрепче.
7:15
Не припомню, когда последний раз было так тихо.
Прошло всего два часа, как я вырвался из привычного хаоса. Не визжали вокруг дети, путаясь под ногами. Не орало с подоконника радио. Не гремела барабаном стиральная машина в очередном бесконечном цикле. Ничто не отвлекало меня от мыслей – только вдалеке чуть слышно гудели автомобили.
После всех ударов и пинков, что получил от судьбы, я просто не мог вернуться домой.
Ковыряя пучок мха, растущего из влажной коры, я вспомнил день, когда жизнь стала вконец невыносимой. Я стоял в ванной, а из спальни неслись отголоски плача. Кэтрин рыдала все громче и громче; ее всхлипы ввинчивались мне под кожу и по венам заползали прямиком в голову. Я зажал уши вспотевшими ладонями, чтобы унять шум, и слышал лишь биение моего несчастного сердца – глухое, презренное тиканье внутри бездушной туши.
А потом меня накрыло с такой силой, что я упал. Выход есть! Я могу избавиться от мучений – если признаю, что моя жизнь закончена, и совершу самоубийство.
Пульсация в голове стала тише.
Если я прощу Кэтрин, или она простит меня, или мы заключим фаустовский договор забыть обо всем, что встало между нами, – это ничего не изменит. Поздно. Содеянного не исправить. Камни брошены, они разбили стеклянные стены дома, и осколки теперь грудой валяются вокруг нас. В душе я давно мертв – осталось довести дело до конца.
Я протяжно выдохнул, только сейчас сообразив, что все это время не дышал, и вышел из ванной. Многим мое решение показалось бы, наверное, радикальным, но у отчаявшихся просто нет другого выбора. Я все-таки мог взять ситуацию в свои руки – пусть даже определяя, как положить своей жизни конец. Теперь, когда я понял, что отныне моя единственная цель в том, чтобы распланировать свою смерть, с плеч упал тяжелейший груз.
Я плакал не меньше Кэтрин – только внутри себя и по другим причинам. Я оплакивал все, что она с нами сотворила; плакал о будущем, которое мы должны были прожить вместе, и о прошлом, которое она усердно старалась стереть. Мы долгое время плакали вместе и врозь, скорбя о наших потерях. Теперь ей предстояло плакать одной.
