Ксения Шелкова "Раб Петров"

– На то воля Божья; так мой-то сын здесь при чём?

– Твой при чём? – выкрикнул брат мясника. – Божья-то Божья, только твой сын ведьмовской камень носит – и ничего ему не делается! На восьмом году чуть не пятнадцатилетним смотрится! Молнии с грозою умеет вызывать! Так пусть твой Андрюс семью брата вылечит, коли хочет грехи матушки своей смыть!

Губы Йонаса гневно дрогнули, но он сдержался.

– Какой матушки, ты о чём? Жена моя каждую неделю на исповеди бывает, не тебе грехи её считать!

– Не твоей жены, а настоящей матушки его, – грубо сказал собеседник. – Будто не знаешь, не слышал от людей, что ведьмино отродье в доме растишь?

Йонас коротко размахнулся и ударил его в лицо – однако здоровенный мужик не упал, а лишь покачнулся. Ядвигас пронзительным криком: «Батюшка!» схватила отца за руки и заставила отступить.

– Ну, это я тебе попомню, Йонас, не сомневайся, – брат мясника утёр кровь из разбитой губы. – Однако недосуг мне тут с тобой свататься. Веди сюда сына сейчас, а то сами войдём…

– Его нет дома, – отчеканил отец. – Утром ушёл, а когда вернётся, нам не ведомо.

– А куда он пошёл, знает кто-нибудь? Может, дочурка твоя что расскажет? – вкрадчиво спросил один из кузенов мясника, и подойдя к Ядвиге, властно взял её за руку. – Ну что, красавица, будешь говорить?

На мгновение сердце её ушло в пятки, но не из-за себя: Ядвига увидела, что глаза отца налились кровью.

– Ничего не знаю, – поспешно заговорила она, мягко пытаясь высвободиться. – Андрюс в лес каждый день уходит, тоскует он после смерти Катарины. Вот вернётся – тогда и поговорите с ним. Только он ничего не ведает про те изумруды, и хвори никакие лечить не умеет, он ведь мальчишка совсем! Вы бы пока вернулись к больным, отца святого позвали, помолились – даст Бог, брату вашему скоро легче станет…

Ядвига старательно заговаривала зубы непрошенным гостям, молясь про себя Иисусу и Богородице, чтобы Андрюсу не пришло в голову вернуться именно сейчас.

– Брось ты, Юргис, – хмуро сказал брат мясника кузену. – Отпусти девку, не до неё теперь!

Ядвига было приободрилась, однако в следующий миг брат мясника произнёс:

– Раз не хотите Андрюса позвать, так без спросу уведём! А ну, открывай дверь, хозяин!

От пинка Юргиса дверь распахнулась; Ядвига увидела Иеву и мать – дрожащими руками они вцепились друг в друга…

– Тятенька-а! – раздался тонкий детский крик снаружи.

Во двор влетел мальчишка – брат мясника повернулся к нему с тревогой.

– Что ещё?!

– Меня мамка послала сказать тебе… Померли они! Помер дядька с дочерью! Они кровью харкали-харкали, мы как метались от одного к другому, узелки те с изумрудами хотели снять да выбросить – а никак, будто приросли, проклятые! И верёвку не разрезать было… А как оба они испустили дух, так шнурки и лопнули, будто гнилые. А у тётки вся рука от змеиного яду чёрными пятнами пошла, она криком кричала, потом, и говорит, мол: «Дайте мне, дайте камни проклятые, обратно ведьме верну, пусть подавится!» И бросилась с камнями туда бежать, где дом ведьмовской стоял… А мы тогда…

– Что-о? – заорал отец мясника; до сих пор он стоял молча и стискивал зубы, предоставив младшему сыну говорить с Йонасом и Ядвигой. – Померли сын мой с внучкою?

– Померли, да, – подтвердил мальчик. – Меня мамка и послала сказать вам…

– А ну, органист, – тонким от ярости голосом завизжал старик. – Волоки нам сейчас ведьмино отродье, мы ему суд устроим! Это ведь из-за них, проклятых, всё! Это их камни проклятущие сына моего убили!

Отец едва успел подхватить Ядвигу; в дом ворвались, и, грохоча сапогами, промчались мимо них разъярённые родственники мясника и их друзья. Тем временем снаружи уже горели факелы, слышался шум со всех сторон. Раздавались крики: «Давай его сюда!», «Из-за него, ведьмина отродья, скоро все перемрём, заживо гнить будем!», «Тащи его!», «Забей ему в глотку те изумруды проклятые!», «Ищите же его, в доме ищите – прячут, небось, дьявола!»

Мать забилась в истерике; Ядвига же только успела вытащить Иеву из дома, боясь, что младшая сестра ненароком окажется в руках потерявших человеческий облик соседей… Мать упала на колени, застучала лбом об пол: «Пощадите, люди добрые! Не губите!». Отец подхватил её под локти и поволок во двор. Там они стояли, растерянно озираясь – а в доме творился хаос: там швыряли и разбивали посуду, ломали мебель, срывали занавески, крушили всё, что попадалось под руку… Затем вспыхнул огонь – и ночная тьма осветилась тысячами искр…

Ядвига с Иевой и матерью сидели, укрывшись в кустах, неподалёку от дома священника. Йонас кинулся к святому отцу за помощью; тот, однако, не только не стал выходить, чтобы успокоить толпу, но даже побоялся впустить семью органиста в свой дом – пообещал лишь молится за его невинных дочерей.

Ядвига прижимала матушку с сестрой к себе и лихорадочно шептала:

– Ничего, это ничего, пусть! Ведь Андрюса дома нет, а они не найдут его и уйдут скоро… Как солнце взойдёт, мы Андрюса дождёмся, да и уедем отсюда навсегда, уедем, матушка, на родину к тебе. В Смоленск! Нам только Андрюса дождаться – он с рассветом придёт. И мы уедем. Уедем впятером, никто нам больше ничего плохого не сделает…

Их дом пылал точно факел, и улица на несколько часов стала светла, как днём.

* * *

Андрюс не слушал сбивчивое бормотание сестёр, что не верили своим глазам, видя его целого и невредимого. Стало быть, Гинтаре знала, что нельзя ему было вечером домой – и от смерти его уберегла. А ещё он понимал: оставаться здесь, в городке, никакой возможности им больше нет, а как быть теперь, решать надо было ему. Лишь только Андрюс подошёл к отцу и всмотрелся в его осунувшееся, с остановившимся, бессмысленным взглядом лицо – сразу стало понятно, что глава семьи теперь он, Андрюс. И с этих пор придётся ему отвечать не только за себя и Тилуса, но и за мать с сёстрами. И никто, кроме него, не сможет о них позаботиться.

Глава 5. Не убежать

Ядвига пыталась спасти хоть что-то из их немудрёных домашних ценностей, однако огонь уничтожил дом почти целиком. Всё, что у них осталось, можно было унести в одной руке: костяное распятие, молитвенник отца в кожаном переплёте, кошель, где было несколько монет, золотые серьги матушки, подаренные на свадьбу, да небольшое серебряное блюдо. Вот и всё.

Андрюс немного постоял, собираясь с силами. Мать с Иевой, убедившись, что с ним ничего плохого не произошло, вернулись к своему бессмысленному занятию: они бормотали молитвы, прерывая себя всхлипами и жалобами, и рыскали среди развалин дома в надежде отыскать ещё какую-нибудь нужную вещь.

Ядвига, бледная и напряжённая, но не испуганная, смотрела на Андрюса, как ещё днём раньше смотрела бы на отца, ожидая, пока тот выскажет свою волю.

– Что нам уезжать надо, так это точно теперь, другого уж нечего делать! – сказал Андрюс сестре. – Только… У нас же нет ничего? Лошадь, повозка нужны.

Ядвига развела руками и протянула ему спасённый кошель. На эти деньги они могли бы купить разве что немного еды с собой в дорогу.

– Ждите меня здесь! – сказал Андрюс. – Или – пойдём лучше к ксёндзу, не станет же он погорельцев на улицу гнать!

– Вчера вот прогнал. Сказал: помолюсь за вас, и всё, даже на порог не пустил…

– А сегодня не прогонит! – пообещал Андрюс с напускной уверенностью. – Сейчас ведь соседушки наши успокоились – затихли, небось, отсыпаются после бессонной-то ночи! Там, у ксёндза и побудете, пока я…

– Пока ты – что? – испуганно перебила Ядвига.

– Ты же сама рассказала про ведьмины изумруды! Вот и посмотрим – признают ли меня остальные камни. Должны признать, а коли нет – то и не надо. Сам возьму, – он невесело рассмеялся.

– Братец! Не ходи туда, Бога ради! Ведь они всю семью мясника убили! А если тебя тоже?..

– Жадность их убила, – не останавливаясь, бросил Андрюс. – Жадность и глупость. Не по своей голове колпак решили заиметь.

Он подошёл к отцу; тот сидел на почерневшей земле, присыпанной золою, и смотрел прямо перед собой тусклыми, остановившимися глазами. Когда Андрюс только появился, Йонас, в отличие от сестёр и матери, даже не пошевелился и не выказал никакой радости. И теперь, когда Ядвига позвала Иеву с матушкой и сказала, что они пойдут к священнику, отец остался безучастен.

– Батюшка, – ровно произнёс Андрюс. – Нам сейчас надо идти; я попрошу святого отца приютить вас совсем ненадолго.

Он протянул Йонасу руку, и тот покорно поднялся с земли, но затем начал озираться, ища кого-то взглядом.

– Катарина… – пробормотал отец. – Где наша Катарина? Приведи её, Андрюс.

Андрюс содрогнулся – не веря ушам своим, он всмотрелся в лицо отца и хотел что-то сказать – но Ядвига его опередила.

– Она пошла вперёд, батюшка, она будет ждать нас там, у святого отца! Идёмте же! – сестра подхватила отца под руку и повела прочь со двора.

Следом за ними, заплаканные, притихшие, плелись матушка с Иевой. Господи, да неужели же отец этой ночью совершенно потерял рассудок? Но ведь он узнаёт его, Андрюса, Ядвигу, остальных! Возможно ли, что это скоро пройдёт? Отцу нужен лекарь, хороший уход, тихое, спокойное существование – тогда, наверное, он излечится…

– Идём же скорее, братец! – умоляюще проговорила Ядвига. – Скоро солнце взойдёт, нас увидят.

* * *

Ксёндз отворил им дверь не особенно охотно. Ещё менее радостным стало его лицо, когда Андрюс попросил его приютить семью на несколько часов. Священник открыл было рот, собираясь отказать – однако Андрюс, будто невзначай, шевельнул рукой; на одной из граней изумруда вспыхнул первый солнечный луч, рассыпался игривыми искорками… Священник попятился, прижал руку ко рту.

– Мы не задаром вас стесним, святой отец, – успокаивающе сказал Андрюс. – А только мне бы дело одно уладить – вот как закончу, тотчас уйдём.

Ксёндз немного подумал, пожевал губами и кивнул.

* * *

К развалинам дома Агне он шёл уже не торопясь, не скрываясь. Начинался рассвет; кое-кто из жителей городка уже распахивал окна, выходил из домов. Он шёл с поднятой головой, на его плече сидел бесстрашный Тилус: маленькие коготки чуть покалывали кожу Андрюса сквозь тонкую рубаху. Кольцо с изумрудом в открытую было надето на палец; Андрюс шёл спокойно, ни на кого не глядя. Перед ним испуганно ойкали, отступали соседи; захлопывались окна, затворялись калитки… Кто-то творил крёстные знамения, кто-то посылал проклятия вслед, кто-то, завидев его, подобно перепуганному зайцу, кидался в первый попавшийся двор.

А он мыслил лишь о том, удастся ли вернуть отцу рассудок? А ещё – сможет ли он сделать так, чтобы мать с Иевой перестали трястись и всхлипывать от любого резкого звука; чтобы на осунувшемся, измученном лице Ядвиги снова когда-нибудь появилась радостная девичья улыбка?

* * *

Когда он добрался до сгоревшего дома Агне, уже совсем рассвело. Издали Андрюс увидел лежащую ничком женщину с повязкой на кисти; рукав её был разорван, страшные чёрные пятна покрывали всю руку до самого плеча… Это была жена мясника; лицом она уткнулась в пыль, возле её головы была рассыпана горсть небольших изумрудов. По-видимому, несчастная надеялась, что если вернёт камни туда, где они были взяты, то избавится от страданий.

Тилус мягко спрыгнул на землю, осторожно обошёл мёртвую женщину и потянул носом воздух… В этот миг изумруд на пальце Андрюса замигал; мальчик перевёл взгляд на лежащие в пыли камни – те «ответили» большому изумруду дружно, точно хорошо слаженный оркестр.

Андрюс уверенно подобрал несколько изумрудов и высыпал себе в карман. Камни были тёплыми, приятными на ощупь, ему было даже в удовольствие перебирать их пальцами, а вот ценность оставляла совершенно равнодушным. И ещё – отчего-то он вовсе их не опасался. Да ему и дела не было бы до этих проклятых камней, если бы не семья! Он даже не стал их пересчитывать; на дорогу теперь хватит, да и на первое время, когда до места доберутся, останется. Андрюс всмотрелся в пустынную улицу: после исчезновения Агне народ совсем перестал здесь бывать – те же, кто имел смелость поселиться поблизости, поспешили бросить свои жилища… Неужели развалин ведьмина дома боялись больше, чем её саму? Или тут и вправду происходило что-то страшное?

Да что может быть страшнее прошедшей ночи? Андрюс бросил взгляд на собственный перстень и подумал, что у него всё равно не хватило бы духу обратить силу изумруда против соседей, буде он оказался бы вчера дома. Ведь он пока так не уверен в себе, не знает, как можно управлять этой мощью, чтобы не убивать до смерти! Перед глазами снова встало пепелище на месте родного дома, бессмысленный взгляд отца, Иева с матерью, что на коленях ползали по золе и рылись в ней, Катарина, погребённая под расколотым деревом…

Слишком дорого обходится ему ведьмин подарок – ах, как дорого! Андрюс прикрыл глаза и подумал: снять бы сейчас перстень с пальца, да и зашвырнуть подальше, туда, в заросли вокруг развалин дома Агне! Всё равно никто не осмелится его подобрать – а хотя бы и подберут, совладать с ним не сумеют. И будет он свободен от всего этого до конца дней своих…

Искушение оказалось велико. Что толку от навязанного ведьмой дара, если от него одно зло, а защитить дорогих и близких всё равно невозможно? Андрюс потянул перстень с пальца; кольцо подавалось с трудом, казалось – оно сопротивляется воле хозяина и не желает оставлять его!

Знакомо мелькнуло в развалинах чёрное, упругое змеиное тело… Котёнок весь напрягся, хищно прижал уши – однако бросаться не стал, помедлил. Вопросительно перевёл взгляд на хозяина – тот покачал головой; Тилус не посмел ослушаться и остался на месте.

Даже памятуя рассказ Ядвиги и видя тело жены мясника своими глазами, Андрюс не ощущал страха, скорее наоборот – при виде ужа странное успокоение снизошло на него. Змея подползла совсем близко, приподняла головку с ярко-жёлтыми пятнами: глаза у рептилии отливали тускло-зелёным цветом – совсем как ведьмин изумруд… Уж задержал взгляд на руке Андрюса, где на раскрытой ладони лежал волшебный перстень, подполз совсем близко; Андрюс почувствовал мягкое, прохладное прикосновение к своей ладони. По коже у него пробежали мурашки – а в один момент показалось даже, что он слышит мелодию бузинной свирели…

«А ведь ты на многое способен окажешься, если лениться не будешь», – прозвучал у него в голове серебристый голосок. Гинтаре, она ведь именно так сказала тогда? А ещё велела ему учиться управлять изумрудом и уверяла, что он сможет.

Андрюс сжал перстень в кулаке. Пока что тот принёс ему и близким одно лишь горе – стоит ли вообще ждать добра от ведьмина дара? Зачем она отдала ему свой изумруд, для чего позволила узнать завораживающую силу камня?

Тилус внимательно вглядывался в лицо хозяина, затем ткнулся носом в его сжатый кулак – точно советуя не выбрасывать ведьмовское сокровище.

– Панна Гинтаре могла ответить на мои вопросы, – сказал ему Андрюс. – А вот теперь как быть? И оставаться тут нельзя, и уехать, ничего не зная, страшно! Свидимся ли мы с ней ещё?

Он спохватился и поискал глазами ужа – однако тот исчез, точно и не было. Или показалось? Означало ли это, что Гинтаре ещё придёт к нему, когда будет нужно?

Тилус нетерпеливо мяукнул, словно призывая хозяина к действию, и решительно вспрыгнул ему на плечо: «Мол, пора в путь, что-то засиделись мы!» Андрюс глубоко вздохнул и решительно надел кольцо на палец. По крайней мере, хоть что-то доброе сделано было с помощью ведьмина изумруда – ведь без него Тилуса разорвали бы собаки, как пить дать.

– Для тебя только не бросаю перстень, – сказал котёнку Андрюс. – Хотя мне и родным пока от него только горе довелось принять.

Но он и сам чувствовал, что не смог бы избавиться от подарка вот так просто; камень был уже намертво связан с его жизнью, и легко расстаться с ним не получится.

* * *

В соседнем городке, в ювелирной лавке Андрюс и Ядвига, не торгуясь, взяли предложенные деньги за один из маленьких изумрудов, подобранных у дома Агне; ещё один драгоценный камешек Андрюс без лишних слов отдал святому отцу. Всё же тот не захлопнул двери перед носом погорельцев, а когда Андрюс вернулся, то даже растрогался, видя свою семью и ксёндза погружёнными в совместную молитву. Всего камешков в его кармане осталось три – из тех пяти, что лежали в мёртвой руке жены мясника, прочие же он и подбирать не стал. Семью прокормить пока хватит, добраться до Смоленска – тоже, а наживаться за ведьмин счёт – дело последнее.

Памятуя судьбу семьи мясника, Ядвига сперва даже подумать страшилась, что кто-то ещё до этих камней дотронется. Андрюс её успокоил. Хотя он и не понимал пока всей природы ведьмовских подарков, однако твёрдо уверился: ему камни ничего плохого не сделают. Тем, кому он, Андрюс, добровольно их отдаст – тоже. Значит, можно было ничего не опасаться и спокойно трогаться в далёкий путь.

* * *

За маленьким окошком мастерской шумел город, к которому оказалось нелегко привыкнуть. Были тут и крепостные стены со рвами, и множество храмов, и высокое здание городской ратуши. После родного городка, крошечного и сонного, Смоленск казался Андрюсу громким, суетливым, вечно куда-то стремящимся… Более полугода прошло с их приезда, а он всё ещё пугался толпы, огромного количества незнакомых лиц, ругательств на непривычном языке.

Из родных матери в живых остались её старший брат с супругою да отец – высокий, суровый старик с совершенно лысой головой и длинной белой бородою. Нельзя сказать, что они отнеслись к семье Андрюса плохо, но и особого радушия тоже не было. Дед весьма болезненно переживал взятие Смоленска русскими и падение Смоленского воеводства – брат матери же считал, что жить надобно не воспоминаниями, а сегодняшним днём, и не разделял его скорби. В семье царил разлад – а родители Андрюса, растерянные и сломленные пережитым, не могли разделить убеждения ни дяди, ни деда. Мать испуганно кивала на слова старика: она с детства боялась ему слово поперёк сказать. Йонас же слушал рассеянно, иногда задавал вопросы невпопад, но чаще безразлично молчал – отчего старик в сердцах стучал на зятя кулаком, а мать съёживалась в испуге.

Андрюсу, Иеве и Ядвиге недосуг было выслушивать политические споры-разговоры: надо было искать, чем заработать на хлеб. Из дому родственники не гнали – и на том спасибо. Дядя держал цирюльню да ещё занимался кое-какой торговлишкой: продавал клиентам мыло, душистую воду, разные эссенции… Андрюсу всё это было не по нраву, помощником в цирюльню идти он не захотел. Ядвига всей душой радела за обучение его грамоте, однако и с этим пришлось повременить.

* * *

Как-то он шёл по базару – услышал весёлый перестук молоточков и громкий, впрочем, мягкий и приятный мужской голос, что зазывал покупателей. Андрюс оказался перед целым лотком затейливых деревянных вещиц: коробочек, шкатулок, посуды, игрушек… Их украшала затейливая резьба, сверкающая лаком роспись. Андрюс невольно засмотрелся, и даже Тилус высунул наружу из-под хозяйской одежды любопытную мордочку.

Что касалось Тилуса и перстня – Андрюс твёрдо решил, что друга никуда запирать не станет, а вот драгоценным камнем материнской родне глаза мозолить не годится. Поэтому изумруд был надёжно спрятан в потайной кармашек, а прочие ведьмины камни Андрюс прятал в подушке – знал, что плохое укрытие, да не придумалось иного. Кроме него и Ядвиги, никто в доме о сокровищах не знал, вроде бы и некого было опасаться.

К Тилусу дед отнёсся с подозрением, но Андрюс рассказал, что отбил котёнка у цепных псов и даже присочинил, что тот удачу семье приносит. Суровый старик сдвинул было лохматые брови – однако строгого вида внук совсем не заробел, лишь повёл плечом, сказал: «Кот со мною останется, а коли прогоните, вместе с ним уйду». И взглянул в упор большими, светлыми, как безоблачное небо, глазами. Дед, сам не зная почему, отступил – в самом деле, не на улицу же мальчишку гнать? Да и ногами топать, кулаком стучать на него тоже отчего-то не хотелось.

Ну, а если дед смолчал, дядю-цирюльника Андрюс и спрашивать не стал. И остался Тилус жить в дедовском доме, ни на шаг от Андрюса не отходил.

Над ухом раздался звонкий мальчишеский голос:

– Что, паныч, загляделся – нравится? Берите-берите, дёшево отдадим!

Оказывается, у искусного столяра было несколько подмастерьев, мальчиков старше Андрюса – однако тот давно привык, что его, восьмилетнего, принимали за отрока тринадцати-четырнадцати лет.

– Спасибо, я посмотреть только. Хороши уж очень вещицы ваши, да денег у меня нет. Сестрица моя старшая на соседей шьёт-стирает, а родители больны… – Андрюс с трудом заставлял себя улыбаться и любезно говорить с незнакомым человеком – настолько привык опасаться всех и вся.

Мальчик пристально взглянул в лицо Андрюсу и зачем-то внимательно посмотрел на его руки.

– А звать тебя как?

– Андрюсом… А вас?