Диана Билык "Целитель, или Любовь с первого вдоха"

Но открыв файл книги, долго медитирую на курсор, а потом за час выписываю бессознательный поток мыслей. Убираю руки от клавиатуры, когда понимаю, что текст снова остановился. На словах: «Я помню наши поцелуи, нашу первую ночь. Нашу каждую ночь. Я помню всё… А он нет».

Захлопнув крышку ноута, встаю и отхожу к стене. Долго прижимаюсь лопатками к холодным обоям, дышу в потолок и смаргиваю слёзы. Нет. Из-за него я уже наплакалась.

– Пошёл на хрен! – шепчу яростно и, прикрывая ладонями лицо, взрываюсь: – Тварь! Ненавижу…

С продаж книг за несколько дней получается скопить небольшую сумму. Я примерно посчитала, сколько Давид заплатил за продукты, но накопленного не хватало и на десять процентов долга. Деньги, что он сунул мне в карман в подъезде, я бросила на счёт и перевела по реквизитам частной клиники имени Аверина.

Мне не нужны его подачки.

С утра детям было значительно лучше, и я отпустила их немного погулять во дворе, но так, чтобы из окон могла их видеть. Они у меня послушные, пояснять не нужно, почему волнуюсь. Да, много лет меня никто не трогает, будто забыли, но я знаю, что всё это видимость. Стоит расслабиться – и придётся опять бежать. А так не хочется, всё-таки у детей должно быть хоть какое-то, но детство, а у меня тихое уютное гнёздышко, где можно чувствовать себя в безопасности.

Немного успокоившись, всё-таки возвращаюсь к ноуту и долго смотрю на стол, не в силах вернуться к работе. Этот подонок занимает все мысли, крошит последние силы, что у меня ещё остались после многолетней борьбы за жизнь. Я не помню, когда отдыхала, нормально спала или ела. Всё время пишу-пишу-пишу, чтобы выкарабкаться из тьмы и беспросветной бедности.

Но это мой выбор, никто не принуждал меня так жить, я сама решила, и теперь не могу признать поражение. Да и отец не примет беглую дочь, ведь та пошла против его мнения.

И мужа я никогда не любила. Доверяла, но не более, а теперь и этого нет. Разве мог нормальный мужчина оставить семью с кучей долгов? Он бросал мне раз в месяц кость на содержание детей и ни разу не заикнулся, когда вернётся. О том, что малыши нуждаются в отцовской поддержке, вообще молчу. Они уже давно не спрашивают, где папа.

Если откровенно, я даже радовалась, что его нет рядом, потому что давно испытываю к этому человеку презрение и неприязнь. Да он и не муж мне, так, бывший сожитель. Сам решил не оформлять наши отношения, а я и не настаивала.

Привычно бросаю взгляд в окно и не сразу понимаю, что не вижу детей. Может, в дом побежали? Но глаза цепляются за шикарное тёмное авто на стоянке около нашего подъезда. Рядом стоит знакомая высокая фигура в сером пальто. И вокруг него вьются мои дети.

Твою ж дивизию… Опять Аверин! Да что ему от нас нужно?

Ласточка. Ранее

– Никогда! Слышишь, никогда не поворачивайся ко мне спиной. Я не договорил!

Замираю у двери, но не оборачиваюсь. Папа сегодня перегнул все возможные палки и нещадно перешёл все границы. Не стану это терпеть. И соглашаться с его дуростью тоже.

Молчу. Мне больше нечего сказать. Так наговорилась, что голос почти пропал. И теперь я беспомощно сжимаю горло ладонью, чтобы не лишиться ещё и чувств. Папа, оказывается, выдать меня замуж собрался. Здесь и сейчас. Немедленно. Мол, пора. Мол, ему этот брак выгоден для бизнеса. А меня кто спросил?

Прекрасная партия, хотя жених старше меня на два десятка лет и у него уже есть взрослые дети, зато папин друг и партнёр. Представить невозможно такое, я этому старпёру понравилась с первого взгляда!

Уму непостижимо.

Была бы мама рядом, она б сказала папе пару ласковых за это предложение, за одну мысль об этом, а так… Мне придётся самой отбиваться от отцовских идей.

– Куда собралась? – летит грозное в спину.

Я устала от его приказного тона, от постоянного угнетения моей воли. Туда не ходи, это не учи, это не носи…

– Хватит! – Поворачиваюсь и впиваюсь в лицо отца яростным взглядом. – Я не маленькая, чтобы ты приказывал. – Последние слова затихают, сорвавшись в шёпот. Папа смотрит на меня так, будто собирается убить.

– Пошла вон… – шевелятся его тонкие губы. – Или выходишь замуж, или ты мне больше не дочь.

Кажется, пол накренился и пытается втащить меня в подвал. Качнувшись, отступаю от единственного родного человека в этом мире.

– Папа…

– Я всё сказал. Ты знаешь, как для меня важно сейчас удержаться на плаву, знаешь, как я тяжело шёл к этому.

– Но при ч-ч-чём т-тут я? – Приходится сцепить руки перед собой, потому что пальцы ходят ходуном.

– Ты очень понравилась моему бизнес-партнёру. Это выгодный союз. Я должен отчитываться перед тобой?

– Да! Должен, если пытаешься продать меня как вещь. Этот брак для тебя выгодный. А мне как жить? Спать со стариком ради твоего успеха?

Он фыркает и, нервно открыв бар, достаёт бутылку коньяка, но не наливает, а отставляет её в сторону.

– А почему бы и нет? Я ради тебя и матери делал всё, даже слишком. Не вижу ничего предосудительного, сейчас многие бабы так живут, хватаются за кошелёк потолще и…

– Я не одна из твоих шлюх!

Он лишь усмехается на мой вскрик, мол, что за представление?

– Поэтому мама умерла, да? – Не получается угомонить сердце, оно словно не моё – стало крупнее и бьётся до оглушительной боли в рёбрах. – Потому что ты так старался? Да? Так пыхтел на молодых кобылицах, что не успевал штаны натягивать…

– Замолчи! – Повернувшись, отец бросает на меня гневный взгляд, сжимает в руке стакан и трясёт им. – Ничего ты не знаешь.

– Чего не знаю? Что у тебя денег не хватило на лечение мамы, зато находились средства водить сучек по ресторанам? Что ты вместо помощи и поддержки гулял и заливал глотку напитками покрепче?

– Я пытался заработать! – Его крик оглушает, а звон стекла заставляет вздрогнуть и отступить к выходу. – Неблагодарная дрянь. Бери паспорт, повторять не стану. Ты выйдешь замуж.

– Нет. Зато я повторю – я не подчинюсь. Никогда.

– Тогда, – папа ступает ближе, хруст осколков под его тяжёлыми каблуками до ужаса пугает, – не держу.

– Я же твоя дочь, – пячусь. – Неужели ты выгонишь меня из-за этого?

– Не только выгоню, но и оставлю ни с чем. Выходишь за порог – и считай, что отца и дома у тебя больше нет. И денег на твои развлечения тоже.

Киваю, до конца не осознавая, что он и правда так сказал. Да это просто понты, игра такая жестокая. Папа пытается мне угрожать и припугнуть, чтобы я согласилась.

– Хорошо. Я соберу вещи и уйду.

– Э-э… нет. Ты уйдёшь голая и босая, потому что твоего здесь ничего нет. – Он бьёт себя кулаком в грудь. – Это мой дом! Я его выстроил, кровью харкал, чтобы заработать на каждый кирпич.

– Возьму хотя бы телефон и документы. – Поворачиваюсь к лестнице, чтобы подняться в комнату, но меня тормозит приказ, направленный в сторону, на охранника.

– Егор, возьми эту залётную девицу и вышвырни отсюда. И не впускай. Никогда.

– Но… – Молодой высокий мужчина, что стоит в тени коридора, на миг теряется.

– Ты что, Меркулов, глухой? Вышвырни эту шваль из моего дома.

– Папа, пожалуйста… дай мне взять документы. Я ведь не смогу на работу устроиться…

Отец ступает ближе и, наклонив голову, смотрит в глаза. Я его не узнаю. Чужой, жестокий человек. Он бывал несдержан и груб, но чтобы вот так…

– Я дал тебе выбор. – На миг выражение его лица смягчается, но ноздри всё так же угрожающе раздуты. – Ещё не поздно передумать.

– Это выбор без выбора. – Качнув головой, отступаю. Мне страшно, что он меня ударит, разобьёт лицо и нос. Как в тот раз, когда я не хотела ехать с ним в столицу, на встречу с его партнёрами. – Я говорю – нет.

Папа жёстко кривится, словно это слово перечеркнуло наши прожитые вместе годы и его любовь ко мне, если она была… И, повернувшись ко мне в профиль, он широким жестом показывает на дверь.

– Вон пошла.

Глава 7

Давид. Наши дни

– Что ты хочешь этим сказать?

На мягком стуле словно гвозди насыпаны, неудобно и твёрдо. После заданного вопроса встаю и отхожу к распахнутому окну. Соколов – жаркий парень, ему осень нипочём, в кабинете натуральный дубарь, но моему урагану в штанах это даже на пользу.

– А то и хочу. – Данька отклоняется на спинку стула и закидывает ноги на стол. – Не существует такой. Арина Ласточкина, видимо, живёт по поддельным документам.

– Вот те раз…

– Угу. – Друг тянется к телефону и показывает мне «Минуточку». – Яна, пробей ещё двоих. – Данька прикрывает ладонью трубку и спрашивает у меня: – Малышню как звать?

– Миша и Юля, но… если имя мамы не настоящее, то…

Соколов хитро улыбается.

– Детей-то она всё равно как-то регистрировала. Они же в школу ходят?

– Должны. Я не знаю.

Поднимаюсь. Стул достал – намял бёдра, теперь всё внизу горит и тянет. Лучше постою.

Пока Данька передаёт информацию помощнице, я смотрю на город. Райончик здесь гиблый – серый и зашмыганный, чем-то напоминает двор, где Ласточкина живёт.

Что-то с этой женщиной не так. И мне до ужаса интересно всё узнать, так, что я лишаюсь сна на несколько дней, но в одиночку, в сети, не могу ничего о ней найти. Она будто призрак, пришедший из сумеречной реальности. И такой желанный призрак, что я даже сейчас, вскользь думая о Ласточке, не могу сдержать либидо. Встряхнувшись, оборачиваюсь к Даньке через плечо.

– У тебя есть выпить чего-нить?

– Ты же не пьёшь.

– Скоро начну, жопой чувствую.

– Баба довела? Та самая, Ласточка?

Отмахиваюсь. Мол, всё-то ты понимаешь, а Данька понимает как никто лучше.

– Она моя пациентка. И занята…

– Сомневаюсь, что тебя это остановит. – Соколов перекладывает бумаги, что я привёз из больницы. Скудная информация о девушке и её детях. Очень всё лаконично, правильно и кратко, будто искусственно прописано.

– Кстати, она перевела деньги на клинику. Можно как-то пробить счёт? – интересуюсь.

– А смысл? Имя ведь то же самое. Чистенькая анкета, будто девчонка лет десять назад только на свет родилась.

– Да только ей почти тридцать.

– Вот в чём вопрос, – подняв вверх указательный палец, Данька усмехается. – Что девица вытворяла и где была первые двадцать лет своей жизни?

– Дань, скажи… – Чувствуя, что возбуждение немного отпустило, возвращаюсь к столу. Недовольно таращусь на сидушку стула, вроде всё ок, но что ж так жмёт меня со всех сторон? Словно под затёртый дерматин камней напихали.

– Давай уже, любвеобильный наш, жги. – Соколов потягивается в кресле, хрустит пальцами и разминает плечи, затем всё-таки тянется к столу и выставляет наверх бутылку коньяка и две стопки.

– Может, зря я лезу к ней, а, Дань?

– А сам что чувствуешь?

– Да хана! – Одним махом выпиваю предложенный напиток и киваю, чтобы налил ещё. – Давно меня так не штормило.

– Вы влюбились, Доктор-не-болит.

– Если бы, – шепчу и выпиваю ещё. – Она замужем. А у меня пунктик…

– Пф… – Даня наблюдает за моей рукой, улыбается, когда я снова тянусь к стакану, и отставляет бутылку на полку, не наливая добавки. Жадина. – Ты же говорил, что мужа и следов мужика в квартире нет.

– Так и есть. Там… – В голове взрываются пузырьки алкоголя, ноги ведёт. Всё-таки сажусь на твёрдый стул и растекаюсь по спинке. – Там просто ужас. Она в такой бедности живёт… с двумя малявками. Можно подумать, что бухает по-чёрному и водит алкашей, но нет же! Я ведь сутки с её детьми возился – они такие… такие чу?дные и умненькие. А она… до того измученная, будто тянется из последних сил. Нет, здесь что-то не так. Меня будто прокрутили через жернова, когда встретился с ней взглядом. Данька, я её… сука, придурок полный, не удержался… поцеловал, когда уходил. Пиздец! Вот скажи, чем я думал? Башку от её запаха свернуло напрочь.

Данька молча смотрит на меня и хитро лыбится.

Пьяно веду рукой, отмахиваясь от взгляда Соколова, будто от назойливых мошек.

– Всё. Молчи, тоска! Молчи, зелёная!

– Круто ты попал на любовь, Аверин. – Друг ещё сильнее скашивает улыбку, сверкает разноцветными радужками, словно его мои переживания потешают. – За это стоит выпить. – И догоняет меня стопкой коньяка.

– И что делать?

– Добиваться. – Хлопает перевёрнутой стопочкой по столу, заставляя меня дрогнуть. – Если так вштырило, однозначно стоит попробовать.

Оглядываюсь в окно. Никогда не добивался женщин. Они вешались на шею, как пиявки, отдавались без вопросов и обязательств, а если я сталкивался с преградой, то шёл к следующей.