Неподалеку от селения на ниве трудились поселяне. Княжна Светорада, заслонясь рукой от солнца, с удовольствием смотрела на них. Ей было любо видеть, как важно шествуют впряженные в ярмо волы, как отпадают от лемеха ломти рыхлой жирной земли. В полосу садятся грачи, тычутся носом и тут же взлетают, когда сеятели подходят ближе. Мужики в легких зипунах машут рукой из стороны в сторону, засевая полосу. Шаг, второй – и золотой дождь летит из горсти. Зерна падают в свежую землю, а сеятель бормочет про себя заклинание, положенное для благого произрастания семян.
– Ну что, едем? – спросил нетерпеливо Овадия, для которого не было ничего интересного в возне этих смердов.
В селении шла своя жизнь. Мужики разогревали пахучую смолу, смолили рассохшиеся за долгую зиму лодки, плотничали, стучали молотками; старик, сидя на завалинке полуземлянки, плел веревку; в стороне молодая селянка проветривала одежду, достав ее из ларей и развешивая на припеке.
На грядках подле избенок бабы засевали огороды. Проследив за их движениями, Ипатий спросил:
– Отчего женщины на грядках все время плюются?
Княжна опять смеялась.
– Да не плюются они! Вот наберет хозяйка в рот заранее замоченных семян капусты или брюквы и фыркнет что есть силы. Семена ровно разлетаются по грядке.
– Откуда все это известно вам, дочери князя? – удивился Ипатий.
Глаза Светорады стали серьезными.
– Это моя земля. Я все здесь люблю, все мне интересно.
– Но ведь вы однажды уедете? – пытливо спросил грек. – Удел дочерей улетать из родного крова, обживать новый дом.
И, словно облачко грусти легло на личико Светорады, она отвела рукой вьющуюся на ветру прядь волос и сделала жест в сторону.
– Это останется со мной навсегда. Как счастье, которое никогда не забудешь.
Но в следующий миг она уже опять улыбалась. Зачем грустить, когда все так славно, ее все любят и жизни впереди такая длинная, длинная! И с места в галлом. Ветер, солнце, звонкий девичий смех, летящие по ветру волосы…
Коней они придержали только въехав в густой ельник. Высокие красавицы ели хранили в своей чаще полумрак, и весна здесь напоминала о себе лишь звонким перещелкиванием птиц в ветвях да голубеющими у дороги свежими звездочками подснежников.
На развилке дорог стояло еще одно деревянное изваяние. На этот раз Велеса, покровителя путников. Подле него в тени еловых лап всадники заметили склонившуюся странную фигуру, услышали монотонное бормотание. При их приближении она резко подскочила и обернулась. Царевич Овадия даже за охранительный амулет схватился от неожиданности. Перед ними стояла странная женщина с всклокоченными седыми волосами и изуродованными губами, обнажавшими в жутком оскале длинные желтые зубы. Когда она двинулась в их сторону, от нее повеяло чем-то звериным, даже лошади испуганно шарахнулись, и всадникам пришлось натянуть поводья.
Одна княжна не проявила беспокойства.
– Доброго дня тебе, кликуша! Опять жалуешься Велесу на свои обиды?
Старуха не отозвалась на милую улыбку Светорады. Наоборот, чело ее пошло морщинами, лицо исказилось.
– Что, еще не настигла тебя твоя Недоля[27 - Недоля – персонификация злой судьбы; Доля – добрая судьба.], дева смоленская? Но вода в реке течет быстро, весна и лето волокут за собой осень… А эти трое? Они как камни на тропе твоей судьбы. Но ты наступишь на каждого из них и пойдешь дальше. Я знаю, я вижу… Да и сокол уже слетел с помоста, а стрелок лук натягивает.
Светорада даже растерялась, нахмурилась, но тут девушку загородил конем Гуннар:
– Убирайся! Сгинь, ведьма! Уйди во мрак леса, откуда явилась!
И даже плеткой замахнулся. Но кликуша не стала ждать удара, убежала прочь, пронзительно вереща, исчезла в зарослях, только еловые лапы закачались.
– Да кто же это, во имя пресвятой Богородицы? – невольно перекрестился Ипатий.
Гуннар ответил: так, одна одержимая бесами. Бродит по чащам, пристает к людям и несет всякую околесицу. И считается, что в этом ее полубезумном бреду есть нечто вещее. Но на взгляд Гуннара ее давно надо было словить, камень на шею – и в омут.
– Хватит, Гуннар, – подняла руку Светорада. – Кликуша не всегда дурное пророчит. Моей матери она, наоборот, предсказала долгую жизнь и славный удел для детей. А то что несла сегодня невесть что… Может, голодна, может, селяне обидели убогую, прогнали без подаяния. Вот и злобствует.
Дальше ехали молча. Но налетел теплый ветерок, колыхнулись еловые ветви, стали перекликаться синицы – и вновь пахнуло весной. О дурном думать не хотелось. Все развеялось, как наваждение.
– Мы возвращаемся? – спросила то ли себя, то ли спутников Светорада. Оглядев освещенные солнцем верхушки елей и глубоко вдохнув пропахший нагретой хвоей воздух, она вдруг предложила: – День еще долгий. Не повернуть ли нам коней и не проехаться ли к волокам? Там сейчас такое оживление, столько людей движется к рекам, перетягивая ладьи, столько новостей можно узнать! Ну, едем же, Гуннар!
– Нет! – резко и непреклонно отрезал варяг.
Царевича Овадию это возмутило:
– Кто здесь все решает, княжна или наемник ее отца?
Гуннар словно не расслышал. Взял повод лошадки княжны, стал разворачивать. Овадия загородил ему путь своим конем и несколько минут варяг и хазарин мерились взглядами. Княжна смотрела на них с веселым любопытством. Но тут вмешался Ипатий. Рассудительный грек пояснил, что к волокам они едва ли успеют до темноты, к тому же в княжеском тереме может подняться переполох из-за долгого отсутствия княжны.
Овадия прервал его:
– Воля дочери князя должна быть исполнена! И если кто-то страшится охранять дочь Эгиля в поездке, то я готов сопровождать ее и защищать даже ценой собственной крови!
– Тогда начинай прямо сейчас же, хазарин, – молвил Гуннар и достал меч из висевших на спине ножен.
Овадия тоже стремительно выхватил саблю, загарцевал на месте. Грек Ипатий теперь наблюдал за ними почти с удовольствием. Но тут Светорада поняла, что заигралась.
– Довольно! Клянусь милостями Лады[28 - Лада – в славянской мифологии богиня любви и счастья; так же порой называли возлюбленных.], я не хочу ссоры меж вами. И я послушаю мудрого Ипатия и отправлюсь домой, пока меня не хватились.
Она демонстративно поехала бок о бок с византийцем, на сурового Гуннара и теснившего его конем Овадию не оглядывалась. Но долго юная княжна не могла оставаться серьезной, вот и сказала:
– Кто первый из вас найдет в ельнике тропку к реке, с тем буду сидеть весь вечер и руки у него не отниму!
Ну чисто дитя! Но как взглянула на них со своей чарующей и манящей улыбкой, с вызовом и легкой лаской… Среди темной хвои еще ярче золотились ее пышные, слегка растрепавшиеся волосы, а как сверкали в улыбке белые зубки княжны, как ало горели уста…
Она очаровывала, могла заставить помутиться разум и у рассудительного грека. Вот он с остальными и поспешил между темных разлапистых елей по склону. Ведь река всегда в низине и если он первый выедет к ней, то почему бы и не провести дивный вечер подле этой славянской прелестницы. И уж он постарается не только за руку ее держать!..
Конечно первый тропу к реке нашел неторопливый, но знающий местность Гуннар Карисон. Взглянул исподлобья на своих соперников и невозмутимо поехал по ищущей вдоль берега Днепра проторенной дороге. Княжна за ним и на других женихов уже и не оглядывалась. Тем более, что впереди увидела возникший из-за изгиба Днепра корабль. И сразу весело помахала рукой корабелам.
Днепр в этом месте еще не набрал своей мощи, вот княжна и крикнула, мол, откуда путь держите. Ей отвечали, не переставая грести: мол, возвращаемся с дальних торгов в Новгород. А были у самого устья Днепра, продавали там рабов, а так же воск и пушнину местным тиверцам.
Ипатий при этом что-то крикнул корабелам на греческом. На корабле засуетились, потом ответили на том же языке. И княжна все поняла:
– Ты считаешь вольных тиверцев[29 - Тиверцы – южнославянское племя, обитавшее между Южным Бугом и Днестром.] разбойным племенем? А они торгуют с нами.
Ипатий улыбнулся:
– Мне отрадно, что дочь Эгиля Смоленского обучают благозвучному языку Византии. А о тиверцах я спросил, потому что скоро стану правителем Херсонеса, града у моря, какой вы называете Корсунем. И мне надо знать, кто грабит суда у побережья. Видишь, какие важные дела у меня, Светорада. Что ты на это скажешь, дочь смоленского правителя?
Она пожала плечами под малиновым бархатом плаща. Но потом ответила на довольно неплохом греческом:
– Скажу, что загостился ты у нас, спфарий.
– Верно, княжна, но только от тебя это зависит, сколько я еще пробуду в Смоленске.
Взгляд Светорады через плечо мог означать все что угодно – и обещание, и иронию.
Вскоре впереди, на подступах к Смоленску, стали появляться срубы сторожевых вышек. Службу здесь несли воины князя, следившие за порядком на этом участке реки. Ну, а там где дружинники, уже не боязно селиться и простому люду. По пути им то и дело попадались хижины рыбаков, у берегов покачивались их лодочки, на причалах у реки сидели ребятишки с удочками. И все они радовались, узнав в нарядной всаднице Светораду. Княжну одно появление которой несло удачу.
Но в этот раз повезло как раз Гуннару Хмурому. Он еще не понял это, когда на реке показалось очередное судно, а княжна сказала:
– Смотри, Гуннар, никак варяги плывут.
Хмурый сперва просто смотрел, еще не зная о своей удаче. Ну вот плывет еще одно длинное гребное судно с его старой родины. Выпячивается под легким ветром полосатый парус, на бортах видны яркие круглые щиты, а резная голова на переднем высоком штевне выкрашена в красный цвет и украшена выточенными острыми ушами. Как у волка.
В следующий миг сердце Гуннара резко забилось и он натянул поводья коня.
– «Красный Волк»!.. – почти выдохнул он и машинально схватился за амулет Тора[30 - Тор – бог битв у древних скандинавов.] на груди.
Вот уже шестнадцать лет Гуннар жил в Смоленске, но не забыл лучший корабль своего отца Кари Неспокойного. Некогда Кари и Эгиль вместе ходили в походы, потом Эгиль добился власти в Смоленске, а Кари два года служил ему на Днепре. Здесь же и был стрелой разбойника-ушкуйника, а его верные хирдманы[31 - Хирдманы – воины в отряде; хирд – боевой отряд викингов.], после того как Эгиль отомстил за их предводителя, пожелали вернуться на родину. Гуннару тогда было тринадцать и Эгиль вызвался оставить сына друга у себя в обучении. Обычно полагалось, чтобы ребенка воспитывал тот, кто ниже по положению, однако Эгиль и Кари прибыли на Русь простыми бродягами и Эгиль не считал, что уронит свою честь решив позаботиться о сыне павшего друга. Потому хирдманы и уплыли без Гуннара, хотя и обещали однажды вернуться. И вот… Хмурый варяг не ошибся – он узнал корабль отца!
Сейчас он ударил своего медлительного коня пятками, подъехал к вышке над рекой, велев дозорным подать знак драккару пришвартоваться. Стражи повиновались, узнав воспитанника князя, загудели в рог. Гуннар же, спешившись, вышел на бревенчатый причал, спокойный и невозмутимый, исподлобья наблюдая, как замерли с одной стороны драккара весла, как «Красный Волк» разворачивается носом к берегу, а гребцы о чем-то переговариваются, поглядывая из-за развешенных по бортам щитов.
Гуннар не сводил с них глаз, и только чуть участившееся дыхание выдавало его волнение.
– Причаливайте! Я давно вас жду и хочу узнать вести из Раудхольма.
Он только мельком оглянулся на остановившихся позади Светораду и спутников, но сейчас у него не было сил даже что-то объяснить им. «Красный Волк» вернулся в Гардар![32 - Гардар – так скандинавы называли Русь, буквально: Страна Градов.] Для Гуннара Хмурого это могло быть только добрым знаком.
Прищурившись, он теперь хорошо различал лица варягов, даже стал узнавать некоторых хирдманнов отца. Вот старый кормчий Хравн Торчащая Борода, вот украшенный шрамами Бьорн, рыжий Ульв Щеголь в яркой рубахе с вышивкой… Были и другие, кого он узнал, но были и новые, незнакомые ему лица.
– Не Гуннар ли Карисон вышел нам навстречу? – прозвучал от рулевого весла голос кормчего Хравна Торчащей Бороды. – Тогда скажу: сами боги послали нам удачу. Ибо мы прибыли за тобой!
Светорада тоже прошла на причал и тронула Гуннара за рукав.
– Ты хоть не собираешься вот так сразу покинуть нас?
Он чуть повернулся, внимательно поглядев на княжну. Сам-то он еще не ощутил полного значения слов: «Мы прибыли за тобой», а вот эта девушка сразу поняла.
– А ты бы не желала моего отъезда, Рада? – спросил он негромко, обратившись к дочери Эгиля тем именем, каким ее звали в детстве.
– Не знаю. Наверное не желаю. Ты ведь мне как брат. Но я понимаю – удел орла улетать. И ты уже готов к полету.
Эх, не таких слов ждал от красавицы княжны Гуннар, но сейчас должен был довольствоваться и этим. К тому же драккар уже причаливал, и ему пришлось выйти на пристань навстречу викингам. Все, конечно, не могли сойти на берег, не получив предварительно разрешения у служилых витязей местного князя, большинство викингов ожидали на драккаре, поглядывая из-за щитов, как их кормчий и рыжий Ульв приветственно хлопают по плечам высокого светловолосого воина на пристани.
– Я сразу узнал тебя, сын Кари Неспокойного! – весело воскликнул Хравн Торчащая Борода. – Ты так похож на отца… В тебе сразу видна кровь светловолосых людей из Раудхольма – и это так же верно, как то, что я лучший кормчий во всем Согне[33 - Согн – область в Норвегии.] и его фьордах!
А рыжий Ульв уже разглядывал стоявшую за Гуннаром Светораду.
– Клянусь молотом бога Тора, неужто это и есть та липа ожерелий[34 - Липа ожерелий – красавица, красивая девушка – такие иносказательные выражения у викингов назывались кенингами.], которую когда-то просватал за тебя Кари Неспокойный на хмельной пирушке? Хотя тогда она была еще совсем дитя и, помнится, ее дед кривич дал ей местное, но очень красивое имя.
– Лисглада, – с готовностью подсказала княжна. Дочь викинга, она прекрасно знала язык скандинавов.
По лицу Гуннара прошла тень.
– А ты хорошо помнишь о том их уговоре, Ульв Щеголь?
– А что, есть такие, кто позабыл? Что ж, тогда, похоже, мы прибыли не зря, и нам придется звоном стали помочь исполниться воле покойного Кари!
Светорада при этих словах перестала улыбаться и отошла. Ожидавшие в стороне Овадия и Ипатий принялись расспрашивать ее, отчего Гуннар решил их задержать, когда они уже на подступах к Смоленску. Овадия даже потребовал ехать дальше без варяга, но княжна попросила подождать. Лицо ее было взволнованным и на нем ясно читалось любопытство.
Тем временем старый Хравн отвел Гуннара в сторону.
– Мы прибыли за тобой, сын Кари Неспокойного. Хотя, сдается мне, ты настолько же спокоен, насколько вспыльчив и легок на подъем был твой отец.
Гуннар смолчал. Он считал ниже своего достоинства торопить там, где ему и так все пояснят. И Хравн заговорил:
– Нас послала твоя мать Торунн. Она ждет тебя, а в усадьбе Раудхольм нужен хозяин.
Если Гуннара и взволновала эта весть, то он не подал вида. Поправив рукоять меча в ножнах и не глядя на Хравна, он негромко заметил, что долго же его мать не вспоминала, что у нее есть сын.
– Ты не должен осуждать ее, Гуннар. Вспомни, твой отец был словно ветер: нигде не мог долго оставаться на месте. Торунн женщина из хорошего рода, но Кари похитил ее и, заключив с ней неполный брак[35 - У скандинавов было два вида брачного союза – полный и неполный. По неполному браку женщина не имела законных оснований считаться хозяйкой в усадьбе.], уплыл за море. Сколько раз он потом возвращался в Раудхольм и снова уплывал, а их союз оставался неполным, даже после того как Торунн родила тебя. У Кари для нее все не хватало времени, и она жила в усадьбе, по сути, наложницей, а всем заправлял младший брат Кари Асгрим. И так уж вышло, что, когда Асгрим овдовел и у него осталась только одна дочь Бера, он взял новой женой Торунн, которая к тому времени уже разуверилась стать законной женой твоего отца.
– Ты думаешь, я все это забыл? – не повышая тона, но с заметными гневными интонациями сказал Гуннар. – Нет, я помню, как кричал и сердился мой отец, когда, вернувшись из похода, застал Торунн брюхатой от собственного брата Асгрима!
– Это было давно, и не тебе их судить, Гуннар. Тогда Кари увез тебя в Гардар и Торунн не имела никаких вестей. Она родила Асгриму еще трех сыновей, но, видимо, именно тебе было спрядено богинями судьбы норнами стать хозяином в Раудхольме.
Гуннар ничего не ответил, но оглянулся на стоявшую в стороне Светораду. Увидел, как она что-то говорит своим спутникам и смеется. Сердце Гуннара гулко ударило в груди. Раудхольм – Рыжий Холм, так называлась эта большая усадьба на берегу фьорда. Она была настолько велика, что ее хозяин по праву мог именоваться хевдингом – правителем области, иметь в подчинении много людей, вести торговлю, вершить суд и расправу. По сути, считаться почти князем. Особенно если он богат и ему сопутствует удача. На службе у Эгиля Гуннар достаточно разбогател, а удача… Если его женой станет дочь могущественного конунга из Гардара, то не сможет ли он и сам стать конунгом?
– Что случилось в Раудхольме, раз Торунн послала за мной? – спросил он, не повышая голоса.
– В начале прошлой зимы на берегах фьорда была эпидемия гнилой болезни[36 - Гнилая болезнь – оспа.]. От нее умер Асгрим, умерли и все трое его сыновей. Усадьба осталась без хозяина, и Торунн правила сама. Но тут Бера, дочка Асгрима, к тому времени уже вышедшая замуж за соседнего бондера[37 - Бондер – свободный землевладелец.], неожиданно предъявила права на усадьбу отца. Они с мужем решили, что пришла пора взять правление в Раудхольме в свои руки. Дело едва не дошло до вооруженного столкновения, ибо Торунн не из тех, кто легко отдает нажитое. Однако в ту пору был созван тинг[38 - Тинг – собрание свободных людей.], на котором рассмотрели и вопрос о наследстве твоего отца. Было принято такое решение: если в Раудхольм до следующего праздника Йоля[39 - Йоль – день зимнего солнцестояния (в начале января); праздник в честь бога Тора.] не явится сын старшего из братьев, то есть ты, усадьба и все прилегающие к ней земли перейдут к Бере и ее мужу. Так что тебе решать…
– Сейчас вы продолжите свой путь к Смоленску, – резко Хравна Гуннар. – Там вы станете среди судов в гавани и будете ждать моего решения. Я же… – Он оглянулся на Светораду. – Пока мне следует проводить княжну и гостей. А потом я переговорю с князем Эгилем Золото!
Последние слова он почти выкрикнул, так что Светорада и ее спутники оглянулись, дивясь, отчего это так шумит обычно сдержанный варяг. А он уже шел к ним.
– Едем, княжна. Едем немедленно! И даже если все лешие и водяные сойдутся на нашем пути, они не помешают мне увидеться с князем до наступления сумерек и потребовать от него того, что я должен получить по праву!
Он почти вскинул Светораду в седло, но на какой-то миг задержался, пристально поглядев на нее. Княжна, несколько озадаченная, тоже не могла отвести от Гуннара глаз. Она видела, как непривычно ярко блестят глаза варяга, как странно изменилось его лицо, как растянулись в улыбке губы, обнажив крупные зубы… С неожиданным удивлением княжна вдруг поняла, что видит улыбку Гуннара едва ли не впервые в жизни. И отчего-то ей стало не по себе, ибо в этой улыбке было что-то смутно напомнившее ей оскал зверя…
К Смоленску они подъезжали уже на закате. Алым отблеском светилась река, золотисто-рыжими казались ели на ее берегах. У причалов рядами стояли многочисленные струги с резными головами диковинных зверей на высоких штевнях. Весной начиналось время судоходства, корабелы спешили в путь, купцы готовили суда, и над низинными ремесленными посадами стлался дым от котлов смолильщиков, стучали топоры, разлеталась светлая стружка.
В нижнем посаде у реки и вечером не стихала кипучая жизнь. Сновали носильщики, по рядам лоточников важно прохаживались торговые гости, оглядывая товар. По сходням на пристани тащили пузатые мешки, тянули за рога жалобно блеявших баранов, катили бочонки. В вечернем воздухе над городом носился дымок от многочисленных бань, располагавшихся вдоль реки. Ну а вверх поднималась дорога в сам град Смоленск, окруженный внушительным частоколом.
Внутри было тесно от дворов и усадеб. И везде заборы. Зато ворота часто украшены резьбой и богато раскрашены – для красоты. И часто возле усадеб оставляли расти березку. Тоже для красоты. А вот улицы в дождливое время были грязными. Зато по сухой поре плотно утрамбованая земля выглядела светлой и ровной.
Детинец с жилищем князя Эгиля располагался среди градских несколько отдельно, чтобы с заборолов[40 - Заборол – укрепленная бревенчатая стена с переходами, на которых несут службу дозорные.] можно было видеть приближающихся. А въезд уходил под арку мощной срубной башни, возведенной среди земляной насыпи, окружавшей детинец. Подковы коней тут гулко простучали по бревнам прохода, а затем процокали по мощенному камнем двору внутренней крепости. Сразу за воротами росли в ряд несколько высоких елей, столь древних, что говорят вокруг них селились еще первые смоленские поселенцы. Поэтому, как бы не располагались службы и хозяйские постройки, эти ели никто не смел спилить. И они, как своеобразная аллея, вели к терему князя – высокому, с раскрашенными шатровыми кровлями, разной галерей, с позолоченными петушками на тонких шпилях.
У теремного крыльца Светорада, не дожидаясь дежурного гридня[41 - Гридень – служивший при князе воин; гридни выполняли охранные функции и прислуживали семье князя.], легко соскочила с лошади.
– Гуннар, подожди!
