– Мой новый приятель. Свой в доску. – Потом подошел к Цыгану и, обнимая его за плечи, зашептал: – Присмотрись, Цыган. Внимательно присмотрись, понял?
– Чего же не понять? – громко сказал Цыган. – Мы с Михаилом старые знакомые.
Глава шестая. Не для того погиб человек…
Климов нажал кнопку настольной лампы, и строчки протоколов стали выпуклыми и рельефными. Климов откинулся в кресле и прикрыл на секунду глаза.
Дело, с которым знакомился Климов, поначалу показалось ерундовым, и его поручили самому молодому оперативнику в отделе. Витун, как ласково звали Виктора Конова старожилы, только прибыл с шестимесячных курсов, поскрипывая новенькой портупеей, и любой правонарушитель без труда угадывал в нем работника милиции. Витун взялся за расследование рьяно, но через несколько дней к первому заявлению о мошенничестве прибавилось второе, потом третье. А мошенник, продающий алчным или доверчивым людям под видом золотого песка медные и бронзовые опилки, разгуливал на свободе и продолжал совершать одно преступление за другим. Проверка по картотеке МУРа ничего не дала. Приметы, называемые многочисленными потерпевшими, не подходили ни к одному из известных в Москве мошенников. Следовательно, разыскиваемый преступник был или приезжим, или талантливым новичком.
Мошенничеством заинтересовались «старички».
Шленов провел большим пальцем по усам и сказал:
– Сегодня некогда, а завтра обедать не буду и за час словлю золотушника.
Прошла неделя, Шленов ходил хмурый и отмахивался могучей рукой от шуток товарищей. А преступник то всучит свое «золотишко» приехавшему в Москву крестьянину, то разыграет из себя налетчика, который торопится сбыть левый товар, и «удачливый» нэпман приобретает по дешевке полкилограмма медного «золота». Имя преступника оставалось неизвестным, а предугадать, где и когда он появится со своим холщовым мешочком, Шленову не удавалось.
Когда количество заявлений перевалило за десяток, Климов решил сам ознакомиться с материалами. Вот они лежат – тоненькие приплюснутые папочки, разные и одинаковые одновременно, как различно одетые братья-близнецы. Климов не волшебник – сидя в кабинете, ничего конкретного предложить не может. Если бы пойти в город, потолкаться среди людей, может, и попался бы на глаза этот ловкий пройдоха. Но уходить из кабинета нельзя. Климов сложил все дела в аккуратную стопку, выстроил рядком злополучные холщовые мешочки с опилками, потом посмотрел на них и улыбнулся. Такие дела спать не мешают. Конечно, начальство по головке не погладит, но совесть не мучает и злости на этого мошенника нет. Может, и не прав он, Климов, но нет злости, и все тут. Потерпевших не жалко, а порой даже смех разбирает, когда они хватаются за голову и рассказывают, как их провели.
Климов достал из стола листки, полученные днем от Николая, стал их читать и переписывать аккуратным ученическим почерком. Банду Серого в одну сторону, остальных – в другую. А этого парня Климов вроде знает, встречал где-то… Около двадцати лет, среднего роста, русоволос, кудряв, веснушки на носу и щеках… В скобках стоит буква «м».
Климов, как мальчишка, хлопнул в ладоши. Мошенник! Этот САМЫЙ мошенник, чьи приметы он сегодня перечитывал много раз. Вот ловко! Климов вылез из-за стола, открыл дверь и крикнул в гулкий коридор:
– Витун! Витун, зайди на минуточку!
Через минуту Конов вошел в кабинет. Климов сразу отметил происшедшую в парне перемену: портупея исчезла, вместо щеголеватого полувоенного костюма – старенький пиджачок и полузамызганные клеши, на ногах стоптанные штиблеты.
– Тебя не узнать, Витун. Прямо блатной с Сухаревки, – сказал, улыбаясь, Климов.
– Вконец замучили. – Конов покосился в коридор. – И какой я представитель в этом наряде? – Он одернул пиджак и поправил сползающую на живот кобуру.
– Сейчас ты им нос утрешь. – Климов протянул Витуну листок с фамилией и адресом мошенника. – Возьми машину и езжай. В квартиру входи вместе с шофером, и тащите его сюда, паршивца. Обыск не делай, никаких доказательств не надо. Завтра вызовем всех потерпевших. Они на очных ставках преступника опознают. Он вмиг расколется.
– Где же вы его отыскали, Василий Васильевич? – спросил Витун удивленно. – Я ноги до крови стер, бегая по городу, а вы два часа и… – Он хлопнул рукой по листку.
– Его отыскал другой человек. Но для ребят жулика нашел ты. – Климов подтолкнул Конова к дверям. – Давай-давай, пока машина на месте.
Затрещал телефон.
– Климов? Слушай, Климов, говорит Власов из политпросвета. Ты почему молчишь?
– Тебя слушаю, – ответил Климов.
– Вот, ты слушай. Ты почему саботируешь? Бывший красный командир – и саботируешь партийные мероприятия. Ты почему молчишь?
– Тебя слушаю, – повторил Климов.
– Ты слушай, слушай. Я на тебя жаловаться буду, ты уклонист, Климов. Я четыре раза тебе звонил и предупреждал, что в четверг у нас митинг, посвященный смычке с деревней. Звонил?
– Звонил. – Климов вздохнул. – Ты понимаешь, Леша, у меня в этот вечер получилась нечаянная встреча с бандитами. Постреляли малость.
– В тебя?
– И в меня тоже, Леша, – ответил Климов и улыбнулся, представив озабоченное лицо приятеля. – Но не попали.
– Так зачем же вы, товарищ Климов, мне об этом рассказываете? И не называйте меня по имени, я вас, кажется, не в кино приглашаю. Я вас категорически предупреждаю, что буду жаловаться. Послезавтра у нас митинг, посвященный благоустройству Москвы. В семь часов. Вы знаете, что в Москве полтора миллиона жителей и жилой площади не хватает. Знаете? Попробуйте не прийти!
Климов пожал плечами и повесил трубку. Телефон, снова захлебываясь, затрещал.
– Василий Васильевич, это я, – раздался глухой голос Панина. – Жду на углу Кадашевской набережной и Старомонетного переулка. Приезжайте скорее, и обязательно на машине.
Что могло случиться?
Машину можно вызвать из управления. Но пока дозвонишься, пока она придет. Климов буквально слетел с лестницы и побежал. На полпути он остановился, вспомнил, что наган остался на столе, махнул рукой и побежал дальше. На Ордынке еще гулял народ, и кто-то свистнул ему, заулюлюкал, затопал ногами.
Вот и Старомонетный, еще немного – и набережная. Климов, тяжело дыша, перешел на шаг, вглядывался, напрягая зрение, стараясь рассмотреть, где может его ждать Николай. На углу стояла повозка, темная маленькая фигурка копошилась около лошади. Климов нарочно вошел в бледный круг уличного фонаря.
– Сюда, – сказала фигурка и махнула рукой.
– Ты? – удивленно спросил Климов, с трудом узнавая Панина в мужицкой рубахе и картузе. – Что случилось?
Панин молча стоял и держал лошадь под уздцы, и было в его молчании и одеревенелой неестественной позе что-то такое, отчего у Климова ноги сразу стали чужими, и он тяжело навалился на возок.
– Лавров жив? – спросил он.
– Лавров жив, – ответил Панин.
И тут Климов почувствовал под своим локтем чьи-то ноги и негнущимися пальцами ощупал тело под мешковиной.
– Вот. – Панин протянул руку и медленно разжал пальцы. На вздрагивающей ладони лежало пенсне со шнурком.
– Кто? – спросил Климов, отыскивая под мешковиной голову, погладил.
– Свисток узнал. – Панин отвернулся. – Забирайте. Мне надо возвращаться.
Климов поднял маленькое тело.
– К себе не несите. Я должен был его утопить. Если у вас его увидят, то моего тела не получите, – зло сказал Панин, вскочил в возок и хлестнул лошадь.
Климов сгорбился и прижал к себе мертвого Фалина.
– В четыре будь на Зубовской, – сказал он тяжело и зашагал по набережной.
Климов нес Фалина, как носят детей, держал крепко, но не очень, будто боялся причинить боль. Каждый шаг отдавался звенящей болью, в голове было пусто, и обрывки мыслей появлялись и пропадали, как титры на экране кинематографа.
«Утром он живой и веселый радовался полученному заданию… подушечка на стуле… Куда же ты, дружище, пошел, если тебя могли узнать?»
На углу Ордынки ему удалось остановить извозчика. Пролетка заскрипела и сильно наклонилась на один бок, а извозчик, не оборачиваясь, сердито буркнул:
– Напиваются до зеленого змия. Если измарает карету, платить будешь.
Климов продолжал держать Фалина на руках, уложил его голову себе на плечо и сказал:
– Гнездниковский переулок.
В кабинете начальника Фалина уложили на диван и пригласили доктора.
Климов сидел в кресле, грыз мундштук потухшей трубки и смотрел на происходящее со стороны, будто это его не касается. Врач, высокий полный мужчина, молча раздвинул стоящих у дивана людей, склонился над Фалиным, приподнял ему веки, пощупал пульс, бережно положил маленькую ручку обратно на грудь и так же молча пошел к выходу. В дверях он закашлялся, снял очки и прикрыл глаза тяжелой ладонью.
Оперативные работники стали расходиться, каждый украдкой бросал взгляд на Климова, за дверью раздавались их приглушенные голоса, потом все стихло.
В кабинете остались, как и утром, трое: начальник, Климов и Фалин.
– Кто? – спросил начальник.
– Свисток, простите, Володин узнал.
– Кто привез?
– Панин.
– Смелый парень.
– Смелый. – Климов поднял голову. – Как же можно было Фалина посылать, раз его бандиты знают?
Начальник заскрипел стулом, что-то переложил на столе, взял карандаш, неожиданно швырнул его в корзину для бумаг и глухо сказал:
– А кого здесь не знают, Василий? Нет таких. Людей всего-то, – он растопырил пальцы, – раз-два и обчелся. Где их взять, людей-то? Сашка был отчаянный парень и умница редкая. На самые опасные задания ходил. Позавчера по его данным мы ликвидировали банду в Марьиной Роще. Почище твоего Серого были налетчики.
– А мне Фалин говорил…
– Знаю. – Начальник вышел из-за стола и сел на диван в ногах у Фалина. – Знаю, Василий. Он всем одну и ту же сказку рассказывал, мол, бумажной волокитой занимается. Но у него пальцы на правой руке почти полностью парализованы были и писать он не мог. Стрелять левой рукой научился, а писать – нет. А может, и умел, да скрывал. Фалина разве поймешь? Хитрющий мужик.
Начальник рассказывал о Фалине то в прошедшем времени, то, как о живом, в настоящем. Говорил медленно, теряя нить, тер голову ладонями и повторял последнее слово.
– Настоящий человек Сашка и жил красиво. У Деникина в штабе четыре месяца провел, и люди рассказывали, что он один дивизии стоил. Феликс Эдмундович мне звонил, интересовался, как живет Александр, и привет передавал. У Фалина туберкулез легких в тяжелой форме, потому-то он такой и худенький. Я как узнал про болезнь Фалина и про работу в разведке, начал беречь его. В прошлом году мы Сашку лечиться отправили, да разве он лечиться будет? Доктор мне говорил, что безнадежно у Александра с легкими. Он и сам это знал, потому и лез в самые опасные операции. А как почувствовал, что я его от дел потихоньку отстраняю, такой скандал устроил, что в этом кабинете люстра дрожала.
«Я, – говорит, – на задержание не годен, писать я не могу, только и умею, что шататься по бандитским малинам. Ты, – это он про меня, – не начальник, а близорукий, бесхребетный интеллигент, и тебе нельзя руководить людьми». Стал про расстановку кадров говорить и Владимира Ильича цитировать, чуть ли не в контрреволюции обвинил.
Я тоже не из бумаги, и меня нахрапом не возьмешь. – Начальник поправил подушку под головой Фалина. – Выставил я его из кабинета и влепил трое суток домашнего ареста. Он по-военному повернулся и вышел, потом приоткрыл дверь и говорит: «Готовься, через три дня я тебе устрою варфоломеевскую ночь». Что это за ночь за такая, Василий?
Климов пожал плечами:
– Что-нибудь из истории, наверное.
– Может, и из истории, от этого мне легче не было. Через три дня Сашка явился и доложил, что готов для дальнейшего прохождения службы. Меня его эти военные выражения всегда смущали, а тут он, склонив голову набок, посмотрел на меня, как на врага народа. У меня даже сердце сжалось. Нет, думаю, не отступлю. Здесь твердость нужна. Выслушал я его и сухо так сказал: «Хорошо, товарищ Фалин, когда понадобитесь, я вас вызову». Он щелкнул каблуками и говорит: «Я у секретаря подожду». И вышел, я слова вымолвить не успел.
Проходит минут тридцать, звонят от Феликса Эдмундовича. Не знаю, что Александр там наговорил, но попало мне крепко. Слова сказать не дали. «Использовать Фалина на самых боевых участках работы. Об исполнении вечером доложить лично Дзержинскому». И бряк трубку. Не успел я пот вытереть, а он уже стоит в кабинете, лицо каменное, смотрит мимо меня, и пенсне, точно полевой бинокль, поблескивает.
«Александр Фалин явился по вашему приказанию, товарищ начальник».
Вот такой человек Сашка.
Больше всего он в людях не любил самокопания и всякие интеллигентские переживания. «Мы – боевой отряд и не можем пока обходиться без потерь, – говорил он. – Человек бесценен, но каждая смерть должна только укреплять нашу уверенность в правоте дела, за которое мы боремся, закалять нас, а не размагничивать. В этом наш долг перед погибшими товарищами».
И еще, – начальник хрустнул пальцами, – я одобряю твое бережливое отношение к людям, Василий. Но мне не нравится, что ты разоружаешься.
Климов кашлянул и заерзал в кресле.
– Да, разоружаешься, – повторил начальник. – Ты считаешь, что мы полностью победили и война окончилась. Сражения, мол, ведутся во время войны, а наша сегодняшняя работа – обычная мирная профессия, и человеческие потери должны быть исключены на сто процентов. К сожалению, это далеко не так. Ты не читаешь зарубежные газеты? Знаю, что не читаешь, и я тоже не читаю. Но мне рассказывают товарищи, что пишут о нас буржуи. Мол, в красной России бандитский террор. На улицах валяются трупы, большевики не в силах унять разгул бандитизма, они гниют изнутри. Тебе понятно? Сейчас мы на огневом рубеже. Ты, я, Фалин, твои ребята. Каждый бандитский налет – не только потеря для рабочего класса энного количества материальных ценностей, но и политическая акция против советской власти, подрыв ее престижа.
Из-за того, что ты недооцениваешь важность нашей работы, ты размагничиваешься и внутренне разоружаешься. Становишься не добрым, а добреньким, жалостливым. Лавров и Панин продолжают бой, начатый тобой в семнадцатом году, а раз бой, значит неминуемые потери.
Начальник тяжело перевел дух и продолжал говорить. Климов смотрел на его большое одутловатое лицо, на глубокие морщины у рта и понимал, что начальник убеждает и взбадривает не только его, Климова, но и себя.
– Последнее, Василий. Можно, конечно, взять Серого и всех его молодчиков и поставить к стенке. Можно, да нельзя. Мы провозгласили первое в мире государство рабочих и крестьян и их первую Конституцию. Основной закон надо охранять, строго соблюдать, так как или закон есть, или его нет. Третьего быть не может. Мы должны доказать вину этих махровых бандитов, и поэтому Лавров и Панин там, а Фалин здесь.
Начальник показал на диван, поднялся и в первый раз посмотрел Климову в лицо.
– Уверен, что ты меня понял, Василий. Мы похороним Александра тихо, ночью. Похороним тихо, без традиционного залпа и оркестра. Так требуют обстоятельства, и мы обязаны так поступить. Когда у тебя встреча с Паниным?
– В шестнадцать часов. – Климов встал и расправил сутулые плечи.
– Прощайся и уходи. Тебе надо быть в отделе. Запиши мне в календаре адрес, я тоже приду.
Климов поцеловал Фалина в холодный лоб, записал в календаре адрес квартиры на Зубовской и, твердо ступая по вытертому ковру, вышел из кабинета. На улице он опять выпрямился и быстро зашагал по ночной Москве.
Царя свалили. Беляков расколошматили. Неужели серым уступим? Выше держать голову и не размагничиваться! В этом наш долг перед погибшими товарищами.
Климов взбежал по лестнице, остановился перед своим кабинетом и стал шарить в карманах в поисках ключа. Дверь распахнулась сама, и Климов увидел, что ребята расположились полукругом, а в центре на стуле сидит высокий лохматый парень. Он сидел прямо, уверенно расставив ноги, и, оглядывая слушателей серьезными глазами, говорил:
– Они же все сплошная контра, граждане начальники. Вы спросите у них, зачем им понадобилось золото? Интересно будет послушать. Я кто есть? Пролетариат, – сказал он. – Когда начальник приехал, я собрался и пошел с ним без разговора. Я скрываю, что опилки мои? – Парень указал на холщовые мешочки, стоявшие рядком на столе. – Нет. Сколько буржуев пришло на меня жаловаться? Одиннадцать? Так их на самом деле в два раза больше! Можете записать, они все здесь. – Он постучал пальцем по виску. – Почему, спрашивается, половина не заявила в милицию? Потому что не смогут ответить на вопрос, зачем им понадобилось золото. От моих дел рабочей власти одна польза.
Все опять засмеялись. Конов, сидевший как герой за столом Климова, даже схватился за голову, только Зайцев брезгливо поморщился, тряхнул своей коробочкой и отправил в рот очередной леденец.
– Что вы гогочете? Вы Ленина читали? Знаете, в чем смысл новой экономической политики?
– Стоп! – пробасил Шленов, грузно поднялся со стула и в два шага пересек кабинет. – Заткни глотку, паря. – Он взял парня за шиворот, рывком поставил на ноги, оглядел, словно лошадь на базаре, и неожиданно влепил ему такую затрещину, что оратор волчком отлетел в дальний угол кабинета.
Неожиданность этого поступка всех парализовала. Первым пришел в себя Конов, он выскочил из-за стола и тонкими мальчишескими руками схватил Шленова за богатырскую грудь. Припадая на больную ногу, к ним подошел Сомов, оттолкнул Витуна и процедил сквозь зубы:
– Стыдитесь, ребята!
– И чего раскудахтались? – удивленно протянул Шленов. – Из-за контры…
