Все засмеялись, а Люси ощутила приятный зуд между ног.
Вот и теперь ее переполняло желание. Санни схватил девушку за руку, повлек за собой по коридору и затащил в пустую спальню. Как только дверь за ними закрылась, Люси почувствовала, как слабеют ее ноги. Санни впился в нее горькими от жженого табака губами. Она открыла рот, впуская внутрь его язык. Зашуршало платье, и большие теплые пальцы стянули с Люси атласные трусики и принялись ласкать ей промежность. Люси обхватила Санни за шею и прижала к себе, пока он свободной рукой расстегивал брюки. Затем подхватил ее под голые ягодицы и оторвал от пола, а Люси скрестила ноги у него на бедрах. Его язык снова оказался у нее во рту, и Люси принялась жадно его посасывать. Резким движением Санни прижал ее к двери, да так, что Люси больно ударилась затылком. В живот ей уперлось что-то большое и горячее. Чувствуя, что орудие нуждается в направлении, девушка опустила правую руку. Налитая кровью мышца едва помещалась в ладони и пульсировала, будто зверек. Чуть не плача от предвкушения, Люси погрузила наконечник во влажное, трепещущее лоно. Санни вошел, и она едва не задохнулась от пронзившего тело наслаждения, а ноги сами собой взметнулись вверх. Словно колчан, она принимала в себя стрелу за стрелой. С каждым молниеносно-раздирающим ударом ее поясница выгибалась все сильнее, пока впервые в жизни Люси не достигла сокрушительной кульминации. Зверек внутри обмяк, а по бедрам потекло густое семя. Разжав ноги, она медленно опустила их на пол.
Люси и Санни стояли, привалившись друг к другу, и тяжело дышали. Не сразу, но они услышали осторожный стук в дверь. Санни поспешно застегнул брюки, придерживая дверь, чтобы стучавший не вошел. Люси принялась одергивать платье, при этом кося глазами в сторону, однако орудие, которое доставило ей столь непередаваемое наслаждение, уже скрылось за черной тканью. Из-за двери послышался тихий голос Тома Хейгена:
– Санни, ты здесь?
Тот облегченно вздохнул и подмигнул Люси.
– Да, Том. Что такое?
– Дон ждет тебя в кабинете, – так же тихо ответил Хейген. – Пошли.
За дверью послышались удаляющиеся шаги. Подождав немного, Санни смачно поцеловал девушку в губы, а затем выскользнул из спальни.
Люси пригладила волосы, расправила платье и подтянула подвязки на чулках. Каждое движение отзывалось ноющей болью, губы распухли и горели. На бедрах остались липкие капельки, но вместо того чтобы пройти в уборную и подмыться, Люси сбежала по ступенькам и вышла в сад, где присоединилась к невесте и другим подружкам.
– Где ты пропадаешь? – капризным тоном поинтересовалась Конни. – У тебя разгоряченный вид. Посиди со мной.
Жених налил девушке вина и догадливо улыбнулся. Люси было все равно. Она жадно припала к бокалу; темно-красный виноградный напиток приятно обволакивал пересохшее горло. Влажные бедра липли друг к другу. По телу пробегала дрожь. Глядя поверх бокала, Люси выискивала в толпе Санни Корлеоне; никто другой ее не интересовал.
– Когда все закончится, я расскажу, что делала, – заговорщицки прошептала она на ухо Конни.
Та засмеялась. Люси целомудренно сложила руки на столе, но глаза ее победоносно блестели, словно ей удалось обокрасть невесту.
* * *
Америго Бонасера проследовал за Хейгеном в угловой кабинет. Дон Корлеоне сидел за огромным рабочим столом, Санни стоял у окна и смотрел в сад. Впервые за день дон не проявил радушия, не обнял гостя и даже руки ему не пожал. Мастер похоронных дел получил приглашение на свадьбу только потому, что их с доном жены – ближайшие подруги. Сам Бонасера пребывал в крайней немилости.
Свое прошение он решил начать исподволь и не в лоб.
– Я надеюсь, вы простите моей дочери, крестнице вашей супруги, что она не пришла на праздник. Она все еще в больнице…
Бонасера красноречиво поглядел в сторону Санни Корлеоне и Тома Хейгена, давая понять, что не хотел бы говорить в их присутствии.
– Мы все знаем, что с ней приключилось, – сурово отрезал дон. – Если я могу хоть чем-то помочь, только скажи. Все-таки моя жена – ее крестная. Я о таком не забываю.
Это был неприкрытый упрек в адрес мастера похоронных дел: тот никогда не называл дона крестным отцом, как того требовал обычай.
Бонасера побледнел еще сильнее, но все же нашел в себе силы спросить:
– Позволите поговорить с вами наедине?
Дон Корлеоне отрицательно мотнул головой.
– Эти двое – мои ближайшие помощники, которым я готов доверить свою жизнь. Отослать их было бы оскорблением.
Бонасера, прикрыв глаза, вздохнул и заговорил – ровно, как привык утешать своих клиентов.
– Я воспитал дочь в американском духе. Я верю в Америку, я обязан ей своим богатством. Я дал дочери свободу, научив ее не позорить семью. Она встретила молодого человека, не итальянца. Ходила с ним в кино, гуляла допоздна. Однако он так и не изъявил желания познакомиться с нами, с ее родителями. Моя вина: я ни разу не выказал неудовольствия… Два месяца назад он с приятелем взял мою дочь покататься. Они напоили ее виски, а потом попытались обесчестить. Она не далась, и тогда ее избили. Как собаку. Когда я приехал в больницу, то увидел, что все ее лицо в кровоподтеках, нос сломан, а челюсть скреплена проволокой. Она мучилась от боли. Стонала: «Папа, папа, за что они так со мной? За что?» Я смотрел на нее и плакал.
Голос у Бонасеры пресекся, на глазах выступили слезы.
Дон Корлеоне словно бы против воли сочувственно кивнул, и Бонасера продолжил. Было слышно, что он с трудом сдерживает эмоции.
– Почему я плакал? Это ведь моя любимая дочь, свет моей жизни. Она была красавицей. Она доверяла людям – а теперь уже не станет. И никогда больше не будет красивой.
Бонасера затрясся, его лицо вспыхнуло.
– Как добропорядочный американец я обратился в полицию. Парней арестовали и судили. Их вина была полностью доказана, и они сознались. Судья приговорил их к трем годам – условно. Их освободили прямо в зале суда. Я стоял там, как дурак, а эти скоты ухмылялись. Тогда я сказал жене: «Искать справедливости нужно у дона Корлеоне».
Дон сочувственно кивал, выслушивая чужое горе. Однако теперь в его тоне не было и намека на сострадание, а лишь оскорбленная гордость:
– Почему ты сразу не пошел ко мне, а обратился в полицию?
– Что вы от меня хотите? – еле слышно прошептал Бонасера. – Я сделаю все, что угодно. Только выполните мою просьбу.
Последние слова прозвучали довольно дерзко.
– И в чем твоя просьба? – холодно спросил дон.
Бонасера вновь бросил взгляд на Санни с Хейгеном и вздохнул. Дон, не вставая с кресла, подался вперед. Мастер похоронных дел помялся, затем приник к самому уху дона, почти коснувшись его губами. Дон Корлеоне слушал бесстрастно и отрешенно, будто священник в исповедальне. Наконец Бонасера закончил шептать и выпрямился. Дон поднял на него суровый взгляд; проситель весь покрылся испариной, но глаз не отвел.
– Я этого не сделаю, – произнес дон. – Ты забываешься.
– Я заплачу, сколько потребуете, – громко и уверенно произнес Бонасера.
Хейген нервно дернул головой. Санни впервые отвлекся от происходящего за окном и, сложив руки на груди, саркастически скривил губы.
Дон Корлеоне поднялся.
– Мы с тобой знаем друг друга много лет, – начал он ледяным тоном, хотя его лицо по-прежнему ничего не выражало, – однако до сих пор ты не обращался ко мне ни за советом, ни за помощью. Не припомню, когда ты в последний раз приглашал меня к себе на чашечку кофе. А ведь моя жена – крестная твоей единственной дочери. Будем честны, ты избегал дружбы со мной, потому что боялся оказаться у меня в долгу.
– Я не хотел неприятностей, – выдавил из себя Бонасера.
– Помолчи! – прервал его дон. – Ты считал Америку раем. Дела твои шли хорошо, ты преуспевал – и думал, что жизнь прекрасна и ничто не способно причинить тебе вреда. Ты не обзавелся верными друзьями. Зачем? Есть полиция, есть суды – они защищали тебя и твоих родных. И никакой дон Корлеоне был тебе не нужен. Ну и хорошо. Да, ты задел мои чувства, однако не в моих правилах навязывать дружбу тем, кто ее не ценит. Тем, кто меня не уважает.
Дон ненадолго замолк и одарил мастера похоронных дел вежливо?ироничной улыбкой.
– И вот теперь ты приходишь и просишь у меня справедливости… Но ты просишь без уважения. Не предлагаешь мне дружбу. Ты приходишь ко мне домой в день свадьбы моей дочери и требуешь крови. А потом говоришь, – голос дона стал язвительным, – «я заплачу, сколько потребуете». Нет, не подумай, я не обиделся; вот только скажи, чем я заслужил подобное неуважение?
– Америка была добра ко мне! – выкрикнул Бонасера со смесью страха и негодования. – Я хотел быть послушным гражданином. Хотел, чтобы моя дочь выросла американкой.
Дон одобрительно захлопал.
– Отлично сказано, браво! Тогда тебе не на что жаловаться. Судья все решил. Америка все решила. Пойдешь навещать дочь в больнице – принеси ей цветы и конфеты. Это ее утешит. Все образуется. Ничего страшного не произошло. Парни молоды, куражливы, а один из них – сын влиятельного политика. Дорогой мой Америго, ты всегда был честен. Хоть ты и чураешься дружбы со мной, должен признать, что на слово Америго Бонасеры я готов положиться, как ни на чье другое. Так что пообещай мне забыть об этом безумии. Это не по-американски. Прости. Отпусти. Ничего не поделать, неприятности случаются.
Речь дона ничем не выдавала его гнева, но была полна злой иронии и презрения. Несчастный мастер похоронных дел весь сгорбился и затрясся, однако нашел в себе силы сказать:
– Я пришел к вам искать справедливости…
– Ты нашел ее в суде, – отрезал дон.
– Нет, – Бонасера упрямо замотал головой. – Суд справедливо обошелся с юнцами, но не со мной.
Дон кивком оценил этот нюанс и спросил:
– Какая же справедливость тебе нужна?
– Око за око.
– Ты требовал большего. Однако твоя дочь жива.
– Тогда пусть хотя бы страдают, как страдает она, – нехотя процедил Бонасера.
Дон молча ожидал продолжения. Собрав остатки смелости, проситель произнес:
– Сколько это будет стоить?
Его слова были воплем отчаяния.
Дон Корлеоне отвернулся, давая понять, что разговор окончен. Бонасера остался на месте.
После недолгого молчания, будучи человеком широкой души, который не может долго сердиться на непутевого друга, дон Корлеоне снова посмотрел на мастера похоронных дел. Тот был бледнее усопших, которых подготавливал.
– Что мешало тебе попросить меня о помощи? – Дон был мягок и спокоен. – Нет, ты месяцами таскаешься по судам. Тратишь деньги на адвокатов, которые спят и видят, как бы обвести тебя вокруг пальца. Полагаешься на судью, который готов продаться тому, кто больше заплатит, как проститутка. Нужны деньги – ты идешь в банк и платишь грабительские проценты, стоишь с протянутой шляпой, как попрошайка на паперти, пока тебя обдирают до самых трусов…
Он помолчал и продолжил уже более строгим голосом:
– Если б ты пришел ко мне, я поделился бы с тобой всем, что имею. Если б ты попросил меня о справедливости, негодяи, что погубили твою дочь, уже сегодня умылись бы кровавыми слезами. Если б ты вдруг по несчастью нажил врагов, они стали бы моими врагами. – Дон назидательно поднял палец и указал на просителя. – И тогда, поверь, тебя боялись бы.
Бонасера наклонил голову и сдавленно произнес:
– Будьте моим другом. Прошу.
– Хорошо, – произнес дон Корлеоне, кладя руку ему на плечо. – Ты получишь свое правосудие. Когда-нибудь – может быть, этот день никогда не настанет – я попрошу тебя об ответной услуге. А до того считай справедливость подарком моей жены, крестной твоей дочери.
Дверь за исполненным благодарности мастером похоронных дел закрылась, и дон Корлеоне обратился к Хейгену:
– Поручи дело Клеменце. Пусть возьмет надежных людей, которых не опьянит жажда крови. Мы не убийцы, что бы там ни вбил себе в голову этот гробовщик.
Он посмотрел на своего старшего сына, который не сводил глаз с гулянки за окном. «Сантино безнадежен, – подумал дон. – Если он не желает учиться, ему никогда не стать доном и не руководить семейным делом». А значит, нужно подыскать кого-то другого, и поскорее. В конце концов, Вито Корлеоне не вечен…
Снаружи послышался радостный рев множества голосов. Санни поплотнее прижался к стеклу, а затем с радостной улыбкой подскочил к двери.
– Это Джонни! Я же говорил, что он прилетит на свадьбу!
Хейген тоже выглянул во двор.
– Это и вправду ваш крестник, – сообщил он дону Корлеоне. – Пригласить его сюда?
– Не надо. Пусть гости насладятся его обществом. Сам потом зайдет. – Дон улыбнулся Хейгену. – Вот это я понимаю – достойный крестник…
Том ощутил легкий укол ревности.
– Джонни не навещал вас два года, – сухо напомнил он. – Наверняка опять попал в переплет и ищет помощи.
– К кому же еще ему пойти, как не к своему крестному отцу? – спросил дон Корлеоне.
* * *
Первой Джонни Фонтейна заметила Конни Корлеоне. Позабыв приличествующую невесте скромность, она с визгом «Джонни-и?и!» кинулась ему на шею. Тот крепко обнял Конни в ответ, поцеловал в губы и, придерживая ее за талию, повернулся навстречу остальным гостям. Здесь были сплошь старые друзья, с которыми он вместе рос в манхэттенском Вест-Сайде. Конни потащила его знакомиться с мужем, который, как с усмешкой отметил Джонни, несколько расстроился, что перестал быть звездой торжества. Джонни поздоровался, вложив в рукопожатие все свое очарование, и чокнулся с Карло бокалом вина.
– Эй, Джонни, может, споешь? – окликнули знаменитого гостя с помоста, где сидели музыканты.
Знакомый голос принадлежал Нино Валенти. Джонни Фонтейн заскочил на помост и обнял старинного друга. До того как он стал знаменит на всю страну, выступая на радио, они с Нино были неразлучны: вместе пели, вместе гуляли с девчонками. Попав в Голливуд, Джонни пару раз созванивался с другом и обещал устроить ему концерт в каком-нибудь модном клубе, но так и не сдержал слово. И все равно, глядя на веселую, насмешливую, немного пьяную ухмылку, он ощутил прежнюю теплоту.
Нино забренчал на мандолине, Джонни Фонтейн положил руку ему на плечо, объявил «Специально для невесты!» и, притопывая ногой, затянул скабрезную сицилийскую песенку. Нино аккомпанировал, исполняя недвусмысленные движения бедрами. Невеста залилась краской, гости одобрительно зашумели. К концу песни все топали и хлопали, выкрикивая похабные строчки, завершавшие каждый куплет. Аплодисменты не смолкали, пока Джонни не запел другую песню.
Все страшно им гордились. Еще бы, земляк стал знаменитым певцом и кинозвездой, крутил романы с самыми желанными женщинами в мире, но при этом не забыл крестного отца и пролетел целых три тысячи миль, чтобы почтить своим присутствием свадьбу его дочери. А еще он по-прежнему любил друзей, того же Нино Валенти. Многие из собравшихся помнили, как мальчишки частенько пели дуэтом, когда еще никто не мог представить, что по Джонни Фонтейну будут изнывать пятьдесят миллионов женских сердец.
Подхватив невесту, Джонни затащил ее на помост. Вместе с Нино они опустились на колено по обе стороны от Конни лицом друг к другу, и Нино отрывисто забренчал на мандолине. Это был их старинный номер: шуточный поединок за красавицу, где клинками служили голоса, поочередно выкрикивающие куплеты. Демонстрируя утонченную скромность, Джонни уступил Нино, позволил тому забрать невесту и в одиночку допеть последние победные строчки. Все присутствующие разразились бурными аплодисментами, и троица дружно поклонилась. Гости требовали продолжения.
Только дон Корлеоне, вышедший из кабинета в сад послушать, углядел непорядок. Весело и добродушно, чтобы ни в коем случае никого не обидеть, он крикнул:
– Мой крестник прилетел с другого конца страны, чтобы осчастливить нас, и никто не позаботился подать ему вина?
Тут же перед Джонни Фонтейном возникла дюжина полных бокалов. Он отпил из каждого и поспешил обнять крестного отца. Прижав Вито Корлеоне к себе, что-то прошептал ему на ухо и ушел за ним в дом.
Том Хейген протянул Джонни руку; тот ответил рукопожатием и поинтересовался, как дела, но без обычной приветливости и теплоты. Том немного расстроился, тем не менее быстро взял себя в руки: что поделать, не все одобряли его работу на дона.
– Когда я получил приглашение на свадьбу, – произнес Джонни Фонтейн, – то сразу подумал: «Крестный отец больше не держит на меня зла». Я пять раз звонил вам после развода, но Том всегда говорил, что вы заняты.
Дон Корлеоне разлил по стаканам все тот же «Стрега».
– Всё в прошлом. Что я могу для тебя сделать? Ты ведь не настолько знаменит и богат, что можешь обойтись без моей помощи?
Джонни залпом выпил желтоватый обжигающий ликер и протянул стакан за добавкой.
– Я небогат, крестный, – произнес он, бодрясь. – Дела мои идут под откос. Действительно, не стоило мне бросать жену с детьми ради той потаскухи. Правильно вы на меня разозлились.
Дон пожал плечами.
– Я переживал за тебя. Ты ведь мой крестник.
Джонни стал мерить кабинет шагами.
