– Ты знаешь, что человек в основном состоит из воды?
– Ну да… Девяносто процентов… Или что-то около…
– Так вот, я могу одним прикосновением эту воду из тела изгнать. – Он взмахнул рукой, продолжая второй удерживать руль. – Фр-р-р! – Юл вздрогнул и невольно отшатнулся. – И все. Испарилась. И человек, не человек уже, а мумия. Хоть в музее выставляй.
– Ожог у этого парня? Тоже вы?
Услышав вопрос, Роман передернулся, не в силах сладить с отвращением.
– Не надо об этом, – проговорил он глухим голосом.
От одного слова «ожог» его начинало тошнить, а вид волдыря, оставленного огненной стихией, мог довести до полуобморока. Он содрогнулся. Представилось на миг – языки пламени лижут кожу на руках и лице. Огня он боялся. До дрожи… До смерти.
– Ожог завтра смою.
– Куда мы едем? Назад? В Темногорск? – Юл оглядывался, не узнавая дороги.
– Нет, туда нельзя. Со мной поедешь. В Пустосвятово. Там отец у меня живет. Мы, похоже, в большое дерьмо вляпались. Видел, какие хоромы у шефа этих ребят? Простой ларечник на такую дачку не замахнется. А этот парень… Он зачем-то им был нужен. И как-то связан с твоим отцом. – Колдун внимательно посмотрел на Юла (тот сидел к нему в профиль), потом обернулся, глянул на лежащего без сознания на заднем сиденье Алексея, и повторил: – Как-то связан.
– Отец мороженое любил, – вдруг сказал Юл. – Мы если куда-нибудь ходили, он непременно мороженое покупал. Если я даже не хотел, все равно покупал. И всегда какое-нибудь новое. Увидит новый сорт и обрадуется: «Я этого еще не ел!» – как маленький кричит. А теперь… Он ведь новый сорт мороженого теперь не попробует. У него горло постоянно болело. Но он все равно ел мороженое.
ГЛАВА 5
Пустосвятово
В тот вечер Василий Васильевич Воробьев со своей второй женой Варварой мирно глядел в прямоугольник телеэкрана и то и дело клевал носом. Время было позднее, зато вечер пятничный, наутро идти никуда не надо. Василий Васильевич любил по старой привычке наслаждаться этим самым бездельным и потому самым любимым вечером недели. Впереди два выходных, нет ничего в мире лучше, чем предвкушение этих двух дней. В субботу женушка непременно придумается неотложные дела, а не придумает – так просто начнет ворчать по привычке. Но в полночь, в пятницу, никто не будет тебя гнать на улицу колоть дрова для бани или чинить забор.
Варвара, глядя в телик, то и дело хихикала.
– Смешно? – спрашивал Василий Васильевич, разлепляя глаза.
– Не-а, – отвечала Варвара.
– Чего тогда смеешься?
– А что делать-то?
Василий Васильевич, так ничего не поняв, вновь начинал дремать. И тут Варвара толкнула его локтем в бок. Василий распахнул глаза, все еще видя остатки краткого бредового сна.
– Машина перед домом остановилась, – шепнула Варвара. – Ты звал кого?
Василий Васильевич отрицательно мотнул головой и подскочил к окну – поглядеть. Не видно было ни зги, осенняя влажная хмарь лежала густой пеленой: местная шпана успела расколотить все лампочки на покосившихся столбах. Потом вспыхнули огни фар и погасли: кто-то сигналил, вызывая хозяев. Этот район Пустосвятово, где проживал Василий Васильевич, застроен был лет сорок назад деревянными, успевшими изрядно обветшать домиками. Соседи наживали добро медленно, скоро умели лишь пропивать. Налетчики со стороны бывали здесь редко, крали друг у друга свои. Полночные гости не вызывали у Василия Васильевича радости.
– Ты калитку на ночь запирал? – прошептала Варвара дрожащим голосом.
– Запирал, – отозвался Василий.
Да что толку запирать, если гнилой забор склонился кое-где до самой земли. Длинноногий парень легко перемахнул низенькую огородочку и направился прямиком к крыльцу.
– Во двор лезут! – в ужасе взвизгнула Варвара.
Пес Бобка тут же подал голос, но не рьяно, как лаял бы на чужого, а вежливо, дружелюбно: мол, заходи, я тебя давно признал, ну и хозяину звоночек: гости у тебя.
– Ромка никак, – облегченно выдохнул Василий Васильевич и, отворив форточку, крикнул наружу: – Рома, ты?
– Я, батя, кому ж еще быть?
– Кому, кому, найдется, кому, – бормотал Василий Васильевич, идя открывать и натыкаясь впотьмах на лопаты и грабли, не убранные в кладовую. – Чем больше о твоих фокусах слухов ходит, тем чаще к нам в дом воры шастают. Отчаялся дома водку хранить. Все равно залезут и вылакают, обормоты.
Он долго возился с замочком и, наконец, открыл.
– Мог предупредить, что приедешь, – вместо приветствия укоризненно выговорил он сыну.
– У тебя же телефона нет, – пожал плечами Роман, давно привыкший к стариковскому ворчанию отца.
Однако в дом он вошел не сразу, а, похлопав отца по плечу, скорее покровительственно, чем сыновне почтительно, вернулся к машине. Минут через пять Роман воротился вместе с белобрысым парнишкой лет тринадцати. На плече, как тюк с тряпьем, Роман нес какого-то парня, с совершенно белым, голубоватым даже лицом, и – как показалось Воробьеву-старшему – мертвого. Во всяком случае, старик хорошо разглядел, что веки человека полуприкрыты и сквозь щелки видны зеленоватые белки закатившихся глаз.
– Кто это? – спросил Василий Васильевич ошалело.
– Клиент, – кратко отвечал Роман. – Посветика-ка, я его на чердак затащу.
– Он хоть живой?
– Во хмелю он. К утру проспится.
Варвара тем временем давно уже стояла в сенцах и наблюдала непотребную картину вторжения в ее собственный дом.
– Ты бы хоть разрешения спросил! – гаркнула она в ярости, и на щеках ее выступили пунцовые пятна. – А то сам приперся без спросу, и друзей приволок. Я их не знаю, и Василь Васильевич тоже никогда прежде не видал! Может, они жулики. Теперь все жулики и воры!
– Мы не надолго, – невозмутимо отвечал Роман, уж поднимаясь по лестнице в тяжкой своей ношей. – Завтра днем съедем. Ты бы, теть Варя, нам поужинать собрала, я с дороги ужас до чего оголодал, и пацан тоже весь день ничего не ел. Кстати, знакомьтесь, это Юл. То есть Юлий Александрович.
– Что я тебе соберу? Грибы, что ли? – Варвара уперла руки в бока, – Ты с собой много привез? У меня пенсия маленькая. И у отца твоего не мильоны!
– Варя, голубушка, все-таки сын, – попытался успокоить супругу Василий Васильевич. – Припас у нас имеется.
– Мог с собой жратвы привезти, – не унималась Варвара, – чай не из последнего живет, как мы с тобой!
Как ни привык Роман к подобным Варвариным выходкам, все же его передернуло. Явился даже соблазн швырнуть старухе в лицо всю ее змеиную злобу. Но глянул на отца и остерегся.
– Некогда было, – донеслось сверху. – Завтра схожу в магазин, обещаю.
– Он непременно все купит, – поддакнул Василий Васильевич. – Ты для Вареньки конфеток шоколадных возьми. – Он повысил голос – неведомо доя кого, для сына или для жены старался. – Варя у нас женщина добрая, это она для виду сердится.
Последнее утверждение было весьма спорным. Однако, пока гости устраивались, Варвара все же посетила холодную кладовку, достала сала с чесноком домашнего приготовления, яиц, грибов маринованных да квашенной капустки. Когда Роман с Юлом спустились вниз, стол был накрыт. У оголодавших гостей разом потекли слюнки. Юл, не дожидаясь, тут же подцепил вилкой несколько кругленьких сопливых маслят из керамической плошки.
– Я маринованные грибы почти как мороженое люблю, – признался Юл.
– Во, живоглоты, – процедила сквозь зубы Варвара, и Юл, растерявшись от такого приема, уронил вилку вместе с грибами на пол.
– Мы заплатим, – пообещал Роман.
– Заплатишь, – вздохнула Варвара. – Знаем мы твою плату – рупь дашь, десять назад отберешь.
– Почему вы опять ворчите, Варвара Алексеевна? – вздохнул колдун. – В прошлый раз говорили: «Куплю телевизор японский, мигом подобрею».
– Так мы ж телик так и не купили, – признался Василий Васильевич.
– Как так? Я же деньги давал. На телевизор и на видак.
– Ты дал, кто-то взял. Уехал ты в город – на другой же день воры в дом залезли, и все твои пятьсот баксов стырили. Вот так-с. Наваждение какое-то. Чуть у меня что заведется, вещь какая, или деньга, тут же сопрут. Сей момент. Кажется уже, только всю жизнь на одних воров и работаю, сам уже жду: ну, где же они, ребятушки, почему так долго не идут, почему не крадут.
– А как же милиция? – спросил Юл, ковыряя вилкой яичницу.
– Ментам-то зачем воров искать? Хлопотно. У них свои дела поважнее, не до нас им.
– А Бобка? – Роман спросил скорее для порядку, в охранных способностях Бобки он всегда сомневался.
– Пес, наверное, гавкал, так он на цепи. Цепь до крыльца ему дотянуться не дает. Эх, наливай, – Василий Васильевич водрузил на стол бутылку самогону.
– Батя, ты же знаешь: я не пью. – Роман неприязненно покосился на бутылку.
– Урод, чистой воды урод, – вздохнула Варвара, – и в кого ты только такой вышел, а? Не иначе в Марью пошел – у нее в роду все психи были. Не пьет, не курит, ледяной водой умывается. И не женится. Ясное дело – урод.
– Батя, хочешь, я воров найду? – предложил Роман, пропустив Варварин монолог мимо ушей.
Василий Васильевич недоверчиво хмыкнул: в поразительные способности сына он никогда не верил, считая его «фокусы» чистейшим шарлатанством. Роман знал, что ему никогда не удастся убедить отца в обратном. Варвара была того же мнения:
– Ты своим дурням городским показывай всякую ерунду, – объявила она, – а нас просто так не проведешь!
Однако Роман не унимался: принес из машины белую тарелку, налил в нее колодезной воды и, взяв отца за руку, осторожно погрузил его ладонь в воду. На дне тарелки тотчас проявилось изображение: во всяком случае, Юл отчетливо различил мохнатую собачью шапку и торчащие из-под нее красные уши. Но более ничего разглядеть не удалось: Варвара будто ненароком махнула рукой, и тарелка слетела на пол.
– Это ж тарелка… – глаза колдуна так блеснули, что Варвара невольно съежилась.
– Варенька, лапушка, что ж ты неуклюжая такая, – забормотал Воробьев-старший. – Это ж кузнецовский фарфор. Марьи Севастьяновны наследство. Она мне сама говорила, что каждая тарелка стоит…
– Чего орешь-то? Ромка твой сам и разбил! – Варвара тут же пришла в себя и кинулась в атаку.
– Зачем же вы врете! – возмутился Юл. – Вы тарелку разбили! Нарочно!
– А ты кто такой?! Не дорос еще мне указывать! – вскинулась Варвара.
– При чем здесь мой рост? – опешил мальчишка.
– Я там что-то видел, – не очень уверенно сообщил Василий Васильевич, пытаясь перебить ссору.
Роман сидел, окаменев, глядя на белые жалкие осколки. Потом поднял один, повертел в руках. Скол был красный, как кровь.
– Ерундой всякой занимаются, ну чисто дети, – фыркнула Варвара. – Смотреть противно. Спать идите, чтобы я вас не видела! А то завтра будете до двенадцати дрыхнуть! Совсем нынешняя молодежь разленилась – не то что мы раньше: вставали в шесть и на работу, и так тридцать лет подряд. Теперь все спят, сколько влезет, никто работать не хочет. Только воруют.
Роман схватил Юла за шиворот и буквально выволок из комнаты в сенцы, чтобы парнишка не вздумал сказать еще что-нибудь правдивое. И вовремя. Едва Роман захлопнул дверь в жилую половину, как Юл заявил:
– Она знает вора!
– Надо же, какой догадливый! Я это тоже кое-как сообразил.
– Почему не сказал?
– Не время. Иногда и помолчать нужно.
– И что теперь делать?
– Наверх иди и на боковую. Там на кровати спальник лежит. Пуховой. Американский. С войны еще остался. В нем жарко, как в печке.
– Наш пленник не сбежит? А то возьмет и меня во сне придушит.
– Он без моего позволения ни рукой, ни ногой пошевелить не может, – заявил колдун.
Роман, как и предсказывала Варвара, проснулся в субботу поздно. Еще лежа на тахте, понял, что думать о происшедших накануне событиях он пока не в силах. Только начинал он к чему-нибудь прилепляться мыслью, как память его тут же сворачивалась в тугой жгут, и мысли враз исчезали. Ощущение было, что вступил он в бурлящий поток, и тащит этот поток его за собой неведомо куда. Подобного с Романом еще не случалось. Зачем он вообще влез в это дело, притащил сюда Алексея да еще мальчишку прихватил довеском? Ну, положим, Юл очаровал его способностью чувствовать чужую душу, у Романа тут же явилась дерзкая мечта подчинить мальчишку своей воле. Что касается Алексея, то этот человек был сплошной загадкой. Кто подарил ему ожерелье? Зачем? И почему целая свора головорезов охотилась за этим типом в светлом плаще? Плащ? Странный наряд, к слову.
Почему-то подумалось, что этот тип из службы безопасности. Но версия не выглядела достоверной.
Впрочем, отцовский дом – мало подходящее место для поиска истины. Напротив, здесь Роман всегда чувствовал себя настороженно, будто недобрый взгляд нацелен был в спину постоянно. Для своих родителей он был глупым, уродливым и бесталанным ребенком. Это единственное, в чем сходились отец с матерью, и в чем всегда были солидарны. Друг друга они ненавидели. За десять лет совместной жизни они изругались так, что, еще издали, завидев друг дружку, начинали орать, как резаные. Роман дивился их живучести: как можно скандалить изо дня в день, и не разодрать свои души на мелкие клочья. Потом этот вопрос перестал его волновать. С отцом они были людьми абсолютно чужими. Василий Васильевич не ведал, для чего явился в этот мир. Человек без предназначения, он метался от одного занятия к другому, от одной бабы к другой, каждый раз пытаясь уверить себя и других, что наконец-то открыл скрытый прежде смысл существования. Но проходил год, другой, и становилось ясно, что смысл так и не обнаружен, слепец не прозрел. В детстве Роман не понимал, почему отец скандалит, но не уходит из дома. Почему не соберет вещи и не бежит, куда глаза глядят. Он бы, Ромка, непременно сбежал. Когда вырос, понял, что Марья Севастьяновна мужа приворожила и не отпускала много лет. А потом в минуту раздражения приворот сняла. Воробьева в тот же миг как ветром сдуло. Впрочем, убежал он недалеко: всего в трех кварталах нашел новое пристанище у Варвары. Чем приворожила Василия Васильевича вторая жена, понять было трудно. Возможно, умением готовить завлекла: пироги она пекла отменные, рецепты ее солений пытались соседки разгадать уже много лет, но не могли. Воробьев-старший всем рассказывал, что наконец обрел покой и цель жизни в новой семье. Но Романа он обмануть не мог: перед ним был стареющий слепец, ощупывающий мир белой тростью.
Что касается матери, то именно от нее Роман унаследовал власть над водной стихией. Но наследство это было весьма сомнительного свойства: Марья Севастьяновна никогда не пользовалась водой так, как это делал Роман. Говорят, в молодости она много чудила, все Пустосвятово сходило с ума, да и Темногорску доставалось, но после рождения сына вдруг к колдовству охладела, лишь иногда снимала сглаз и выводила болячки, да и то лишь своим соседкам да знакомым. Если на кого-то злилась, немедля наводила порчу на воду: то колодец у соседей начинал вонять мазутом, и его приходилось срочно засыпать и рыть новый, то весной паводком смывало сараи у реки. Она никому не рассказывала о своих выходках, но Роман догадывался, чьих рук эти дела. Дед уже перед самой своей смертью обещал наложить заклятие и лишить дочь дара, да не сумел. Верно, силушка его ослабла, и старуха жила после его смерти в старом дедовом доме, как прежде, и вредничала по мелочи. Называя мать «старухой» Роман не кривил душою – родители позволили ему появиться на свет, лишь, когда сами приблизились к четвертому десятку. Оба они детей не любили, и Роман родился по чистому недоразумению. Мать приняла задержку месячных за проявление раннего климакса, а когда сообразила что к чему, срок для легального детоубийства прошел. На криминальный аборт она не отважилась – себя пожалела. Колдовским заклятием могла убить и сама, но опять же не решилась. Все это, не стесняясь, Марья Севастьяновна рассказала сыну еще в детстве. В ту минуту он почувствовал такую боль, что слезы сами хлынули из глаз. Он крикнул матери что-то оскорбительное и убежал из дома на весь день. Роман всегда считал себя человеком недобрым. Но одно он знал точно: такое он никогда бы не посмел рассказать ребенку.
Единственным человеком, который любил Ромку так, как положено любить свое дитя-кровинушку, был дед Севастьян. Возможно, любви этой было мало, чтобы с ее помощью огранить и оградить странную душу мальчонки, но Роман был благодарен деду хотя бы за то, что старик не позволил ему сделаться похожим на родителей. Больше всего Ромка Воробьев любил ходить по весне с дедом на реку, когда она вскрывалась, и на зеленой мутной воде, покачиваясь, плыли огромные ноздреватые желтовато-серые льдины. День, когда они отправлялись на реку, непременно бывал теплым, почти по-летнему жарким, а от реки веяло студеным зимним холодом. Эта розность двух стихий очаровывала маленького Романа. В корзинке у деда непременно лежал кусок жареного гуся и испеченные Марьей румяные кренделя в виде лошадок. Ромка с дедом останавливались на хлипком деревянном мосточке и кидали свои приношения в мутную, проносящуюся внизу воду, ублажая властителя Пустосвятовки.
– Душно водяному в реке, вот он лед и ломает, – объяснял дед весеннее буйство стихии.
В первый раз, когда водяной выплыл на поверхность, задобренный подарками, маленький Ромка испугался и спрятался за спину деда. Месяц в тот день был на ущербе, и водяной казался стариком – из воды высунулась голова с морщинистым зеленоватым лицом и седыми длинными волосами, вместо шапки увенчанными венком из куги[1 - Безлистное болотное растение.]
– Целого гуся не мог принести? – ворчливо спросил водяной у деда Севастьяна.
– Кольцо возврати, – попросил дед и поклонился водяному в пояс.
– Мальчонку за колечком пришли, – ухмыльнулся хозяин реки в надежде, что дед попадется на простенькую уловку. – Ромка, пойдешь ко мне в гости?
Роман еще крепче вцепился ручонками в дедово пальтецо и отрицательно замотал головой. Дед рассмеялся, а водяной рассерженно фыркнул и ушел в глубину.
С тех пор каждую весну повторялось одно и тоже: дед ходил на речку задабривать хозяина Пустосвятовки, тот всплывал, и они ругались с дедом из-за кольца. Ромку так и подмывало нырнуть в воду, ухватить водяного за бороду, поколотить да отнять кольцо. Он даже один раз поднырнул под перила и уже оттолкнулся, чтобы сигануть вниз, но тут дед ухватил его за ворот куртки и остановил. Впервые Ромка видел деда разъяренным – старик топал ногами и орал, что без водного ожерелья в гости к водяному соваться нельзя. Водяной под мостом радостно хлопал в ладоши, наблюдая ссору. Но Роман ни тогда, ни потом на водяного не злился.
В детстве Ромка Воробьев был уродлив: тощий паренек с острыми плечами и выпирающими лопатками, с черными, торчащими во все стороны волосами. За эти волосы и узкие удлиненной формы глаза его дразнили «Батыем». Прозвище это Ромку бесило, едва услышав его, он лез в драку, и Варварин племяш Матвейка – в те времена свежеиспеченный родственник – к тому же здоровяк и обжора, в драке сломал Роману нос.
