Материализм, как объясняет известный атеистический публицист Ричард Докинз, означает, что свободная воля – иллюзия: «Будучи материалистом, я придерживаюсь того взгляда, что сознание – это нечто, что возникает из мозга, внутри мозга. И я думаю, что компьютеры не наделены свободной волей: я совершенно уверен, что всё, происходящее в компьютере, предопределено другими событиями во внешнем мире и – еще в большей степени – внутри самого компьютера. В этом смысле у компьютеров нет свободной воли. Но в этом смысле ее, скорее всего, нет и у нас… Я не могу с точностью сказать, что? это значит, но, думаю, это означает или может означать, что, когда я думаю, что принимаю решение; когда иллюзорная сущность внутри меня, которую я считаю "мной", принимает решение, в действительности оно уже принято».
Итак, материализм не оставляет места не только для Бога, но и для человека; остается только «иллюзорная сущность внутри меня, которую я считаю "мной"».
Это мировоззрение, которое требует от Вас объявить иллюзией не только мистический опыт молитвы и богообщения, но и самый повседневный опыт действия свободной воли. Кто в таком случае страдает от иллюзии? Докинз прекрасно сформулировал ответ: «Иллюзорная сущность внутри меня, которую я считаю "мной"». Но кто этот «я», который ошибочно считает себя «собой»? Иллюзия, которая страдает от иллюзии?
Итак, отметим это, материализм противоречит нашему непосредственному опыту – опыту свободной воли.
Более того, если материалисты правы, то даже само мышление невозможно.
Почему материализм делает невозможным мышление?
С точки зрения материализма, все наши мыслительные и волевые акты целиком и полностью обусловлены чрезвычайно сложными, но полностью материальными процессами в коре нашего головного мозга. Эти процессы (как и всё в мироздании) развиваются согласно неизменным законам природы, и их результат полностью определяется чисто материальными причинами.
Но если это так, то само наше мышление невозможно. Мышление – это процесс, в ходе которого мы делаем выводы из предпосылок. Мы утверждаем что-то на определенных основаниях. Например, на основании медицинской статистики мы утверждаем, что люди, злоупотребляющие спиртным, чаще страдают циррозом печени.
Конечно, мы вправе придерживаться определенных убеждений и по причинам полностью иррациональным. Например, я могу считать, что вареная свекла вредна для печени, потому что мне не нравится ее вкус. Причиной для такого убеждения могут быть какие-то особенности моего организма или жизненного опыта, по которым мне не нравится вкус свеклы, но нет для него никаких логических оснований. Наше мышление работает правильно, только если причины, по которым мы в чем-то уверены, совпадают с логическими основаниями.
Но что является причиной мыслительных актов в материалистической вселенной? Определенные состояния материи, определяемые неизменными законами природы. В этом случае все наши точки зрения обусловлены физическими и только физическими причинами – «электрохимическими процессами в мозгу». Согласны вы с точкой зрения автора или нет, находите его аргументы убедительными или вздорными, будете ли вы теистом или материалистом – всё это полностью определяется электрохимическими процессами в коре вашего головного мозга, а эти процессы – предыдущими состояниями системы и неизменными законами движения материи. Как замечает Клайв Стейплз Льюис, «строгий материализм опровергает сам себя по причине, о которой давно сказал профессор Холдейн: если мои мыслительные процессы полностью обусловлены поведением атомов моего же мозга, у меня нет оснований доверять своим мнениям… и тем самым нет оснований считать, что мозг состоит из атомов».
Разве сознание не сводится к материи?
Кроме вопроса о свободной воле, существуют еще по крайней мере две проблемы, которые не позволяют свести сознание к материи. Это так называемая проблема «квалиа» и интенциональность.
«Квалиа» в переводе с латыни – «каково оно». Так именуют субъективное переживание – например, боли, вкуса или холода. Говоря словами поэта, «свежесть утра, запах мяты, крик радости, восторга дрожь». По определению философа Фрэнка Джексона, «квалиа» – это «определенные качества в первую очередь телесных ощущений, но также и определенных актов восприятия, в которые не входит никакое количество физической информации».
Допустим, врачи запретили Петру есть киви, так что он никогда в жизни не пробовал этого фрукта. Петр обладает всеми возможными научными знаниями о киви: он знает химический состав сока, знает, как сок воздействует на вкусовые рецепторы языка, как сигнал по нервам поступает в человеческий мозг и возбуждает определенные цепочки нейронов. Иначе говоря, он обладает всеми знаниями о киви, которые только могут быть выражены объективным, научным языком. Но знает ли он вкус киви? Очевидно, нет.
Представим себе, что в один прекрасный день врачи решили, что ошибались, и разрешили Петру есть киви. Когда он первый раз попробует это фрукт, узнает ли он нечто новое? Очевидно, да.
Возьмем другой пример: допустим, ученый-оптик, страдающий дальтонизмом (из-за дефекта сетчатки он видит мир черно-белым), знает всё о красном цвете – длину волны, какие предметы имеют этот цвет и почему и т. д. Знает ли он при этом, как выглядит красное? Ясно, что нет. Допустим, он чудесным образом исцелился от дальтонизма и увидел красный цвет – узнал ли он что-то новое? Конечно, да.
Существует древнее суфийское высказывание о кофе: «Тот, кто чувствует вкус, знает; кто не чувствует – не знает».
Словом, наш сознательный опыт в принципе не может быть сведен к движению материи и описан на языке материализма. Следовательно, и сознание нельзя свести к материальным процессам в мозгу.
Теперь немного поговорим об интенциональности. Сам этот термин – «интенциональность» – принадлежит австрийскому философу Францу Брентано. Перевести его можно приблизительно как «направленность» или «о-чем-тость».
Вот как пишет об этом сам Брентано: «Любое явление сознания включает в себя что-то как свой объект. В представлении что-то представляется, в суждении – утверждается или отрицается, в любви – любится, в ненависти – ненавидится, в желании – желается и так далее. Это особенность исключительно явлений сознания; ни с одним физическим явлением не происходит ничего подобного. Таким образом, мы можем определить явления сознания, указав, что они содержат свой объект внутри самих себя».
Всякий психический акт направлен на нечто: мы думаем о чем-то, любим что-то, ненавидим что-то. Эта направленность предполагает желательность, избирательность, заинтересованность в рассмотрении именно этого объекта, а не другого. Иными словами, у нас возникает то или иное субъективное отношение к объекту. В направленности на объект присутствует субъективная компонента.
Но ни один материальный объект или процесс, насколько мы можем судить, не обладает подобным свойством направленности. Следовательно, сознание невозможно свести к материи.
Философ-атеист Томас Нагель, профессор философии и права Нью-Йоркского университета, написал книжку «Сознание и Космос: почему материалистическая неодарвинистская концепция природы почти наверняка ошибочна». Нагель обращает внимание на принципиальную неспособность материализма объяснить феномен сознания. По его словам, «материализм недостаточен даже для объяснения физического мира, поскольку физический мир включает в себя существа, обладающие сознанием, и это наиболее поразительные его обитатели».
Материализм и рациональная упорядоченность Вселенной
Наука существует благодаря тому, что мир упорядочен, предсказуем и постижим для разума. Мир не хаотичен, он управляется определенными законами, которые описываются математически. И у материализма нет ответа на вопрос об источнике такой упорядоченности: законы природы «просто есть», им не дается никаких объяснений. Альберт Эйнштейн не был верующим человеком в сколько-нибудь ортодоксальном смысле этого слова, но он обращал внимание: «вера в то, что правила этого мира рациональны, то есть постижимы для разума», имеет религиозные корни. В рамках материализма у нас нет никаких оснований ожидать от мира такой рациональной упорядоченности, ведь материализм отрицает возможность существования какого-либо источника такой рациональности. На вопрос о причине существования законов природы материализм просто отказывается отвечать – потому что ответить ему нечего.
4. «Нет ни малейших доказательств, что Бог есть!»
Напротив, такие доказательства существуют, и прямо сейчас мы ими займемся.
Нравственный аргумент
Этот аргумент представляется наиболее очевидным и простым – с него, например, начинает английский писатель Клайв Стейплз Льюис в своей книге «Просто христианство». Его можно сформулировать по-разному. Я воспользуюсь формулировкой американского философа Уильяма Лэйна Крейга. В этой формулировке аргумент выглядит так:
• если Бога не существует, то не существует и объективных моральных ценностей или обязательств;
• объективные моральные ценности и обязательства существуют;
• следовательно, Бог существует.
Рассмотрим этот аргумент подробнее и начнем прямо с первого пункта: если Бога не существует, то не существует и объективных моральных ценностей или обязательств.
Что такое «объективные моральные ценности и обязательства»?
Объективной реальностью школьный учебник физики называет то, что существует независимо от нас и наших мыслей об этом. Члены первобытного племени могут верить, что совершение магического обряда вызывает дождь, а некоторые современные горожане – что некоторые действия привлекают удачу в делах или счастье в личной жизни. Но объективно, на самом деле, в реальной действительности это не работает.
Так же обстоит дело с объективными моральными ценностями и обязательствами: они существуют независимо от нас и наших мнений.
Некоторые современные мыслители, например, Питер Сингер, выступают за легализацию инфантицида, то есть не только за аборты, но и за возможность легально умерщвлять уже рожденных младенцев. Допустим, что их точка зрения принята всеми в мире: все согласились, что убивать младенцев можно. Будет ли правильно убивать младенцев, раз с этим все согласны? Перестанет ли это быть злом? Нет, не перестанет. Объективно неправильно лишать жизни невинное человеческое существо, каковым является младенец, независимо от того, что думают по этому поводу те или иные (или даже все) люди. Человек, который убивает младенца, объективно совершает злодеяние – даже если его действие полностью легально, даже если общество его одобряет.
«Ну конечно, убийство невинного – объективное зло, – можете сказать вы. – Но при чем тут Бог?»
Ну хорошо, вы согласны, что убивать младенцев – великое зло, а вот Питер Сингер (весьма уважаемый философ) считает, что это вполне допустимо. Кто-то согласен с вами, а другие – с ним. Почему же именно ваше, а не его убеждение объективно верно? С какой объективной точки зрения мы должны посмотреть, чтобы рассудить между вами? В мире, где нет никаких других моральных авторитетов, кроме людей, всё, чем мы располагаем, – это мнение одной группы людей против мнения другой группы. Вы считаете, что они неправы, они придерживаются такого же мнения о вас, а есть еще другие группы со своими предпочтениями. Расистов страшно возмущают межрасовые браки, веганов – употребление в пищу мяса; у всех свои представления о допустимом. В атеистической вселенной просто не существует какого-то объективного критерия, с которым мы могли бы сопоставить все эти мнения, чтобы оценить их правильность. Все суждения носят неизбежно субъективный характер. Все нравственные «ты должен» – не больше, чем требования, выдвигаемые от имени тех или иных групп людей, причем разные группы выдвигают разные требования. И с какой стати я или вы должны слушать тех или других, или вообще кого-либо?
Тут самое время перейти ко второму пункту нравственного аргумента: объективные моральные ценности и обязательства существуют.
Об этом говорит наш нравственный опыт. Мы, люди, сознаем, что должны поступать определенным образом, что определенные поступки заслуживают порицания, а другие – похвалы. Даже люди, которые на словах отрицают объективный характер морали, будут искренне возмущены, если вы попробуете поступить аморально по отношению к ним – украсть их деньги или нарушить данные им обещания.
Это всеобщее сознание морального закона особенно ярко проявляется в нашей склонности порицать и осуждать других людей. Как пишет апостол Павел, «итак, неизвинителен ты, всякий человек, судящий [другого], ибо тем же судом, каким судишь другого, осуждаешь себя, потому что, судя [другого], делаешь то же» (Рим. 2:1). Ругая других людей за нечестность, недобросовестность, лень и черствость, мы тем самым провозглашаем, что они обязаны быть честными, добросовестными, усердными и добрыми. Мы обращаемся к какому-то закону, который они должны соблюдать, но не соблюдают; к какому-то стандарту поведения, отступление от которого делает их виновными. Но раз такой стандарт существует, он относится и к нам самим: мы сами должны вести себя определенным образом и оказываемся виновны, если не делаем этого. Даже самый решительный атеист, когда он порицает духовенство или восхваляет своих собратьев-атеистов, апеллирует к какой-то моральной норме, к объективному закону, которому до?лжно повиноваться.
И, наконец, вывод: следовательно, Бог существует.
Итак, люди сознают, что они (и их ближние) обязаны поступать определенным образом. Они оказываются виновны и заслуживают порицания, если так не поступают.
Кто (или что) является источником этих обязательств? Кому они обязаны?
Обществу? Не похоже: случается, что именно человек, выступающий против своего общества (например, немецкий антифашист), поступает по совести. Общество бывает неправо, и нередко люди требуют изменить те или иные общественные установления, находя их жестокими, несправедливыми или аморальными. Но для этого они должны обращаться к какому-то более высокому, чем у общества, стандарту справедливости и милосердия. Откуда он берется? И откуда берется наше обязательство ему повиноваться? Чьей властью совесть требует от меня поступать определенным образом? Требования совести – это не дружеские советы, которые можно без последствий отвергнуть; противление совести делает нас виновными – но перед кем? Перед Кем-то, Кто, во-первых, является Личностью: нравственные предпочтения, способность судить и оценивать могут быть только у личности. Во-вторых, – обладает правом налагать на нас эти обязательства и ответственность за их исполнение И, в-третьих, – является Законодателем и Судией для всех людей без исключения: нравственные обязательства распространяются на каждого из нас.
Единственный, кто отвечает таким критериям, – Бог.
Итак, наш опыт нравственного долженствования указывает на реальность Законодателя, Который является Автором Закона; на Царя, Который имеет власть обязывать нас Ему повиноваться; на Судию, перед Которым мы несем ответственность. Как говорит пророк Исайя: «Ибо Господь – судия наш, Господь – законодатель наш, Господь – царь наш; Он спасет нас» (Ис. 33:22).
Но против нравственного аргумента можно выдвинуть ряд возражений…
Давайте их подробно рассмотрим.
В Библии есть примеры того, как Бог менял мораль. То есть абсолютной морали нет и у Бога?..
Тут нам следует отметить две вещи. Во-первых, нравственный аргумент совершенно не зависит от Библии, Церкви или от того, что богословы называют «специальным откровением» (то есть зафиксированным в религиозной традиции). Он относится к так называемому «общему откровению» – к тому, что можно знать о Боге и вне библейского откровения. Нравственный аргумент вообще не обращается к Библии или Церкви. Он лишь указывает нам на бытие нравственного Законодателя и Судии, и указывал бы, даже если бы никакой Библии люди никогда не видели. Поэтому критика Библии никак не подрывает этот аргумент.
А во-вторых, отметим, что Библия – это история взаимодействия людей и Бога, и, конечно, понимание людьми Божьего закона (но не сам этот закон!) менялось.
Более подробно на критику Библии мы ответим отдельно, в других разделах этой книги.
А каковы критерии объективности в моральной сфере? Вы говорите, что убивать младенцев аморально. Я с этим согласен, но ведь общества с жертвоприношениями младенцев богам существовали! Значит, их «моральная объективность» была другая?
«Объективно» то, что существует независимо от нас и наших мнений, в том числе и от мнений других людей. Существовали общества, где приносить младенцев в жертву Ваалам и прочим «божествам» считалось правильным. Были общества, где лишать жизни раба не считалось преступлением. Сейчас мы живем в обществе, где считается допустимым лишать жизни младенцев во чреве матери. А «объективность» морали означает, что добро и зло не меняются в зависимости от взглядов, принятых в том или ином обществе.
При этом, конечно, люди могут расходиться во мнениях о том, что? именно сообразно этому объективному моральному закону и какие действия из него вытекают. Точно так же дело обстоит и с обычным, юридическим законом. Адвокаты сторон, очевидно, трактуют закон по-разному, каждый – в интересах своего клиента. Но для того, чтобы между сторонами имел место судебный процесс (а не драка), они должны апеллировать к одному и тому же своду законов. Притязания (обоснованные или нет) тех или иных людей на то, что их позиция «законна» и «справедлива», возможны только в том случае, если существует сам этот закон.
В разных обществах существуют разные нравственные нормы: то, что считалось нормальным, например, у ацтеков, сегодня нами воспринимается как дикость. Так существует ли действительно всеобщий закон?
Мы все порицаем общества, в которых было принято безнаказанно убивать рабов или приносить в жертву младенцев. А это неизбежно означает, что мы признаем какой-то моральный стандарт, по которому можно оценивать любое человеческое общество. Когда мы порицаем одни общества за дикость и жестокость, а другие хвалим за цивилизованность и гуманность, мы уже прилагаем к ним всем какой-то общий, универсальный стандарт.
Нравственность – это инстинкт, который сформировался в ходе эволюции, когда стадные приматы учились сотрудничать и преодолевать внутристадные конфликты. Разве не так?
Проблема этого объяснения в том, что оно отвечает не на тот вопрос. Мы вполне можем принять, что стадные животные, и в том числе приматы, вырабатывают какие-то правила внутристадного поведения. Более того, мы можем согласиться, что стадные животные иногда могут проявлять то, что мы бы назвали «альтруизмом», по отношению к членам своей группы. Но это никак не отвечает на вопрос: почему я должен поступать определенным образом? Еще английский философ Дэвид Юм в XVIII веке обратил внимание на то, что из фактов о мире никак невозможно вывести наши моральные обязательства: из «есть» не следует никакого «должно быть» (так называемая «гильотина Юма»).
Стадные приматы придумали помогать друг другу? Очень хорошо, я рад за них, но к чему это обязывает меня? Каким образом некие предполагаемые (и давно мертвые) эволюционные предки могут указывать мне, что я должен и чего я не должен?
То, что мы предъявляем друг к другу и сами к себе моральные требования, вовсе не обязательно подразумевает наличие «объективных моральных обязательств». Верите вы в Бога или нет, но, если мы с вами подписали договор, то у каждой из сторон есть право требовать его соблюдения просто по факту взятия на себя подписантом соответствующих обязательств.
Тут возникают три проблемы.
Во-первых, сам факт заключения договора предполагает, что еще до его подписания обе стороны приняли нравственное обязательство: «ты всегда должен соблюдать договоры, даже если это тебе во вред». А почему это вдруг? Может быть, я принадлежу к одному из тех сообществ, где обмануть чужака – дело чести, доблести и геройства? Пусть даже это сообщество состоит из меня одного: допустим, по моему личному убеждению, какие угодно договоры можно нарушать, пока это сходит мне с рук. Я неправ и виновен? Перед кем? По какому стандарту?
Во-вторых, договор, например, служащих «СС» с фюрером требовал с их стороны беспрекословного повиновения и исполнения приказов. Тем не менее, мы порицаем как злодеев тех, кто исполнил этот договор, и хвалим тех, кто его просаботировал. То есть мы не считаем, что договор надо соблюдать во всех случаях без исключений. Есть нравственные обязательства – например, воздерживаться от убийства заведомо невинных людей, – которые выше договора.
В-третьих, сам факт того, что мы заключили договор, не очевиден. Заключение договора – это все же некий осознанный акт, и когда вам сообщают, что вы, оказывается, имеете обязательства по некоему договору, который осознанно не заключали, вы вправе возмутиться. Вы, к примеру, не обязаны выплачивать кредит, которого не брали.
Любая провозглашаемая вами (даже в одностороннем порядке) нравственная максима возлагает на вас самих обязательство ее соблюдать. Например, если вы провозглашаете, что надлежит быть скромным и воздержанным, это делает обоснованным обращенное к вам требование жить скромно и воздержанно.
Тут у нас два затруднения.
Во-первых, получается, что мы заранее возлагаем на любого человека нравственное обязательство быть правдивым – еще до того, как он что-либо провозгласил. «Ты должен быть правдивым и последовательным» – требование, которое само по себе повисает в воздухе. Почему должен-то? А вот такой умный политолог, как Макиавелли, объясняет, что для политика всегда быть правдивым невозможно: напротив, в интересах государства он должен говорить одно, а делать другое.
Во-вторых, представим себе, что некий экстремист перед лицом своих товарищей торжественно пообещал взорвать себя в теракте. Но потом передумал и решил жить долго и счастливо, бросил своих товарищей, уехал в далекую страну и зажил там мирно и спокойно. Будут ли правы его товарищи, предъявляя к нему нравственные упреки? Ведь он определенно нарушил взятые на себя обязательства! Очевидно, нет. И к этому, и к любому другому случаю мы неизбежно прилагаем какие-то внешние критерии, какой-то объективный моральный закон, согласно которому оцениваем, какие обязательства надо соблюдать, а какие – нарушить.
Нравственность может носить эмоциональный характер. Например, наше нравственное чувство возмущают проявления подлости и жестокости. Никакой объективный закон для этого не нужен.
Для возмущения – не нужен. Точно так же расист может возмущаться, например, межрасовым браком. Его возмущение будет глубоким и искренним, но мы вряд ли его разделим и вряд ли решим, что оно нас к чему-то обязывает. Точно так же мое или ваше эмоциональное возмущение чем бы то ни было ни к чему не обязывает других людей. В утверждении «я испытываю такие-то чувства, и поэтому ты должен» нет никакой логики.
Эстетический аргумент
Эстетический аргумент обращается к нашему опыту красоты в мире.
Мы все – и верующие, и атеисты – переживаем чувство красоты, то, что называется эстетическим опытом. Яростный атеист Кристофер Хитченс, например, говорит: «Если вы потратите немного времени на то, чтобы рассмотреть поразительные фотографии, сделанные космическим телескопом Hubble, вы увидите вещи намного более таинственные, прекрасные и повергающие в трепет… чем любые религиозные истории о "творении" или "конце света"».
Другой известный атеист, английский писатель-фантаст Терри Пратчетт, чувствуя приближение смерти, писал: «Когда на горизонте замаячит конец игры, я хочу умереть, сидя в кресле, в моем собственном саду, с бокалом бренди в руке, с Томасом Таллисом в айподе, потому что музыка Томаса способна приблизить к раю даже атеиста».
У нас всех есть опыт переживания красоты – великолепия осеннего леса или (как у Пратчетта) красоты великой музыки. Более того, мы способны переживать красоту как ценность: великие картины прячут за пуленепробиваемое стекло, чтобы сохранить их от воров и вандалов, а некоторые местности объявляют заповедниками, чтобы сохранить их первозданное великолепие. Эта красота ставит перед нами определенный вопрос. Отражает ли наш опыт красоты некую реальность, которая существует в мироздании до нас, и которую мы просто – с благоговением и благодарностью – осознаем? Или красота – это только иллюзия, чисто субъективное переживание, которому не соответствует ничто за пределами нашего сознания?
