Дмитрий Колпаков "Служу Советскому союзу"

– Шесть раз сможешь?

– Так точно!

– Давай.

Я подошёл к турнику и нерешительно затоптался.

– Шинель можно снять?

– Можно Машку за ляжку! – всё так же насмешливо произнёс старлей-интеллигент.

Я выругался про себя. В советской армии нет слова «можно».

– Разрешите снять шинель?

– Снимай.

На гражданке я легко делал двенадцать подъём-переворотов, но там я был в спортивной форме и кроссовках. Другое дело здесь. Парадка слабо подходила для гимнастических упражнений, но свои шесть раз я сделал. С трудом, но сделал.

– Хорошо! – заключил тот, что пошире. – Занимался чем-нибудь на гражданке?

– Дзюдо.

– Дзюдо? – он недоверчиво осмотрел мою неказистую фигуру. – Ладно, время покажет, а вы чего молчите? – старлей презрительно посмотрел на моих по воле судеб сотоварищей. – Десять раз сможете подтянуться?

– Так точно!

В общем, нас взяли, взяли всех троих. Мы рванули в казарму забрать свои вещмешки. Яша, узнав, куда меня угораздило попасть, длинно и изобретательно выругался.

– В разведроту?

– В разведроту!

– И ты, дурак, согласился? – Яша посмотрел на меня как на умалишённого.

– Согласился. А что не так-то?

– Да замучаешься там служить! – почти закричал Яша. – Этой разведротой все дыры в полку затыкают! В караул какой-нибудь сложный – разведрота, кросс, марш-бросок – разведрота, урод какой-нибудь сбежит, опять разведрота ищет. Проверка из Союза приезжает – снова разведрота отдувается! И как же я забыл тебя предупредить?

Я смотрел на Яшу и улыбался. Он был похож на расстроенного родителя, который недосмотрел за своим чадом.

– Чего ты улыбаешься, как придурок? Смотри, как бы плакать не пришлось, тем более с таким ротным. У них там сейчас Красичков командует.

– Это не старлей? Здоровый такой, с тяжёлым взглядом? – заволновался я.

– Он самый! – воскликнул Яша.

– Он-то и предложил мне в разведке служить.

– Ну, всё, ты приехал! Конечная!

– Ну, тогда я выхожу, – пошутил я и, подняв с пола вещмешок, вскинул его на плечо.

– Бывай, Зёма! – моя ладонь утонула в Яшиной клешне. – Служи нормально, не косячь! Может, свидимся когда.

Уже на улице, шагая в расположение разведроты, я вспомнил, что не записал Яшин адрес. «Да ладно, рядом живём, по любому пересечёмся где-нибудь», – беспечно подумал я.

Ох, как я ошибался! После демобилизации, уже находясь в родном городе, я довольно часто встречал земляков, служивших со мной в одном полку, а вот огромного, двухметрового Яшу – грозу МСБ, я так и не встретил. А жаль. Мне было что ему рассказать.

22. 02. 22.

МСБ – мотострелковый батальон.

Пэша – полушерстяная гимнастёрка. Выдавалась на зиму только в частях, находящихся за границей.

Стрелка

Я, Лебедев и Макаров стояли перед старшиной роты прапорщиком Балденковым и ёжились под его цепким и придирчивым взглядом. Небольшого роста, худой и жилистый, лет тридцати, не больше – старшина производил впечатление видавшего виды вояки, в чём все мы вскоре и убедились.

– Ильенко, ко мне! – даже не взглянув на дневального, скомандовал старшина.

– Рядовой Ильенко, на выход! – срывающимся голосом завопил дневальный.

В коридоре появился высокий, мускулистый боец с весёлым и добродушным лицом.

– Чего орёшь? – недовольно осведомился он.

Дневальный молча кивнул в сторону старшины. Боец мгновенно изменил выражение лица и ускоренным шагом подошёл к Балденкову.

– Я! Товарищ прапорщик!

– Принимай бойцов, Ильенко, – прокуренным пальцем Балденков ткнул в нашу сторону. – Парадки и вещмешки в каптёрку, ремни сменить на кожаные… пэша оборудованные у вас?

– Никак нет!

– Ильенко! Выдай им погоны, петлицы и лычки. Пусть пришивают.

– Товарищ прапорщик! Так ведь нет у меня ничего! Где я им всё это возьму? – заголосил Ильенко. Как и все каптёры, он был хитёр и прижимист.

– Кому ты тут рассказываешь? – возмутился старшина. – Чтоб к обеду всё готово было! – и, ловко развернувшись на каблуках, исчез из нашего поля зрения.

Вполголоса матеря и проклиная Балденкова, Ильенко повёл нас в каптёрку, где с кровью, отрывая от сердца, выдал нам бэ-ушные погоны и петлицы, и, уж совсем ошалев от своей щедрости, добавил к ним моток ярко-жёлтых лычек. Мы принялись за работу. Я достал из вещмешка свое новое пэша и нерешительно над ним замер. Дело в том, что оно было пятьдесят четвёртого размера.

– Товарищ прапорщик! – ещё в Куйбышеве кричал я местному старшине. – У меня сорок шестой размер! Куда мне пятьдесят четвёртый?

Прапорщик смотрел на меня как на дурака.

– Нет у меня твоего размера! В часть прибудешь – у тебя это новое пэша ротный старшина с руками оторвёт и другое по размеру подберёт. Понял?

Я не верил, но этот ушлый прапор оказался прав. Ильенко, увидев мою форму, проворно выхватил её из моих рук и также проворно спрятал в одном из шкафов.

– Повезло тебе, – обрадовал он меня, – есть один комплект как раз твоего размера. Вечкаев хотел в пэша увольняться, да когда гладил, рукав немного прожёг. Пришлось ему в парадке домой ехать, – с этими словами Ильенко протянул мне ушитое и отглаженное пэша, – лычки клей, и хоть сейчас на дембель.

Я снял парадку и натянул пэша.

– Как по тебе шито! – удовлетворённо констатировал Ильенко. – Только ты это… стрелку на спине разгладь. Она тебе ещё по сроку службы не положена.

Я повернулся спиной к стене, на которой висело потускневшее зеркало. Острая стрелка – от лопатки до лопатки, грозила порезать любого, кто попытался бы к ней прикоснуться. Ох уж мне эта стрелка! Между собой солдаты называли её «дорога домой», и носить её имел право только «старый», или оборзевший «черпак», но никак не «пупок».

Я получал за неё оплеухи и наряды от сержанта Абсалямова, мне «пробивал фанеру» сержант Минаков, про замстаршины старшего сержанта Хазиева я вообще молчу. При каждом удобном случае я разглаживал эту стрелку через мокрое полотенце, прилагая неимоверные усилия – что я только с ней не делал, но она упорно не хотела сходить с моей спины. Только через полгода разгладил я эту стрелку, попортившую мне столько крови, а разгладив, понял, что зря старался. К этому времени я уже отслужил год и плевать хотел на Абсалямова, Минакова и Хазиева. Последние двое к этому времени вообще дембельнулись. Но до этого было ещё далеко, а сейчас я старательно клеил лычки на погоны и мечтал о домашних пирожках.

14. 04. 22.

Черпак – боец, отслуживший год. В Советской Армии существовала загадка: почему черпак постоянно злой? Потому, что дох@я отслужил, но и дох@я осталось.

Старый – боец, отслуживший полтора.

Шинель

Я зашёл в ленинскую комнату и, оглядевшись, уселся за свободный стол. У меня было твёрдое намерение написать наконец-то письмо. Вот уже неделю как я находился на территории Польской, мать её, Народной Республики, а послать короткую весточку домой не было никакой возможности. Свободного времени в Советской армии, особенно у молодого солдата, практически нет. От подъёма и до отбоя он служит за себя и за «того парня», который оттарабанил год и больше.

Достав из кармана шариковую ручку, я вырвал из блокнота листок, написал первую фразу «Привет из Польши» и задумался над второй.

– Кто Колпаков? – услышал я голос с кавказским акцентом и поднял глаза.

В дверях стоял невысокий боец, широкий и мощный, с перекатывающимися под пэша мускулами. Я уже успел заметить, что слабых бойцов в разведроте не было. На то она и разведрота. Многие на гражданке занимались спортом, а несколько человек вообще были призваны из физкультурных институтов. Солдаты-разведчики были дерзкими и задиристыми и ставили они себя гораздо выше бойцов из других подразделений, что усиленно поощрялось ротными офицерами и вызывало почти ненависть остального личного состава полка. Но разведчикам было плевать на это. Вся новая техника и вооружение шла на разведроту, а по количеству поощрений и отпусков ей вообще не было равных. Но и отдувалась разведрота за всех, о чём и поведал мне мой земляк – дембель Яша.

– Колпаков кто? – повысил голос боец.

– Я Колпаков!

Боец с интересом меня оглядел, подошёл и уселся на свободный стул.

– Что делаешь? – спросил он.

– Письмо домой пишу.

Тот скептически посмотрел на мой неровно оторванный блокнотный лист.

– Ты дурак, что ли, на таком писать? Хочешь, чтобы дома подумали, что ты в таком говне служишь, где и нормального листка для письма не достать? – для человека, которому русский язык был неродной, он очень хорошо, почти литературно излагал свои мысли.

– Ну другого-то всё равно пока нет, – озадаченно ответил я.

– Сиди здесь! – приказал боец.

Он вышел из ленкомнаты, пару минут отсутствовал, а вернувшись, вручил мне новую восемнадцатилистовую тетрадь в клетку.

– Здесь пиши! – всё тот же приказной тон.

– Спасибо!

Я снова написал первую фразу и задумался над второй. Боец не уходил, и я вопросительно посмотрел на него.

– Пошли, поговорить надо, – поняв мой немой вопрос, предложил даритель тетради.

«Мой немой вопрос» – хорошая фраза для стихотворения. Может, вставлю куда-нибудь.

Мы зашли в расположение – так в разведроте, да и во всём полку называлось солдатское спальное помещение с двумя рядами двуярусных кроватей, тумбочками и табуретками.

– Твоя? – спросил боец, указывая на одну из шинелей, висящих в шкафу.

– Моя.

– Дашь на дембель? – боец настойчиво заглянул мне в глаза. – Тебе она не нужна, ты же весенник, в парадке будешь увольняться.

«Ах, вот почему ты такой добрый!» – осенило меня, а вслух спросил:

– А я с чем останусь?