Через короткое время у подъезда главного здания стоял милицейский уазик, а сержант милиции опрашивал декана.
– Какие сигареты курили? – Про журналы и тетради, кроме цвета и размера, говорить было нечего, а вот табачная тема оказалась молодому человеку близкой.
– Я не курила, их забыл один из моих посетителей, – уточнила Наталья Сергеевна, скосив глаза. Ректор по хозчасти сделал вид, что именно этот вопрос его не интересует, но у себя в тетради по учёту записал: «БТ». Пачку от сигарет Сергей Сергеевич часто видел в столе у декана, когда заходил в её кабинет по хозяйственным нуждам. Блинов держал дубликаты всех ключей института на разных связках у себя в сейфе, уборщица каждое утро брала такие же связки в столе секретаря Лизы и клала их туда же в конце дня.
– Пепельница, надо полагать, тоже предназначалась для посетителей? – подвёл итог сержант, ни на грамм не сомневаясь в том, что такая серьёзная женщина может его обманывать: – Описать её сможете?
Горобова сомнительно пожала плечами:
– Пепельница, как пепельница. Из хрусталя. И довольно увесистая.
– Квадратная и, если смотреть на свет, то рисунок на донышке с лебедями, – вмешался Блинов. Перед началом нового учебного года он обязательно производил инвентаризацию во всех помещениях. Милиционер быстро записал уточнения в протокол и стал осматривать фиксатор задвижки на окне.
– Он уже давно барахлил, – уточнила Горобова, вспомнив, как ещё летом ей про это говорили не то парторг Печёнкин, не то Бережной.
– Почему не отремонтировали? – развернулся сержант к Блинову. Горобова ответила, что заявки на сломанную задвижку не делала.
– Просто не думала, что кому-то придёт в голову залезть ко мне в кабинет через окно, – развела она руками. – Это же какой наглости нужно набраться, чтобы взобраться по козырьку сразу над главным входом?!
– Посмотрим, – решил милиционер, не отвечая, и выглянул наружу. Вряд ли кто приедет снимать отпечатки пальцев с фрамуги. Не тот был масштаб кражи. Поэтому милиционер не боялся замазать чьи-то следы. Зато он очень обрадовался следам на козырьке. Предполагаемый вор был явно высокого роста и физически силён, так как, чтобы залезть в уже открытое окно, смог подтянуться на руках. Отсутствие обратных следов доказывало, что он покинул кабинет через дверь. Английский замок захлопнулся за ним автоматически. Сержант вновь принялся за протокол, рисуя схему кражи. Не успел он закончить, как в кабинет вернулась секретарь Орлова. Лица на Лизе, как говорится, не было.
– Наталья Сергеевна, – произнесла женщина, заикаясь, – у нас ещё одно воровство и с более тяжёлыми последствиями. Вам срочно нужно пройти в медкабинет. Потерпевшая – там. Умирает.
Первым с места сорвался Блинов; в это время у медсестры могла быть Кочубей. С того дня, как Сергей Сергеевич поменял перегоревшую лампочку в кабинете философии, Людмила Ивановна стала здороваться с ним в коридоре. Однажды, разговорившись, она пригласила Блинова к себе в кабинет на чай и рассказала, как ей тяжело жить без матери. В тот день москвичи решили вместе вернуться домой на электричке, и уже совсем скоро ректор по хозчасти понял, что преподаватель философии – совсем не синий чулок. Людмила Ивановна страдала от заниженной самооценки. Материнская любовь убила в дочери всякую инициативу. Общаться. Влюбляться. Выходить замуж.
Мужской оптимизм и женская неуверенность произвели на свет странный симбиоз, от которого уже скоро выиграли оба. Людмила Ивановна, доверившись парикмахерам, поменяла причёску, обеспечив шевелюре объём за счёт слабой химии и укладок на бигуди. Сергей Сергеевич перестал ругаться матом и таскаться по территории с мебелью, шнурами, кусками линолеума и прочим. Он похудел и поменял гардероб. Тёмные носки в разношенных ботинках сменились на светлые нейлоновые для туфель из «Ванги». После давнишнего развода Блинов зарёкся связываться с женщинами. Но Людмила Ивановна, недаром была философом, вела себя настолько незаметно и непритязательно, что её хотелось по-мужски защищать. Она же почувствовала в Блинове то самое твёрдое плечо, какого не хватало. Бросив пить ненужные лекарства – страх одиночества отступил, а сон наладился – Кочубей всё же попросила медсестру ежедневно мерить ей давление и ставить витаминные уколы.
Проектор по хозчасти пробрался к медкабинету, расталкивая всех и приказывая освободить проход. Увидев Горобову и милиционера, толпа студентов взвыла. Дверь в медкабинет была раскрыта, и было видно, как в маленьком внутреннем коридорчике, оборудованном под комнату ожидания, на стуле сидит потерянная Кочубей, а в кабинете на кушетке лежит Мешкова. Иванова, с видом человека, не умеющего плавать, держала преподавателя по гигиене за руку. Никакого инсулина в аптечке скорой помощи у медсестры конечно же не было; его наличие не предполагалось даже инструкцией. Нитроглицерин от сердечных приступов, цитрамон от болей, вата, бинты, йод, зелёнка для тех, у кого реакция на йод, – были. Лежало ещё что-то от летнего поноса и зимней инфекции, купленное за свои деньги. Но инсулин, выдаваемый строго по рецептам, отсутствовал. Потому и лежала теперь на кушетке бледная Ольга Петровна в состоянии, близком к диабетической коме, ожидая скорой из Жуковского. Когда по обычным, не заснеженным дорогам, медиков приходится караулить не менее получаса, при сегодняшнем гололёде и начавшемся снегопаде приезда спасателей больная вполне могла не дождаться. На предложения смочить лоб, попить горячего чаю, дышать глубоко и прочие, Мешкова с трудом проглатывала слюну и благодарила вялым взмахом. Она была обречена, и каждый жест давался с трудом.
Помощь пришла оттуда, откуда её совсем не ждали: парторг Печёнкин, которому тоже пришлось прервать зачёт по Истории КПСС, вспомнил, что у них есть громкоговоритель. Радиоточка была проведена абсолютно во все помещения института. Она была даже в раздевалках и в зале по тяжёлой атлетике. Включали эту связь крайне редко, например, для объявления пожарной тревоги или поздравлений. Владимир Владимирович предложил использовать радио, чтобы обратиться к вору, объяснить ситуацию и пообещать, что наказывать его никто не будет. А чтобы он остался неопознанным, всем предложили тут же пройти в актовый зал и каждому оставить что-то на сцене. Это могли быть книги, сменная обувь, пакет с зонтиком… Затем в зал войдут активисты и, если вор принесёт пакет с лекарствами, его тут же обнаружат.
Шанс от предложения был малый, но он был. Уже через минуту после объявления к актовому залу выстроилась очередь, что просочилась за десять минут. Мешок с украденными стерилизатором, шприцами и ампулами нашли действительно сразу. Позже в мужской туалет на первом этаже подбросили журналы и тетрадь по практике. И совсем спустя какое-то время бегуны Кирьянов и Кириллов принесли со стадиона осколки хрустальной пепельницы. Вещь была брошена об асфальт с такой силой, что разлетелась на мелкие осколки. Ещё пару часов, и их замело бы до весны.
Всем было ясно, что обе кражи – дело рук одного человека. Из всех примет о нём знали только то, что он высокий, ловкий и трусливый. Ах, да, ещё и жадный, ибо денег ни Мешковой, ни Горобовой никто не вернул. Невозвращёнными записали также билеты по зачётам и экзаменам и пачку сигарет «БТ». Но это уже была такая мелочь, что говорить не стоило. Ольгу Петровну спасли и на приехавшей скорой отправили домой в Люберцы. Наталья Сергеевна подписала протокол сержанта милиции и пошла на послеобеденные зачёты. Отсутствие билетов никак не помешало провести их, ибо все свои вопросы Наталья Сергеевна знала наизусть.
Попович и Малыгин, так и не сумев поговорить с деканом из-за всех этих событий, нашли место для ночёвки Саши у двух Толиков. Виктору предложил свою комнату на даче Кранчевский. Галицкий, Добров и Шумкин не возражали. Стальнова ни на даче, ни в институте не было с самого утра, но ребята знали, что Володя никогда не откажет человеку, оказавшемуся в сложной ситуации.
Так закончился этот странный и тревожный день.
10
Осторожные прикосновения к жарким губам недотроги возбуждали Стальнова не меньше, чем поцелуи, разбросанные соблазнительницами по всему его телу. Там, где кто-то шёл напролом, Володе помогали уступчивость и мягкость. Перетерпев, юноша потом брал то, что ему совали в руки, не подвязывая отношения к какой-то морали и не связывая их обещаниями. Но после сегодняшнего ланча в МТЦ, студент МОГИФКа должен был или навсегда уйти от Королёвой, или навсегда остаться с ней. Новые обстоятельства явились для юноши очередным шоком. Довезя Ларису с покупками до дома, за обедом Володя узнал, что она беременна. Пробуя суп с клёцками, девушка сказала про это, как привыкла говорить о делах – прямиком и обозначив детали.
– Если ты хочешь этого ребёнка, то мы с папой всё устроим как нужно.
– А если я не захочу? – уточнил Стальнов, не даваясь с потрохами.
Королёва подошла к зеркалу, размером во всю дверь, и провела по отражению Володи пальцем:
– Не беда. Тогда мы тоже всё устроим. Только без тебя. Она смотрела из зеркала с уверенностью, не оставлявшей сомнений. Стальнов отвернулся и уставился на окно. На улице после обеда опять пошёл снег и крепчал мороз. Ссылаясь именно на непогоду, Володя хотел бы уехать в Малаховку до наступления вечера. Завтра будет непростой день – юбилей, приготовления. К тому же, подарок, который ребята поручили ему купить от всех, так и не найден. Он стал говорить об этом вслух. Словно забыв о вопросе, оставшемся без ответа, Королёва посмотрела на часы и стала торопить: к четырём за ними приедет автоинструктор по вождению. Володя удивился. До ралли ли в такую погоду? Но, оказывается, с водительскими правами устроиться в Звёздный будет проще. Водить студент научится в автошколе, а для практики Иван Борисович собирается отдать будущему зятю свою Волгу.
– Ты, смотрю, всё уже решила за нас обоих, – грустно усмехнулся Володя, представив себя за рулём машины, не новой, но такой крепкой, что ещё послужит. – Почему я, Лариса? – спросил он, оторвавшись от окна.
– Что? – девушка повернулась уже на пути в ванную.
– Почему ты выбрала именно меня? Разве у твоего папы нет каких-то высокопоставленных друзей, дети которых могли бы составить тебе партию достойнее? Кого-то, в кого не нужно было бы вкладывать столько усилий и…
– И денег? Ты это хочешь сказать? Стальнов, Стальнов, а ведь ты и впрямь не понимаешь. Дай-ка я всё объясню тебе без всяких женских ухищрений. Сначала я «запала» на тебя, как обычная девчонка, ты ведь знаешь, что ты красивый. Но потом… Потом я поняла, что знаю, как сделать тебя.
– В каком смысле сделать? – удивился Володя слову. После еды они перешли в комнату, где можно было отдохнуть. Лариса подошла к дивану, села, стала гладить его ноги. Она любила это тело, широкие мышцы бёдер, тугие руки, накаченный торс. Владеть таким мужчиной являлось не мечтой, а целью, и Лариса шла к ней, думая об общих интересах. Новый ответ был тоже до обидного прост:
– Ты достигнешь своих вершин, а мы с папой тебе поможем. Ведь ты хочешь преуспеть в жизни и не стесняешься это признавать. Мне это нравится.
Стальнов усмехнулся. Оправдываться и говорить обратное не имело смысла. Но всё же точила мозг одна мысль.
– А как же чувства? – спросил он. – Любовь? Страсти?
Володя смотрел так смело, что тут уже струхнула Лариса. Ей стоило знать, что вытянет больше: сентиментальность избранника, которой он был совсем не лишён, или его практичность. Не паникуя, хозяйка квартиры встала и потянулась:
– Я больше верю в браки по расчёту, нежели по любви. «Неужели я так предсказуем?» – поразился себе Стальнов, а вслух спросил:
– Но ты же не можешь не знать, что я тебя не люблю?
– Хм. Зато ты уже сейчас любишь всё, что принадлежит мне, и что я готова сделать твоим. Я могу родить детей и быть хорошей хозяйкой в доме, который мы построим вместе, и у нас будут на это средства. Согласись, это лучше, чем пылкая любовница и всё.
Голос Королёвой никак не успокаивал Володю. Или виной был снег, падающий за окном. Рассеянно глядя на него, он не спросил, нет, он почти уверил:
– Но вдруг однажды я встречу ту единственную и уйду. – Красочная открытка, что он вчера бросил в Химках в чужой почтовый ящик, представлялась на фоне белого окна разноцветным узором. На деле это были слёзы: ближайшее будущее Володи было предопределено, и никаких ответов Ларисе от него не ждала.
– Вовочка, я обволоку твоё существование такой надёжностью, что бросить всё это покажется тебе безрассудством, – добавила она, доставая вещи из шкафа. Стальнов смотрел не неё, дуя на раздутые угли, что пекли изнутри. Медлительная и слабая, Лариса не бралась за физическую работу, предлагая её сделать ему. Бесясь, Володя делал, а потом, под похвалы, понимал, что так и должно быть в отношениях двоих. «Пылесос и кухонный комбайн могут быть такими же мужскими приборами, как пассатижи или молоток женскими. А поменять мокрые трусы ребёнку – тоже проявление заботы о нём. Вот только как далеко зайдёт она при очерчивании круга моих обязанностей?», – думал юноша, совсем не привыкший быть рабом лампы.
11
Лучшим временем, когда он мог хоть как-то контролировать свои эмоции, для Гофмана было раннее утро. Особенно такое пасмурное и морозное как сегодня, тридцатого декабря. Зайдя в прохладный зал, заведующий кафедрой гимнастики довольно отметил, что студенты группы один-один уж построились. В трусиках и маечках каждый мялся, кто от нетерпения, кто, разгоняя дрожь. Гофман неторопливо прошёлся вдоль колонны. В зале присутствовали все, кроме Андронова. Горобова попросила поставить Игнату зачёт заочно. Именно с этого сообщения Гофман начал разговор.
– Умеет быть человекам, когда хочет, – прошептал Армен. Серик зачёта по гимнастике боялся больше, чем остальных. Он путал разножку со шпагатом и во время упражнений на ковре расставлял ноги так, что пучил от усердия глаза. Колесо у наездника получалось квадратным, потому что он никак не мог разогнуть колени. Скакалку он пропускал через локоть и бросал её, что вперёд, что вверх, характерным жестом, каким ковбои хомутают лошадей. Но тяжелее всего юноше давалась ходьба строем, где он путал при перестроении право-лево, часто сбивался с ритма, а по команде «стой!» делал два шага не на месте, а продолжая двигаться. И только уже упёршись в спину впереди стоящего, ругался: «Шайтан, раз, дыва».
– Везёт же некоторым, – выдохнул Соснихин, услышав про Андронова. но тут же понял, что сказал глупость: что такое есть зачёт по сравнению с проблемами здоровья у близкого! На Мишу тут же зашикали, а Гофман предложил именно хоккеисту первым сдавать зачёт. Он состоял из десяти отжиманий от лавочки для девушек, двадцати для юношей, на выбор упражнения с мячом, скакалкой или лентой и перестроений в ходьбе. Преподаватель предложил начать с последнего задания. Соснихин вышел на ковёр и деловито возглавил колонну.
– Строй! Слушай мою команду! На первый-второй рассчитайсь! Раз-два, – скомандовал Миша, предлагая студентам с чётными порядковыми номерами сделать шаг вперёд и вправо, встав перед студентами с нечётными номерами. Симона, в чешках на два размера больше, шагнув, потеряла одну из них.
– Сними ты свои растоптыши. Толку от них никакого. Тоже мне, звезда балета, как сказал бы хирург Балакирев! – громко предложила Кашина с лавочки. Юлик тут же приказал ей заткнуться. Цыганок обозвала дурой. Маршал прогудела, что лучше бы Ире пришили не ахилл, а язык. Гофман, пружинисто повернувшись к строю на пятках, крикнул:
– Штейнберг, ещё одно слово, и останешься без зачёта! Цыганок, не хами! Маршал, думай, что говоришь! Соснихин, что стоишь как истукан? Продолжай построение. Сычёва, подтяни штаны, – Симоне, единственной из всей группы, разрешалось на все занятия ходить в длинных штанах, так как религия запрещала незамужним девушкам показывать даже голые колени. Для остальных требования Гофмана были беспрекословными. И никаких юбочек поверх купальника, «Здесь не фигурное катание!», жалоб на холод, капризов в тяжелые женские дни!
Подтянув шорты синхронно с Симоной, Соснихин почесал затылок. Из-за всех этих переговоров он забыл, что делать дальше. Зубилина, подсказывая, обвела зал рукой.
– А, понял! – обрадовался хоккеист и скомандовал: – Строй! Напра-во! Ходьбу на месте начи-най! Раз-два, раз-два. Левой! Левой! Раз, два, раз, два. Держим колонну! – Убедившись, что все шагают в ногу, и даже Серик не сбивается, Миша скомандовал дальше: – В обход по залу шаго-ом марш!
Перестроенная колонна пошла вокруг гимнастического ковра по красной линии и, как нужно, против часовой стрелки.
– Раз-два, раз-два, раз, два, три, четыре, – продолжал считать Миша, помогая держать ритм. Но в тот момент, когда студенты вывернули на прямую перед лавкой, на которой сидела Кашина, а рядом стоял Гофман, в строе прозвучала совсем другая команда.
– Песню запе-вай!
Это проявил себя всё тот же Штейнберг. Именно так шли перестроения на военном деле. Стереотип сработал быстро, и студенты грянули:
– «Вместе весело шагать по просторам,
По просторам, по просторам.
И, конечно, припевать лучше хором,
Лучше хором, лучше хором».
В первые минуты Владимир Давыдович из-за переглядок с Кашиной вообще не понял, что произошло. И только когда группа перешла на припев, а Шумкин ещё и присвист, Гофман домиком закинул брови высоко на лоб.
– Что?!!! Да как вы посмели? Какая перепёлочка? Что за ёлочка? Я вам сейчас покажу «запевай», – кричал преподаватель, сотрясая кулаками. Рулевой командующий с ужасом двигал глазами по сторонам от Гофмана к колонне, не соображая, что делать дальше.
– Раз, два, три, четыре, – отсчитывал Миша, и колонна слушалась своего командира. Дождавшись, пока группа сделает круг и, продолжая петь, вернётся на исходное место, Соснихин дал команду остановиться. Тут же все встали и замолкли.
«Раз, дыва», – тихо прошептал Шандобаев, довольный, что всё сделал правильно. Перестроив всех обратно в ряд по одному, Миша отрапортовал, что прохождение строем завершено и скомандовал «Вольно!». Это тоже было практикой из военного дела, но никак не гимнастики. Гофман упёр руки в бока, уставился на группу бычьим взглядом и засопел через раздутые ноздри.
– В шуточки играть задумали, да? Ну-ну. Повеселитесь пока, а я схожу и доложу о вашем поведении Наталье Сергеевне. Пусть придёт и посмотрит, как вы тут надо мной издеваетесь. – Он резко развернулся на пятках и пошёл в сторону своего кабинета.
– Это мы со Строевым перезанимались, – крикнул вслед Попинко, пробуя спасти положение. От старших курсов староста группы был наслышаны о том, что Гофман вполне способен лишить зачёта всю группу разом.
– Пойду попробую поговорить с ним по-человечески. Кашина, за мной! – скомандовала Зубилина.
– Куда? – Ира выпучила глаза.
– Туда, где нет труда, но много платят, – грубо обрезала гимнастка, удивив ребят тоном. Кашина нехотя поднялась с лавки и пошла за старостой.
Очень скоро парламентарии вернулись. Выслушав извинения от Зубилиной и кокетливые заверения Кашиной в том, что всё произошло случайно, Гофман попросил оставить его. На утреннем срочном педсовете Горобова хвалила студентов элитной группы за вчерашнюю находчивость и просила не усложнять им зачёты. Там же было приказано снабдить медсестру Иванову теми редкими лекарствами, какие употребляли некоторые преподаватели или учащиеся. Так сказать, на всякий пожарный… Татьяна Васильевна сидела на педсовете с чёрными кругами вокруг глаз, то и дело прикрывая зевок. Схватив трубку телефона, Гофман тёр ею по щеке.
В его отсутствие студенты старательно занимались со снарядами и на снарядах. Попинко, встав перед Масевич, крутил мяч, похожий в его ладони на теннисный, вытянув руку вперёд и вверх. Другой он что-то лихорадочно мешал в воздухе, как пиццайоло. Перебросив мяч за спину, где его нужно было поймать, махнув до этого свободной ногой и развернувшись на опорной, Андрей выкинул ногу, как в карате. А поза, в которой высотник поймал-таки мяч, не дав ему коснуться земли, напомнила нырок футбольного вратаря.
– Ну как? – поинтересовался Попинко, завершив упражнение с «оп-ля!». С лавочки тут же послышался голос Кашиной.
– Советский цирк!
Масевич потёрла нос:
– Вообще-то ничего, но нам с тобой стоит поработать индивидуально. Кириллов, зачем ты замотал себя лентой? – отвлеклась она на Толика-младшего: – Как ты собираешься теперь бежать на другой конец ковра?
– А зачем мне бежать на другой конец ковра? – спросил Толик, выпутываясь. – И вообще, Масевич, почему у тебя, что ни упражнение, то всякие там броски, закрутки и скачки? Разве нельзя побегать вот так, – Кириллов побежал вокруг ковра, держа ленту за черенок, как флажок.
– Толик, прекрати это факельное шествие! – потребовала Зублина, останавливая бегуна. – Иди и репетируй те элементы, что придумала для тебя Ира.
– С какой это стати? – когда Кириллов уставал или не мог что-то сделать, он жаловался и капризничал.
– С такой, что она лучше знает, что нужно для зачёта, – обрубила Зубилина. – В жизни вообще легко не бывает. Поэтому или сцепи зубы и делай, что задумал, или выбирай другую профессию.
Поняв, что фокус с нытьём не прошёл, Кириллов пожал плечами и ответил уже совсем нормальным голосом:
– Я что против, что ли? Просто у меня на экзаменах ничего не получается, а на обычном занятии получается. – Он пошёл, широко расставляя стопы. Наклоняясь, парень совал между ног рукоятку из одной руки в другую, затем выдёргивал ленту, не разгибаясь и поворачиваясь в стороны, словно дёргал морковку. Масевич подошла к Кириллову и показала, как стоять в разножке с поднятой рукой. В художественной гимнастике обязательно нужно завершать каждый элемент. Комментарии посыпались со всех сторон. Смех, отражаясь в больших окнах и ударившись о рамы, возвращался дребезгом. Попинко, недовольный тем, что Масевич отвлеклась, напомнил про Гофмана. Студенты присмирели. Кириллов заявил, что хватит с него издёвок и сел на ковёр. Ира-художница вздохнула и ушла на лавку к Ире-легкоатлетке.
– Безнадёжный вариант, – сказала Масевич, глядя, как Попинко борется с мячом.
– Зато москвич, – заметила Кашина.
– И что?
– Так, ничего. Скажи, а ты вообще-то мужчин любишь? – Кашина в этот миг смотрела на Малыгина. Виктор показывал Маршал, как не падать на лавочку грудью при отжиманиях.
– Как источник дохода, – ответила Масевич тёзке и встала. У Штейнберга, выгнувшегося на ковре в мостик, свело судорогой спину.
– Юлик, что ты как чурбан деревянный, совсем не гнёшься – проворчала Станевич, пробуя помочь.
– Осторожней, Ирочка, – предупредила Масевич ещё одну тёзку, подходя к фигуристке, – мужчины любят, когда их хвалят, а не ругают.
– Да за что же тут хвалить? – Станевич, маленькая, складная и гибкая, любой элемент гимнастики, что спортивной, что художественной, выполняла без запинки.
– Даже если не за что, всё равно хвали, – тихо добавила Масевич. – Если ты усвоишь это правило, любой мужчина будет твой. Вот смотри.
Ира-художница пошла к Попинко и стала аккуратно поправлять руку с мячом, вытянутую вперёд. Станевич не слышала, что она говорила Андрею, зато видела, как расплылся их староста в улыбке.
– Ну что, усекла? – раздалось за спиной. Это к фигуристке подошла Кашина. Ира-большая смотрела на Иру-маленькую: – Вот как нужно.
– Что нужно? – кряхтя поинтересовался Юлик.
– Ничего не нужно, – взбрыкнула Станевич. – Научиться отжиматься мне нужно. Понял? – она пошла к свободной лавке, оставив недоумевающего Юлика и смеющуюся Кашину.
– Штейнберг, тебе нужно развивать гибкость, – посоветовала Ира-прыгунья конькобежцу. – Когда я лежала в диспансере на Курской, наш хирург Балакирев объяснял нам, что, если мышцы не растягивать, они стареют быстрее.
Юлик, которого в данный момент гораздо сильнее интересовало, почему так резко с ним разговаривала Станевич, ухмыльнулся:
– Да слышали мы про твой диспансер, Кашина. Сто раз уже слышали. И что в парке там снимали «Покровские ворота» с Олегом Меньшиковым и Леонидом Броневым. И что Балакирев ваш – лучший в мире мужчина. Как будто там других хирургов нет.
Николина, проскочив мимо них за брошенным обручем, весело крикнула:
