Елена Васильевна Земенкова "Импэриа Рэдас"

Импэриа Рэдас
Елена Васильевна Земенкова

Эта книга про мое наследство, которое оставили мне моя семья и моя страна. В нем больше долгов, чем активов, но я приняла наследство. Сможете ли принять его вы? Не знаю. Книга содержит нецензурную брань.

Импэриа Рэдас

Елена Васильевна Земенкова

© Елена Васильевна Земенкова, 2023

ISBN 978-5-0059-9556-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Импэриа рэдас
Я избавляюсь от иллюзий и отдаю долги.
Посвящается…

Часть 1. Больная совесть

Глава 1. Смерть коммуниста

Смерти нет! Мы не исчезаем бесследно, и мир будет жить вечно, впитывая, как губка, наши ошибки, подлости, мечты и подвиги. Эту черту, границу между жизнью и вечностью, каждый из нас проходит сам, в одиночку, уже не обращая внимания на вопли и слезы близких и родных людей. Непонятно только кому легче? – тому, кто уходит или тем, кто остается.

Александр Петрович Ковригин не мог и не хотел умирать. Стиснув зубы и напрягая иссякающие с каждым мгновением силы своего семидесятипятилетнего тела, он боролся с неизбежным, боролся яростно и беспощадно, как когда-то его отец в сорок первом под Москвой. Бывший коммунист, бывший красный директор крупного завода и его нынешний хозяин твердил себе в бреду и яви: «Не смей! Живи! Ты должен! Тебе нельзя помирать!». Но время ускользало и забирало с собой его жизнь огромными пластами, безразлично обходя возведенные им бастионы и крепости.

Что же держало умирающего на сумеречной границе нашего мира, не давая ему свободы и покоя? Его жена давно умерла, мимолетные любовницы заброшены и забыты, единственный сын Григорий достиг уже тридцати пятилетия и беззаботно жил на юге Франции, не доставляя отцу никаких хлопот, помимо отправки регулярных денежных переводов. Да, была одна женщина, так и не ставшая его, но и ни чьей она тоже не стала – была и есть. Ее глаза, заледеневшие от невыплаканных слез, не отпускали его ни на секунду всю последнюю неделю уходящей жизни, но Ковригину уже не нужна была ее любовь. Еще был друг, единственный и настоящий, верный единомышленник и соратник, неумело и неловко скрывающий свою боль и горе от предстоящей разлуки. Но ведь она, эта разлука, ненадолго – безразлично мелькало в голове умирающего.

Так что же его держало? Больная совесть! Она не давала ему расслабиться и смириться, она грызла его душу, как голодная собака уже почти голые кости, она грубо зажимала его рот от крика: «Отпусти!». Физические и нравственные страдания – вот что не давало Александру Ковригину умереть. Но и жить так никто не хочет!

Григорий Ковригин, не переставая, торопил таксиста, повторяя и повторяя, что все штрафы за скорость оплатит он. Его отец умирал, единственный родной ему человек уходил безвозвратно, а тут эти чертовы пешеходы и светофоры!

«Быстрее, быстрее…» – уже не кричал, а молил он таксиста – «Пожалуйста, быстрее…».

Вот и дом, его дом и дом отца, белое застывшее лицо леди Изо с седым барашком на лбу – выбившейся прядкой волос из всегда идеальной и строгой ее прически. Этот барашек добил Григория окончательно, он сигналил ярко и неумолимо о приближающейся смерти, не допуская уже никаких надежд и сомнений.

Григорий бесшумно вошел в спальню отца и, молча, смотрел провалившимися от горя глазами на ослабевшего старика.

– Папа… папочка… пожалуйста… – беззвучно молили его губы – Не уходи…

– Сын – выдохнул Александр Петрович и затрепетал тяжелыми ресницами – Гриша, ты приехал. А я не могу, я не должен умереть, мне нельзя…

– Так живи! – надрывно бросил Григорий – Живи! – уже требовал он.

– Да! Буду! Я смогу, я успею! – будто зарождающиеся волны на ровной глади океана тайные и неожиданные ковригинские силы выплескивались из глубин его сущности, оживляя старые кости и мышцы – Сын! Все будет хорошо, все будет как надо!

После обеда Изольда Львовна Кривицкая, домочатица и домоправительница Александра Петровича, опасливо и недоверчиво рассматривая ожившего хозяина, шикая на шумных гостей – его сына Григория и Мирона Сергеевича Рига, многолетнего коллегу и друга Ковригина – старшего, рассеянно слушала их странный разговор и продолжала ждать беды.

– Ты всегда был мечтателем, наивным мечтателем. Все о будущем коммунизме грезил! Только люди сегодняшним днем живут!

– Неправда! Не надо всех под одну гребенку мерять, человек всегда живет и прошлым, и настоящим, и будущим. А то что? Пожрал, поспал, повкалывал и утром снова по – новой?

– Да, живет! Но он сам должен выбирать и решать, а не за него. А то некоторые до того дорешают, что и помереть не могут, как Кощеи Бессмертные!

– О чем вы, дядя Мирон? – недоумевал Григорий.

– Отца спроси! Он же себя на Бога ровнял, а Бог вечен, вот и ему мучиться вечно!

– Циник ты, Мирон! Сам же мне помогал во всем, да и доходы свои ты не в банке копишь, а все ищешь кому-бы помочь. Даже дом не построил себе, так в старой трешке и обитаешь.

– Помогаю! Но жизнь их по своему плану не леплю, и помру вовремя, как надо!

– А я что, не помру, что ли? Чего глупости болтаешь?! – возмутился Ковригин – старший.

– Ага! Как же! Ты ж себе мавзолей еще не построил. Куда тебя выставлять?

– Ну, если меня выставлять, то и ты рядом ляжешь! Вместе все делали, вместе и выставляться будем!

– Вот так ты меня во все и впутывал, угораздило же за одной партой оказаться. И ладно бы за что-то нормальное страдать! Нет, все с каким-то вывертом! Я даже первый фингал свой заработал за Че Гевару! Где я и где Че Гевара? Из-за тебя мне Янка целый год завтраки не готовила!

– Но, ведь, любила!

– О чем вы, дядя Мирон? – не переставал недоумевать Григорий.

– Отец твой идейный был с пеленок! В первом классе он меня Че Геварой прозвал, чтоб, значит, я убежденным был и сражался за справедливость до конца, воспитывал вроде. А я меньше всех среди сверстников был и худой, как палка. Когда Петька Рукавишников из нашего класса заявил, что я дурак и погиб по-дурацки, вместо того, чтобы в укрытии коммунизма дожидаться (это он про Че Гевару), у меня и выбора не оставалось, хотя Петька на голову выше меня был и толще в два раза! А отец твой сказал, что герои все погибают молодыми, так что мне нечего стонать и жаловаться, но глаз-то я два дня открыть не мог!

– А завтраки причем?

– Янка джинсой заболела после школы, когда мы встречаться стали. Ну что здесь такого буржуазного было, а Саня? Все девчонки наряжаться любят. А твой отец мне все тыкал и тыкал ее мещанством и вещизмом, продыху не давал, все твердил, что жена должна быть соратницей в борьбе с мировым злом, а не ахиллесовой пятой! Я жениться хотел, а не бороться! Только Янка такая же упертая была, как они меня тогда пополам не разорвали? Да разорвали! Янка заявила, что с джинсой завяжет, но весь год после свадьбы яйца буду жарить по утрам себе я сам, потому как больше я ничего не умел. Той яишней я до смерти наелся тогда! Только коммунизму это не помогло, да, Саня?!

– Хорошо было! Верилось, что все мы будем счастливы, свободны, будем лучше и добрее. Не получилось… – погрустнел Александр Петрович – Почему, друг? Что мы делали не так? И что мне сейчас делать?

– Да чего уж! Сделал ты все. Разгребать как будем?

– Ты мне поможешь, Мирон? Если я уже…

– Саня, ты не Бог, смирись. Люди сами выбирают свою дорогу, сами грешат и сами каются.

– Он правильно все делал! Что еще ему оставалось? Мошну набивать? Пусть не получилось, но ты все делал правильно! – внезапно кинулась убеждать Александра Петровича взволнованная Изольда Львовна – И кто сказал, что все зря?

– Завод ради наживы мне не нужен был тогда, да и сейчас тоже. А зря или не зря? Тяжело у меня на душе, Изо! Неспокойно мне, но от смерти не убежишь, не откупишься. Прости меня, сын! Мирон тебе все расскажет, письмо мое прочитаешь и решишь все… Друг, неужели все зря?! – начал задыхаться Ковригин – старший.

– Саня! Погоди, не помирай! Саня…

Легкое, невесомое облачко поднялось над кроватью умирающего и затрепетало от его неровного, прерывистого дыхания. Все присутствующие больше уже не сомневались и только ждали, когда оно растает вместе с жизнью старого коммуниста, не забывшего и не предавшего свои убеждения и идеалы. Еще мгновение и все прошло – все, кроме боли, от которой никуда не спрячешься и не сбежишь.

– Сашенька! Прости, я не могу, я не хочу без тебя! – Изольда Львовна рухнула лбом в еще теплые руки. Зачем что-то скрывать и соблюдать уже никому ненужные приличия? Все кончено!

– До встречи, друг! – прошептал неслышно Мирон Сергеевич Рига – Я все сделаю, а ты спи спокойно, ты был хорошим человеком и самым лучшим другом. Прощай!

Григорий Ковригин молчал и цепенел от абсолютного непонимания случившегося. Ведь, все было в его жизни, а сейчас ничего нет. Почему? В чем смысл смерти? Зачем и кому она нужна? Вонзая ногти в сжатые кулаками ладони, он медленно погружался в океан страдания и боли, безвольно растворяясь в соленой от нескончаемых мириадов людских слез воде.

Александр Ковригин умер, но это не начало и не конец нашей истории. А начало было в далеком 1991 году в Москве на фоне ликующего, ошалевшего от свободы и победы над коммунистическим режимом московского люда, рьяно примеряющего новые идеалы и ценности, возводящего на престол нового вождя и творившего себе новых идеологических кумиров.

В гостиничном номере Измайлова сидели за столом трое мужчин сорока с небольшим лет и пили под звуки работающего уже третьи сутки телевизора. Глухо занавешанные гостиничные окна не допускали солнечные августовские лучи в комнату-убежище несогласных с глобальными историческими переменами на евразийском пространстве личностей. Но сдержать эти сами перемены, личности были не в силах.

– Господи! Трясущиеся уроды! Так просрать все! – пробормотал худой, рыжеватый мужчина, сумевший сосредоточиться в перерывах между стопками на телевизионной картинке, беспощадно транслирующей последние исторические мгновенья выродившейся советской элиты в лице несчастных ГКЧПистов, покорно, как бараны, бредущих даже не на смерть, а на позор, бесчестье и насмешки.

– Все кончено! Чего ты эту муть смотришь, Мирон? – сморщился как от зубной боли его высокий русоволосый собутыльник – Давайте выключим!

– Нет! Смотри! Это только начало! Дальше все завалится как домино! – вступил в разговор третий несогласный с крушением Советского Союза – И чего радуются? Скоро мы все под обломками окажемся, одиночки только спасутся – самые наглые и жадные, они все растащат! Да еще и иностранные радетели свободы помогут!

– Не верю! Наш народ не даст сломать страну! Эта пена схлынет, люди протрезвеют и…

– Да очнись ты, Саня! Твоему народу глаза откроют нищета и хаос, вот тогда он протрезвеет, а сейчас он за справедливость борется – наотмашь, без разбору! – прервал Александра Ковригина Сергей Кривицкий.

– Так до беды доборется!

– И что? Справедливость вечна и безгранична – для русских, по крайней мере. Ради нее ничего не жалко – ни Родины, ни себя!

– Ну и что будет? – не унимался Александр Ковригин

– То, что всегда – сами разрушим, самим и восстанавливать придется.

– А что восстанавливать будем, капитализм или СССР? – заинтересовался Мирон Рига.

– Какой СССР? Где ты таких лидеров возьмешь? Нет, может лет через сто детки богатеев снова с жиру взбесятся и пойдут за простой народ воевать, но сначала им до смерти должно надоесть в три горла пить и жрать! И ведь реальная перспектива! В России всегда так – чуть потолще слой масла на хлебе, так и уже на Марс лететь собираемся, дела великие подавай, к черту эту колбасу!

– Я на хозяев пахать не собираюсь! – вздыбился Александр Ковригин – Да и народ наш не пойдет под ярмо.

– Голод заставит, а тебе один выход – самому хозяином становиться – опрокинул новую стопку Кривицкий.

– Буржуй! Санька, представь – ты буржуй и кровопийца! – пьяно захохотал Мирон Рига.

– Я лучше сдохну, а экспл… лати…, короче, никого гнобить не буду! И завод свой не дам! Подавятся хозяйчики! – опять взвился Ковригин.

– Сам завод не возьмешь, другие заберут. Меня уже звали в совладельцы – в министерстве много желающих, как коршуны кружат! – усмехнулся Кривицкий – Нет у тебя выбора, Саня, либо ты, либо тебя. А за тобой люди – заводчане с семьями. Ты о стране пока не думай, ты о них думай.

– Как подумать? Прибыль себе в карман складывать, что ли? Чем я им помогу?

– А ты Верой Павловной стань, и спи как она – странно выступил Мирон Рига.

– Чего?! Кончай ему наливать, Сергей. Уже голову обносит!

– Не любил ты классическую литературу, Саня. Технарь ты, технарем и помрешь! Хотя, Чернышевский не в моем вкусе был, мне больше Достоевский нравился.

– А мне Маркс с Энгельсом! Причем здесь Чернышевский? – недоумевал Ковригин.

– Так ты ж на Ленина не потянешь и мировую революцию не сварганишь! А Верой Павловной – может и получится, масштаб-то поменьше будет.

– Брр! Чушь какая-то! Ну ладно, я этой самой Верой Павловной выряжусь, а вы кем? Или бросите меня на съеденье капитала? А вдруг я дрогну и сдамся золотому тельцу? И пошла тогда ваша Вера Павловна куда подальше! Ну, что скажете?

– Я псевдоним Лопухов возьму. Я же идею подал – хмыкнул Мирон Рига – А тебе, Серега, Кирсановым придется обозваться и как честному человеку Веру Павловну за себя взять.

– Вы серьезно, мужики?! Тогда я с вами, вместе чудить будем! – радостно отозвался Сергей Кривицкий – Только не просто все будет, завод твой, Саня, кусок лакомый, много желающих на него!

– Де жа вю настоящее – в наше время Чернышевский понадобился! А мы как, в оппозиции к этим демократам будем, или нейтралитет выберем? – пытался разобраться Мирон Рига – Уж больно прыткие они и разговорчивые!