Одна ночь
Герман Иванович Матвеев
Николай Петрович Лопатин
Военные приключения (Вече)
В последние десятилетия на человечество то и дело обруши ваются новые, небывалые раньше заболевания. И периодически возникает вопрос: не творение ли они тех, кто считает себя уче ными? Тем более что все больше появляется данных о хорошо засекреченных лабораториях, в которых ведутся работы по соз данию, казалось бы, официально запрещенного оружия…
Этой теме и посвящены остросюжетные произведения, вклю ченные в книгу. Роман Николая Петровича Лопатина (1880–1914) «Чума» впервые опубликован в 1908 году, сразу же запрещен цензурой, и практически весь его тираж был уничтожен. Герой романа профессор Хребтов ненавидит людей и готов пойти на все, чтобы отплатить за обиды, нанесенные ему жизнью. А погранич нику Грохотову и его боевым друзьям из повести «Одна ночь», написанной автором знаменитого романа «Тарантул» Германом Ивановичем Матвеевым (1904–1961), предстоит смертельный бой с людьми, стремящимися пронести на территорию Советского Союза очень опасный «подарок».
Николай Петрович Лопатин, Герман Иванович Матвеев
Одна ночь
© Матвеев Г.И., наследники, 2022
© ООО «Издательство «Вече», 2022
Николай Лопатин
Чума
I
Крайнее уродство так же трудно изображать, как и редкую красоту.
Поэтому я хорошо сознаю, какую неблагодарную задачу взял на себя, собираясь описывать внешность профессора Хребтова; но мне необходимо сделать это потому, что отталкивающая наружность, вне сомнения, оказала громадное влияние сначала на склад его характера, а затем и на всю его судьбу.
Она была проклятием, наложенным при рождении и сохранившим силу до конца жизни.
Издали Хребтов походил на паука, вследствие почти квадратного туловища и непомерно длинных рук и ног. Последние, кроме того, были изогнуты настолько сильно, что кривизна оставалась заметной, какую бы позу он ни принимал.
Вблизи же внимание зрителя не могло не сосредоточиться на голове Хребтова, потому что она отличалась не обыкновенным уродством, а уродством поражающим, возбуждающим ужас и отвращение, – уродством, приковывающим к себе взгляд с гипнотической силою.
Казалось, гениальный художник создал эту голову в порыве дьявольского вдохновения, с единственною целью – надругаться над человеческим лицом.
Огромный, прекрасный лоб мыслителя сочетался здесь с отвратительными, маленькими, подслеповатыми глазками без ресниц, с того рода глазами, в которых всегда чувствуется сластолюбие, зависть и хитрость.
Скулы были развиты, как у хищного животного, прыщеватые щеки землистого цвета, прорезанные морщинами, придавали лицу унылое, мертвенное выражение. Огромный, выдвинутый вперед вместе с подбородком рот невольно заставлял вспомнить гориллу.
Впрочем, этого мало; главное уродство Хребтова зависело не от черт лица, а от его противного, отталкивающего выражения, причину которого невозможно было найти, передать которое словами – немыслимо.
Достаточно сказать, что ни один человек, видавший его, не мог преодолеть в себе чувства враждебной гадливости. Воспоминание о страшной маске Хребтова долго сопровождало каждого впечатлительного встречного, как воспоминание тяжелого сна или кошмара, вызванного лихорадочным бредом.
А между тем в этом теле выродка жил мощный, гениальный дух!
Вот и говорите после того, что духовный мир человека так или иначе отражается во внешности, – ведь профессор Хребтов обладал гениальнейшим умом столетия; его имя записано в летописях культуры наряду с именами Дарвина, Мечникова, Пастера; его работы в области биологии покорили человечеству новый, неизвестный мир научных тайн.
Мало того, в смысле субъективной силы, энергии и таланта, его следует поставить выше перечисленных ученых, ибо он, подобно Ломоносову, Горькому и Шаляпину, вышел из простонародья; значит, должен был преодолеть тысячу препятствий, отделяющих сына неграмотного крестьянина от самых высоких вершин культуры.
Разумеется, такая карьера в самом начале не могла обойтись без счастливой случайности, раз навсегда выбившей гениального ребенка из колеи темного существования простолюдина. Интересно, что этой улыбкой счастья, первой и последней в жизни, Хребтов был обязан как раз своей проклятой внешности.
Его отец был дворником одного из домов в Москве, на Воздвиженке. Самыми уважаемыми жильцами того дома, где он служил, считались старый, важный чиновник со своею женою, – чиновничья чета, бездетная, скучная, сухая, методичная и мелочная.
Они прожили вместе около тридцати лет, и в результате их отношения между собою слагались из остатков показной нежности, вроде слова «душечка», постоянно употребляемого в разговоре, из общих забот о карьере мужа, из общих интриг и сплетен по адресу знакомых и из вечных беспричинных, но злобных ссор между собою.
Казалось, с каждым годом своей тридцатилетней супружеской жизни они все более надоедали друг другу, так что под старость им осталось одно наслаждение – вымещать скуку, наводимую друг на друга ехидными разговорами, спорами, полными желания уколоть, обидеть собеседника.
Подобные отношения могут возникнуть только между супругами, долго проживающими вместе или между каторжниками, скованными общею цепью. От постоянных ссор злобное выражение так вкоренилось в их лица, что куда бы они ни шли, чем бы ни занимались, физиономии у них оставались такие, будто он ей говорил:
– Душечка! Я не знаю, где у вас глаза. Кофе опять пережарен!
А она отвечала:
– Душечка! Если бы вы не заигрывали с кухаркой, я могла бы следить за хозяйством; в доме же, где сам хозяин заводит разврат, порядка никогда не бывает!
Вот эта-то симпатичная парочка и сыграла в жизни Хребтова роль Провидения.
Однажды, проходя по двору, чиновник заметил сына дворника, мальчика лет восьми, который пускал кораблики в водосточной канаве. Несмотря на нежный возраст, ребенок был так поразительно нехорош со своими кривыми ногами, руками, как грабли, и лицом, похожим на злобную маску, что чиновник, хотя редко делился с женою впечатлениями, сказал ей, вернувшись домой:
– Сегодня я видел на дворе необыкновенного мальчишку. Вот пугало-то! Настоящее маленькое чудовище; даже неприятно смотреть.
Генеральша (так звали все в доме жену чиновника) ничего не ответила, но несколько дней спустя, после какой-то ссоры, желая досадить мужу, послала за мальчиком под предлогом желания накормить его и приласкать.
Маленький Хребтов не обманул возложенных на него надежд. Одно его появление в доме принесло чиновнику больше огорчения, чем самое упорное пиление супруги. Он попробовал протестовать, говоря, что при виде «мерзкого паучонка» теряет аппетит, но в ответ послышалась целая проповедь об эгоизме, жестокосердии, скаредности и пр. и пр.
Тогда супруг смирился, притворился равнодушным, однако при встречах с паучонком во дворе или наедине в комнатах никогда не упускал случая дать мальчику пинка или ущипнуть его как можно больнее.
Сделавшись в руках генеральши оружием против ее мужа, маленький Хребтов этим самым стал для нее дорог.
Возможно также, что бездетная старуха почувствовала к нему известную привязанность, потому что сначала вспоминала про него только в дни супружеских ссор, а потом стала заботиться о нем все больше и больше, начала регулярно прикармливать его, снабжать одеждой и, наконец, решила платить из своих средств за его обучение грамоте.
Последнее совсем не понравилось отцу Хребтова, находившему всякое учение баловством. Однако спорить с генеральшей он не нашел возможным; она была самою важною жиличкою в доме и, хотя на чай давала скупо, но восстановить ее против себя – значило не обобраться потом неприятностей, криков и жалоб хозяину.
Поэтому старый дворник ругал дома мальчишку, издевался над его ученостью и поощрял к тому же других детей, но при встречах с барыней целовал у нее ручку, рассыпаясь в благодарностях за попечения.
Эта трогательная признательность подогревала благотворительность генеральши. Умиляясь собственной добротою, она дошла до того, что в один прекрасный день отдала Васю Хребтова в гимназию и таким образом, в возрасте десяти лет, мальчик окончательно оторвался от родной почвы, чтобы вступить на новую дорогу.
Дорога эта должна была привести его к бессмертию, но в ту пору она обрекла Васю на жестокие страдания. Отец не мог ему простить, что должен распоряжаться сыном не по своему усмотрению, а по указаниям взбалмошной барыни. Со своеобразной логикой дикаря, он считал мальчика главной причиной такого положения вещей и всячески вымещал на нем свою обиду.
Братья и сестры завидовали успеху Васи, так что за все благодеяния генеральши ему приходилось расплачиваться тем, что дома его жизнь была отравлена от первой минуты и до последней.
Он не жаловался, редко даже огрызался, когда его преследовали, но его безобразное лицо становилось все злее и злее. Другой крестьянский мальчик, попав в такое сложное, мучительное положение, отказался бы учиться, убежал бы или вообще нашел какой-нибудь выход, но Хребтова спасло прилежание, с каким он отдавался науке; он так много, так упорно учился, что утомленный этим организм оказывался малочувствительным к чему бы то ни было.
Так продолжалось в течение четырех лет. Когда же Вася перешел в четвертый класс, генеральша умерла, и он остался без всякой поддержки.
Наступил наиболее трудный период его тяжелой молодости.
Отец хотел немедленно взять сына из гимназии. Никакие просьбы, никакие мольбы не помогали. Только тогда, когда Вася, с горящими глазами протягивая руку к образам, поклялся, что в ближайшую же ночь зарежет всю семью, если ему помешают продолжать учение, старый дворник согласился не осуществлять своей родительской воли. Но за это он выгнал сына из дома и запретил ему попадаться себе на глаза.
– Уходи, волчонок, гадина, уходи, выродок!
Таково было последнее напутствие, какое услышал Хребтов в родной семье, покидая ее, чтобы пуститься в широкий свет.
И он пошел в свет, готовясь бороться за жизнь всеми силами своего только что проснувшегося ума, своих нервов, своих мускулов, своего несокрушимого здоровья и бесконечной настойчивости.
Он замешался в толпу отыскивающих хлеба, а люди, встречавшие его, и не подозревали, какая колоссальная сила скрыта в этом юноше, какое значение будет иметь для мира то, в какую сторону она направится – на добро или на зло.
Как жил он дальше, как ухитрился кончить гимназию? Я думаю, Хребтов сам не сумел бы рассказать про это, потому что существовал со дня на день, зарабатывая где и как придется; питаясь тоже Бог весть как, по временам голодая, каждый день совершая чудеса выносливости, работоспособности, настойчивости.
«Работать, чтобы существовать; существовать, чтобы работать».
Этою формулою исчерпывается все содержание его гимназической жизни. Когда он впоследствии вспоминал эти годы, они представлялись ему как долгий период каторжной работы, без малейшего просвета, без одной минуты спокойствия за завтрашний день.
С людьми он сталкивался только в двух случаях – в гимназии и при зарабатывании хлеба. Но не много радости видел он от людей.
Гимназических учителей раздражал его мрачный вид и грубые манеры. Большинство из них, люди, порядочно надерганные жизнью, несомненные неврастеники, вели против него постоянную глухую борьбу, пытаясь срезать его или поставить дурной балл.
С товарищами Хребтов тоже не мог сойтись. Будь он физически немного слабее, он сделался бы по причине уродливости предметом издевательства и злых шуток для всего класса. Так как он был силен и в минуты ссор проявлял необузданное бешенство, то его оставляли в покое, но сторонились от него и ненавидели непримиримою детской ненавистью, отчасти за внешность, отчасти за то, что он лучше всех учился, отчасти за то, что никто никогда не видел от него приветливого взгляда.
В семействах, где давал уроки, Хребтов тоже не мог встретить ласки. Те, кто платит за уроки более или менее приличное вознаграждение, предпочитали нанимать более симпатичных репетиторов. Его брали или скупцы, пытавшиеся урезать каждую копейку, учесть каждую минуту работы, или люди, придавленные нищетой – нищетой, которая нас озлобляет, уродует нашу душу и заставляет на весь свет смотреть с раздражением.
Так пробивался он своей дорогою, одинокий, совершенно одинокий, глубоко одинокий.
У нас принято злоупотреблять словом «одиночество». Поэтому редко кто представляет себе всю тяжесть гнета, какой оно накладывает на человеческую душу.
Не одинок тот, с кем ласково разговаривает случайный спутник в вагоне.
Не одинок тот, кто может найти сочувствующего слушателя, говоря о своих личных делах.
Не одинок тот, кто в радостный, весенний день может смешаться с толпою на бульваре и обмениваться со встречными приветливым взглядом.
Одиночество Хребтова было гораздо более полным и страшным.
Это было одиночество в стане врагов. Он не знал ни ласкового взгляда, ни улыбки, ни даже случайного слова ободрения.
Человечество, как чуждое, злобное существо, смотрело на него тысячью холодных глаз. Юноша ежился под этим пристальным взглядом, все глубже и глубже уходя в самого себя.
Девятнадцати лет он сделался студентом естественно-исторического факультета в Москве.
С того момента его существование немного прояснилось. Работа была по-прежнему тяжелая, беспрерывная, голод и нищета по-прежнему его давили, зато у него в жизни появилось некоторое внутреннее содержание.
Он полюбил биологию.
До сих пор его внутренний мир, – святая святых человеческого «я» – был темен и пуст, как у дикаря. Мечтать он не умел, да и не мог научиться, от мысли о женщинах спасало его то отвращение, какое они к нему проявляли, определенных задач и целей на будущее он тоже не имел.
Руководящим началом жизни Хребтова был могучий инстинкт жизни, темный, бессознательный, унаследованный им от предков-пахарей, проводивших всю жизнь в упорной борьбе с землею, добиваясь лишь одного – возможности существовать.
Теперь интерес к науке дал ему новый жизненный импульс и еще увеличил колоссальную силу этого удивительного человека.
Отдавая посторонним занятиям лишь столько времени, чтобы заработать денег на пропитание, даже из этих часов пытаясь урвать что можно и расплачиваясь за это голодом, Хребтов всю свою силу, все способности сосредоточил на изучении биологии.
Неудивительно поэтому, что он скоро выделился среди студентов и был знаменит в университете не только отвратительной наружностью, но и обширностью познаний.
Уже тогда ему предсказывали блестящую будущность, хотя, конечно, никто не знал, на какую высоту славы и успеха поднимет его гений.
Двадцати трех лет он окончил университет и остался при нем, чтобы готовиться к кафедре. Двадцати пяти – защитил диссертацию на тему «О бактериях, как необходимых спутниках жизни высших организмов».
Еще через два года защитил вторую диссертацию и сделался профессором.
К этому времени его имя уже пользовалось почетной известностью в ученом мире России. Хребтов сделался, наконец, самим собою. Он дошел до вершины того пути, по которому подвигался с таким феноменальным упорством, со злобною энергией человека, предоставленного собственным силам, но не потерявшего присутствие духа и желающего торжествовать назло всем и всему.
Что же за человек из него вышел?
