Николай Варнава "Осенние сны"

Тьма

Я живу в городе. Имя ему – Тьма.

Тяжелыми черными домами лег он на высоком берегу и лежит и смотрит желтыми окнами на север, откуда ведет в него тонкий, высоко висящий в воздухе, мост. Никто чужой не может пройти по нему в город, спокойные строгие воины день и ночь стерегут его и долго проверяют документы, досматривая проходящий транспорт. Им разрешено применять оружие, и еще хороший пловец иногда переплывает в середине лета широкую серую реку и гибнет под колесами летящих составов, скользящих по ярким отточенным рельсам, отсекающим Камму от Тьмы.

Выехать из города тоже нельзя – Тьма не отпускает людей. Только по особому разрешению, раз в два-три года, я выезжаю на дальнее кладбище хоронить близких. И когда бы это ни случилось – нежной или пылающей зимой, грязной или свадебной весной, молодым, высоким или умирающим летом, царственной, плачущей или последней – сухой, каменной бесснежной осенью – всегда несколько могил встречают нас свежим песком, и приходится искать старшего, чтобы узнать, какая из них – наша.

Остальное время я работаю. Зимой луна – всегда желтая и круглая – стоит над тополями до позднего утра, указывая мне путь, и когда я захожу в отделение, сумерки за высокими окнами ещё хранят свою силу. Я онколог. По будням я оперирую больных, многие из них еще живут какое-то время, а по субботам хожу к женщине. Она живет в высокой башне, на самом верху, и я все время думаю о ней, пока стальной трос наматывается на барабан, поднимая тесную железную клетку. У нее черные волосы и одета она во все черное, и глаза еще больше темнеют, когда она молча впускает меня к себе. Она ставит цветы в вазу на окне и все трогает руками тонкие стебли, пока я снимаю пальто. Мы садимся рядом и тихо, медленно говорим обо всем, а потом я опускаюсь на пол, целую ее руки, колени и остаюсь с ней до утра, и когда приходит свет, новый день дает нам силы жить дальше. Когда мы в последний раз делаемся близкими, а потом прощаемся, все повторяется – две пустые чашки на белом пластике, чистая мокрая пепельница, холодные ладони, сжимающие мои виски так нежно, как будто могут защитить от смерти, разматывающийся трос, опускающий меня на землю, и тугая железная дверь – все повторяется, и я иду, не оглядываясь, навстречу людям.

А вечером я долго лежу, заложив руки за голову, смотрю на яркую, отделенную стеклом и железной решеткой, луну, думаю о разном и засыпаю. И когда рано утром взрываются часы, мне кажется, что я уже никогда не встану.

Про оленей

Я прихожу к ним каждый месяц на полную луну. Поезд прибывает ровно в полдень, от вокзала – рукой подать, у них обед, и я жду. Я сижу в полутемной приемной, на деревянной скамье среди гладких стен, окрашенных зеленой эмалью, и жду. Прямо передо мной плакат – красивая женщина с розовой бутылочкой в руках. Они все не идут, и я в который раз перечитываю надпись: «Шампунь Редактор. Даже если Вы забыли о своем Редакторе – он помнит о Вас».

Я не мылся с прошлого полнолуния, и голова чешется. Наконец, внизу хлопает дверь, слышатся звуки шагов, они идут. Они проходят мимо, так, как будто меня нет, и закрывают за собой дверь. Я жду из вежливости несколько минут, стучу и захожу в кабинет. Они не обращают на меня внимания, разбирают свои бумаги, и я сам подхожу к одной из женщин, той, что подхожу всегда.

– Здравствуйте, однако, – говорю я.

– Что у вас? – отвечает она, не поднимая головы.

– Рассказ, – говорю я, – «Последний снег».

– Про оленей?

– Да, про оленей…

– Хорошо, приходите через месяц, я посмотрю.

– До свидания.

Она молчит, она всегда молчит, и я ухожу. Я выхожу в коридор, спускаюсь по крутой деревянной лестнице и оказываюсь на улице. Улица широкая и жаркая. Чахлые деревья. Розовые двухэтажные дома. Выгоревшее небо, высокое солнце, которое бьет мне прямо в лицо. Тихо. Просеменила бабка в цветастом платке, с увесистой, метр двадцать, доской. Проехал пыльный говновоз, шофер-метис равнодушно глянул из кабины. Прошел мужчина, шлепая огрубевшими босыми подошвами по мостовой. Черная кошка перешла дорогу и улеглась в тени. Сзади скрипнула дверь, чей-то взгляд уперся мне в спину. Подавив желание, – упасть, откатиться, выстрелить в упор с двух стволов, – я медленно повернул голову. Тонкая девушка в белых брюках стояла у выхода.

– Привет.

– Привет.

Яна приезжает сюда каждый месяц на полную луну, из далекого степного городка, названия которого я никак не могу запомнить. Она пишет роман. Дела у нее идут еще хуже, чем у меня.

– Отдал?

– Отдал, однако.

– Что сказали?

– Сказали, зайти через месяц. Они всегда так говорят. А тебе?

– Что слишком много крови. И вообще…

– А что там у тебя?

– Пилорама. Мужик устроился на лесопилку, и его пилой разрезало, заживо. Ты же знаешь, какие у нее зубья.

– Конечно. Голову отхватит.

– Вот-вот. А они не взяли. Есть сига?

Я достаю пачку «Золотой Яги», и мы закуриваем. Вверху закрыли окно, я посмотрел туда. Второй этаж, метров пять-шесть, не больше. Кошка подняла голову, и теперь внимательно глядела на нас.

– А ты уже печатался в «Снарке»?

– Да, однако. Прошлым летом. «Первый снег». Рассказ, про оленей. Там мое имя и фотография. Вождь даже забрал журнал себе – показывать гостям.

– Круто. А вы их убиваете?

– Кого?

– Оленей.

– Да. Нам ведь надо жить – шкуры, мясо.

– А как вы их убиваете?

– Ну, как… Женщины уводят детей. Мы просим у них прощения и… Там есть такая жила, на горле. Но сейчас меньше – почти все привозят с материка. А ты зачем пишешь об этом?

– О чем?

– Ну, там… Разрезанный…

– А-а… – она помолчала. – Когда я была маленькой… Мы с мамой шли из театра… И там, на остановке… Короче, мужику голову отрезало… Трамваем. Я так испугалась, что даже отвернуться не могла. Стояла и смотрела на эту голову. С тех пор она мне снится. Двенадцать лет. Каждую ночь.

– Извини.

Я не знаю, что ещё сказать и разглядываю сигаретную пачку: на золотом поле – старуха с метлой. У нее серьезное, решительное лицо. Куда она летит? Мне вдруг захотелось уехать скорее из этого города, где летом все выгорает от зноя, а на Новый Год идет дождь, в городе, где нет ни снега, ни оленей, где разводят в прозрачных аквариумах маленьких рыб с человеческими лицами, где курят черные тонкие сигареты и пьют зеленый чай, где не верят слезам и ведут долгие разговоры по вечерам…

– Ты знаешь, что следующий номер тематический, про кошек? – спрашивает Яна.

– Нет. У нас нет кошек. Только собаки и олени. Давай разобьем им окно?

– Спалимся.

– Надо только добежать до угла. Там улица и мост. Беги куда хочешь.

– Знаешь, я тоже напишу про оленя. Разрезанного заживо. Как думаешь, проканает?

– Без базара, – говорю я и поднимаю с земли теплый тяжелый камень.

Танцующая

По вечерам я часто видел ее у дальних домов, танцующую в тишине среди деревьев, видел, как она кружилась на траве, поднимая руки над собой, то и дело наклоняя голову, как будто приветствовала кого-то невидимого. Я хотел подойти к ней и спросить – зачем она танцует одна в сумерках без музыки, но всегда боялся прервать этот медленный танец, в котором было что-то странное и пугающее – в этом беззвучии и поклонах в пустоту – и шел своей дорогой.

Но однажды мне повезло. Раз, когда я уже совсем проходил мимо, она остановилась – как будто тот, кому она кланялась так вежливо и нежно, ушел, и посмотрела на меня. Я тоже остановился и улыбнулся – так, на всякий случай, но она не ответила на мою улыбку, а только убрала прядь волос с лица и продолжала смотреть. Было совсем тихо, темно и тихо, только очень далеко звенели на стыках железные колеса.

– Здравствуйте, – сказал я и, поскольку она не отвечала, спросил, – а что вы делаете?

– Я танцую во тьме, – отвечала она.

– Это странно, – подумав, сказал я. – Танцевать здесь, в такое время, одной, без музыки – это очень странно. У нас никто так не делает.

– А у нас – да.

– Где у вас?

– Там, – сказала она и повела рукой, будто показывая на что-то за моей спиной. Я оглянулся, но ничего не увидел, только сиреневую полосу горизонта с кусочком солнца, которое уже почти скрылось, да бесшумно и ярко горящие факела далекого завода.

– А музыка, – сказал я. – Как можно танцевать без музыки?

– Музыка здесь, – она постучала в грудь маленьким кулачком.

– Но ведь ничего не видно? – удивился я, – совсем ничего.

– А на что смотреть-то? – тихо спросила она и зачем-то добавила, – и факела горят.

Я оглянулся – факела горели.

– И все-таки, это странно, – сказал я. – А вы, простите, кто?

– Гвюдмюндсдоуттир.

– Как?

– Гвюдмюндсдоуттир.

– Послушайте, – сказал я, пытаясь вспомнить ее имя, – послушайте, вы не могли бы станцевать что-нибудь еще? Ну, что-нибудь для меня?

– Нет, – отвечала она, медленно качая головой, – я никогда не танцую дважды за одну тьму.

– Тогда, может быть, завтра? Завтра вечером.

– Да, – отвечала она, – может быть, завтра. Или в другой раз.

– Ну, вот и отлично, – сказал я. – Завтра я приду, ровно в это время. А теперь не буду вам мешать. До свидания.

Назавтра я пришел на то место. И в другой раз и в третий. И всю осень, каждый вечер, бродил на закате у дальних домов среди деревьев в черной траве. Но никогда ее больше не видел.

Купание серебряного слона

Не вдаваясь в подробности, зачем это нужно, поговорим о том, как искупать слона. Задача эта, на самом деле, не так сложна, как кажется на первый взгляд, и под силу даже новичку, если соблюдать простые правила, составленные опытными слоноводами еще в древности. Мыть слона нужно правильно. И те, кому выпала удача делать это впервые, зачастую не знают, с чего начать.

Проснитесь рано утром в полной тишине. Прислушайтесь. Всем телом ощутите полноту бытия. Вы почувствуете, как торжественно встает на горизонте сияющее солнце и услышите, как колышутся занавески, и где-то далеко тихо поют птицы. Откройте глаза. Медленно поднимитесь, раздвиньте шторы, распахните окна и всей грудью вдохните прохладный осенний воздух. Внимательно осмотритесь вокруг – слон должен быть где-то неподалеку. Если их будет несколько – выбирайте серебряного – из всех оттенков серого самого благородного. Выбрав слона, плотно закройте окно и выйдите на улицу.

Во-первых, не бойтесь. Подойдите к слону, встаньте перед ним и немного сбоку, чтобы он хорошо вас видел и постойте так одну-две минуты, покачиваясь из стороны в сторону. Затем поздоровайтесь с ним. Делать это нужно приветливым голосом и не слишком громко, чтобы его не напугать. Можно так же сделать приветственный взмах рукой, только не слишком резкий, сопровождая его улыбкой. После того, как слон кивнет вам в ответ, медленно обойдите вокруг. Делать это следует два раза – сначала по, а затем – против часовой стрелки. После того, как вы убедились, что ваш слон в полном порядке, можно приступать к следующей процедуре – кормлению. Слон средних размеров съедает в день тридцать килограммов пальмовой ботвы и излишне говорить о том, что она должна быть заготовлена заранее. На завтрак слону можно подавать так же ананасы, бананы, яблоки, плоды киви и крупную морковь – только обязательно мытую. И ни в коем случае не торопите слона, пусть он наестся как следует.

После еды слон обычно глубоко вздыхает и опорожняет кишечник. Поэтому, как только он прекратит жевать, отойдите поодаль и наблюдайте, не слишком, впрочем, далеко, чтобы он не подумал, что вы его бросаете. За раз слон может выдать до десяти килограммов навоза. После того, как закончит, он обычно еще раз глубоко вздыхает и издает победный звук. Это означает, что он готов к купанию – берите его за хобот и ведите к реке. Подойдя к воде, отойдите немного в сторону, чтобы не мешать, и сделайте властный жест рукой – слон обязательно подчинится ему и войдет в воду. Затем он погрузится в нее почти полностью, вместе с ушами и хоботом, выставив наружу только его кончик, чтобы свободно дышать. Затем он обычно затихает и долгое время остается неподвижным, наслаждаясь прохладой и тишиной.

Ничего не говорите и ни о чем не думайте – холодный далекий город, квартальный отчет, больная мама, незаконченный ремонт, окна, которые вы обещали свекрови помыть еще на Пасху – ничего нет – все это бесконечно далеко, где-то по другую сторону стеклянного шара. Самолет только в полночь, и вы стоите рядом с серебряным слоном, по бедра погрузившись в теплую воду, иногда поглаживая его шершавый бок, чтобы он знал, что вы никуда не ушли.

Достаточное время купания – двадцать минут.

О волках

Что касается оленей, тут я должен признать – их популяция в наших краях постоянно сокращается. Причин этому несколько – снижение рождаемости и незаконный отстрел далеко не самые главные. Олени сами уходят отсюда. Раньше, бывало, пойдешь в лес и обязательно встретишь с дюжину оленей. И не только встретишь, но и подойдешь и – если не забудешь захватить с собой что-нибудь вкусненькое – покормишь их с рук и погладишь по теплым хорошим бокам, потрогаешь удивительной красоты оленьи рога. Олени очень доверчивы и всегда – часто себе же на беду – подпускают к себе людей. А теперь можно целый день бродить по осеннему лесу и не встретить никого, кроме пары-тройки нагловатых белок, да серых теней волков, что рыщут в окрестностях в поисках добычи и даже не гнушаются заходить в сумерках на городские улицы. Просто беда с этими волками! И я хорошо помню, с чего все началось.

Когда в городе лет десять назад расплодилось множество бродячих собак, обеспокоенная общественность попросила у мэра защиты. И он не оставил просьбу без внимания: приказал запустить в город волков. Это помогло – в месяц они выгрызли всех диких собак! А потом принялись за домашних. Так что пришлось разрешить горожанам, гуляющим в вечернее время со своими питомцами – по ночам и так никто не выходит из дому, это слишком опасно – брать с собой на прогулку оружие, запрет на ношение которого сохранялся с окончания последней войны. А днем волки и сами не выходят из леса, и ходить по городу совсем не страшно. Но вечером лучше не выходить из дому. Городские улицы заполняются серыми тварями. рыщущими повсюду, и собаками в сопровождении хозяев, которые уже не мыслят себе вечерней прогулки без заряженного ружья или карабина на плече.

У меня нет собаки, только кошка, поэтому я плотно закрываю ставни – после того, как выстрелы в воздух уже не отпугивали хищников, было разрешено открывать огонь на поражение. А ведь всем известно: пуля – дура, особенно, если стрелок – дурак! Так, что вечера я провожу дома, попивая зеленый шартрез у камина, глядя на огонь и поглаживая кошку, которая пушистым комочком сворачивается у меня на коленях. Изредка – но только после того, как стихнут выстрелы – я выглядываю наружу: все-таки любопытно взглянуть на мертвого волка. А потом снова возвращаюсь в кресло к своему ликеру и успокаиваю кошку, напуганную грохотом выстрелов и звериным воем. Она выгибает спину и смотрит на меня большими глазам так, как будто это я виноват в том, что мы докатились до такой жизни! Признаться, мне и самому все это не нравится, ох как непросто уживаться с волками! И я давно уже подумываю о том, чтобы отсюда уехать. Куда? Конечно туда, куда уходят все олени – в Оленегорск! Именно там находится историческая родина оленей и куда они стекаются со всего света. Им там хорошо. Никто не трогает, и они спокойно кормятся и плодятся в тундре. Оленегорцы очень любят оленей. Их даже держат в хозяйстве – не для работы, а для красоты и утешения сердца. А чем я хуже других? И почему я должен провести остаток жизни среди волков? Я тоже куплю себе пару оленей и нарты, чтобы длинной полярной ночью гонять по заснеженной тундре под северным сиянием, распевая на просторе свои любимые песни! И тогда я, наконец, смогу пригласить тебя в гости. Когда тебе надоест протирать до блеска бокалы в своем ночном клубе и устало отражаться в огромных зеркалах – приезжай! Полярный экспресс проходит у нас ежедневно ровно в полночь.

Только извести заранее – я встречу тебя на оленях!

Ночной Страж

Я молчал. Молчал долго, очень долго, быть может, целую вечность, как будто стал безгласным или поклялся на крови – молчать. Или мне запретили говорить под страхом смерти. Но однажды я начал говорить. Что случилось со мной? Это чудесное превращение, как будто кто-то сильный и добрый освободил меня и сказал: «Говори!» И я говорю. Бывает, хожу и хожу и говорю, говорю, слова сами срываются с губ. Гости давно разошлись, все домашние уже спят, только мне не спится. Я словно часовой, охраняющий их покой, словно птица, поющая во тьме, Ночной Страж, размахивающий горящей головнёй, – ведь должен кто-нибудь бодрствовать, пока другие спят. Так я хожу и говорю, пока не проснется любимая.

– Ты замолчишь когда-нибудь или нет? – Спрашивает она. – Ходит и ходит, бубнит и бубнит – ложись уже! И когда ты только жрать перестанешь!

– Не сердись, Любимая, – говорю я, – не надо сердиться. Мы давно идем с тобой по этой жизни – это была трудная жизнь…

– Трудная, – соглашается она.