– Хорошо, расскажу. Только ты уж меня не перебивай…
– А ты ничего не пропускай!
– …И вот начал твой отец готовиться к отъезду. Пришёл в храм, где всегда исповедовался, встал смиренно в сторонке, дождался окончания службы и подходит к своему духовнику, но не за исповедью, а за советом: «Так и так, отче Николае, надо мне отправляться на чужбину, к католикам, и оттого пребывает душа моя в печали. Жить мне на чужбине долго – не один год и не два. Буду я вдали от православных земель, православных приходов и монастырей. Не смогу часто посещать службы, не смогу исповедоваться как должно. А если родятся у меня сыновья, кто научит их разуметь слово Божье? Не знаю, что и делать». Отец Николае призадумался и спрашивает: «Когда же ты должен уехать?» «Каждый день дорог», – отвечает твой отец. «Ой-ой-ой, что ж ты раньше не приходил?» – покачал головой отец Николае, но попросил твоего отца подождать с отъездом хотя бы до понедельника. А до понедельника оставалось всего ничего – половина пятницы, суббота и воскресенье.
И снова малолетний слушатель не мог удержаться от вопросов:
– А если б в эти дни злые люди захотели…
– Отец Николае думал об этом, потому и торопился, – пояснял рассказчик. – В тот же час побежал он к митрополиту, сумел пробиться в палаты. Благо храм, при котором числился отец Николае, был кафедральный, и оттого митрополит знал в лицо и по именам всех священников, что в этом храме служат.
– А если б мой отец сам пошёл к митрополиту?
– Нет, твой отец сам пойти не мог, но человека, которому можно довериться, выбрал правильно. И вот когда отец Николае поведал митрополиту…
– Тогда решили, что к католикам вместе с моим отцом поедешь ты! – радостно подсказывал Влад.
– Это решили не сразу, – возражал отец Антим. – Сначала митрополит меня призвал. Я прихожу и вижу, что отец Николае тоже в комнате у владыки. Сидит в сторонке и странно так поглядывает. Значит, только что разговор вели обо мне. Я перекрестился на образа, поклонился земно, как полагается, и жду. Митрополит спрашивает: «Ты сколько уже в дьяконах подвизаешься?» Я отвечаю: «Восемь лет. Вот отец Николае помнит. Он сам присутствовал, когда рукополагали меня в дьяконы, и под его же началом я в храме подвизаюсь». Митрополит помолчал, подумал и снова спрашивает: «А не пора ли тебе из дьяконов в священники?» Я растерялся…
– …и испугался, – подсказывал Влад.
– И испугался. Где это видано, чтобы сам владыка у простого дьякона спрашивал совет! У меня аж сердце заколотилось, в ушах зашумело, но совладал я с собой, отвечаю: «Если есть во мне нужда как в священнике, значит, время настало. А если нет такой нужды, я могу ещё подождать, пока не освободится для меня где-нибудь место». Вот тут митрополит и сказал: «Хватит тебе жить под крылышком у отца Николае. И в библиотеке моей после вечерних служб прохлаждаться тоже хватит. Добро бы переписывал книги, а то читаешь только. Послезавтра рукоположим тебя в священники, чтобы ты мог крестить, исповедовать и причащать. А ещё через день благословляю тебя отправляться за горы, на север, и нести свет православия страждущим».
Отец Антим говорил очень хорошо, даже менял голоса, подражая то одному герою своего повествования, то другому. Влад хихикал от удовольствия.
– Я, услышав такое, ещё больше испугался, – продолжал рассказчик. – Испугался потому, что не понял ничего. Кому я должен нести свет православия? Уж не католикам ли? Хорошо, что отец Николае после того, как я побывал у митрополита, объяснил мне. Тогда я обрадовался. Получалось, что дали мне приход.
Отец Антим шутил, когда говорил, что дали ему приход. Ведь приход – это не только прихожане, но и храм. Дом в Сигишоаре храмом не был. И отдельную молельню, которую можно посещать во всякий час, в доме не делали. Куда уж молельню, если все жили друг у друга на головах.
«Приход» состоял из четырнадцати человек, которые могли разом уместиться только в одной комнате – в столовой. Там и совершались службы. Первая начиналась очень рано, и дети почти никогда на ней не присутствовали. Вторая – в десятом часу утра, а третья – вечером.
По воскресеньям перед второй службой священник принимал исповедь. Садился за обеденный стол почти на самом углу, накрывал этот угол белым вышитым полотенцем, а затем хлопал ладонью по ткани и бодро произносил:
– Ну, что ж. Подходите поочерёдно. Очистите свои души от греха.
Первым подходил старший брат Влада, Мирча, названный так в честь великого деда. Мирча Малый склонялся к уху священника и принимался что-то шептать, а отец Антим понимающе кивал, но иногда делал удивлённое лицо и спрашивал:
– Как же так? – очевидно, удивляясь разнообразию мальчишеских проказ.
Влад помнил те времена, когда его не приглашали к исповеди, ведь считалось, что детям до семи лет каяться не в чем. Домочадцы выстраивались в очередь, а он отходил в сторону, влезал на лавку возле стола и смотрел, как другие рассказывают священнику про свои грехи.
Определить, кто что рассказывает, было трудно и вместе с тем просто. Трудно потому, что «грешники» не только старались говорить тихо, но и отворачивались, прятали лица – по изгибу спины ведь не поймёшь, о чём сейчас речь. Зато угадать общий смысл каждой исповеди не составляло труда, ведь если люди живут под одной крышей, то всегда известно, кто чем грешен.
«Вот старший брат кается, что обозвал нехорошим словом и побил мальчишку с соседней улицы, – думал проницательный наблюдатель. – Слуга-конюх кается, что вчера выпил много вина. Другой слуга кается, что вчера выпил много вина и ущипнул служанку, которая мыла пол. Третий – что ходил в весёлый дом».
Затем наступала очередь женщин. Мать каялась, что даёт волю гневу. Материны служанки каялись, что брали без спроса её вещи, а когда это обнаружилось, то «лгали госпоже». Кухарки каялись, что ели мясо в постный день. Прачка и та служанка, которая мыла в доме пол, каялись, что одолела их лень. Нянька, которая присматривала за Владом даже во время служб и исповеди, каялась, что, дескать, молится неусердно.
Лишь одна исповедь оставалась загадкой. «В чём кается мой отец?» – спрашивал себя малолетний Влад и не мог ответить. К тому же отец исповедовался реже, чем остальные домашние – много времени проводил в разъездах. Если он был не в отъезде, то подходил к священнику за отпущением грехов сразу после своих детей. Стоял к остальным домочадцам вполоборота – лицо не прятал. Говорил довольно громко, так что были слышны отдельные слова. И всё-таки маленький наблюдатель не мог угадать мысли своего отца, а додумался лишь много лет спустя. «Уж не каялся ли он в том, что беседует с дьяволом? – повторял себе младший Дракул. – Вполне возможно, в этом и каялся. Жаль, что доподлинно узнать это нельзя».
* * *
Город Букурешть с его домами, стоявшими впритык друг к другу, очень быстро сменился пригородом. В пригороде каждое жилище окружал фруктовый сад – такой раскидистый, что меж зелёных крон с трудом проклёвывался рыжий нос крыши. Затем сады уступили место равнинам, а вместе с садами и строениями ушла тенистая темнота, покрывавшая дорогу.
На открытом месте сделалось уже совсем светло, хотя солнце даже не появилось из-за горизонта. Лёгкий туман ещё держался, однако вблизи он почти не был заметен. Лишь глядя вдаль, на равнины, можно было увидеть, что изгороди из жердей и двухколейные дороги справа и слева от главного тракта бледнеют чем дальше, тем больше, а горизонт почти пропал. Даже коровьи стада на полях казались полупрозрачными, но венценосный путешественник, видевший всё это не раз, обращал на них мало внимания. Он торопился и, двигаясь широкой рысью, через четверть часа доехал до развилки.
По большому счёту, между двумя дорогами, на которые разделился тракт, не было заметно разницы, но Влад остановился и задумчиво спросил у боярина, который всё так же находился рядом, по правую руку:
– Как полагаешь, куда нам лучше повернуть?
Княжеский вопрос застал Войко врасплох, потому что слуга-богатырь опять с подозрением глядел куда-то под копыта государеву коню.
– Куда повернуть? – отозвался боярин, сразу стряхнув с себя подозрительность. – Я думаю, это всё равно. Если нас опять поджидают, то в обеих деревнях.
– Да, – согласился правитель, – но я предпочту ехать туда, где народу меньше.
– Даже если нас встретит мало людей, к обедне мы наверняка опоздаем, – заметил боярин.
Влад посмотрел на одну дорогу, затем на другую:
– Как всегда, начнут кидаться под ноги коню и молить, чтобы я творил суд! – произнёс он. – Дескать, творить суд – святая обязанность правителя! Как будто я один судья на всю страну. А из-за этих судейств мне опять опаздывать к обедне?
– Господин, а зачем ты каждый раз внимаешь просьбам? – с напускным равнодушием спросил Войко. – Ехал бы мимо и притворялся, что оглох.
– А если просители перегораживают дорогу?
– Продолжай ехать, – всё так же небрежно отвечал Войко. – Они увидят, что ты не намерен остановиться, и расступятся.
– Они с места не сойдут.
– Потому что думают, что ты остановишься. Отчего же ты даёшь им повод так думать? – спрашивал боярин, похоже, делая это нарочно, чтобы вновь и вновь убеждаться – господин вовсе не так безразличен к подданным и только притворяется суровым.
– Я не знаю, отчего так получается, – раздражённо ответил Влад и принял решение. – В прошлые три раза я выбрал дорогу направо, но ничего не выиграл. Поедем и в этот раз направо. Должно же мне когда-нибудь посчастливиться на этом пути.
– Погоди, господин, – улыбнулся боярин. – Я думаю, мы всё-таки можем узнать, где скопилось меньше народу.
– Как узнать?
– Спросим.
– У кого?
– А вон видишь, пасётся серая лошадёнка? Я думаю, что мы можем всё выведать у того, кто на ней приехал.
Кобыла, которую заметил Войко – пузатая, куцехвостая – паслась на поле, аккурат между расходящимися дорогами. Влад пригляделся внимательно и согласился со слугой: «Что-то тут странное творится».
Лошадёнку привязали к кусту за повод. Седло сняли, а может, приехали без него, но отсутствие седла – ещё не признак, что лошадь отдыхает. Если бы лошадь действительно стояла здесь на выпасе, то надели бы на неё недоуздок, а не уздечку и привязали бы не за повод к кусту, а за верёвку к колышку, вбитому в землю.
Никого, похожего на владельца этой скотинки, поблизости не было видно, куда ни погляди. А ведь местность вокруг была открытая – ни сенных стогов, ни чего другого, что могло бы случайно заслонить человека, который не собирался прятаться, да и туманная дымка с каждой минутой всё больше рассеивалась, улучшая обзор. Рядом с развилкой росла лишь пара деревьев да жухлый полупрозрачный куст. «Неужели тут кто-то прячется?» – подумал Влад.
– Лошадёнка вот, – меж тем продолжал Войко, – а чтобы увидеть седока, давай сделаем вид, будто выбрали дорогу и решили ехать.
– Что ж… хорошо, – кивнул Влад и поехал, увлекая за собой свиту, направо, как и собирался.
Расстояние успели одолеть совсем малое, как вдруг с дерева возле развилки свалился, словно спелое яблоко, босоногий отрок лет одиннадцати в крестьянской одежде. Он подбежал к кусту, рывком отцепил от него повод, перекинул лошадёнке через голову, взялся за гривку и, чуть ли не на ходу запрыгнув, помчался галопом по полю вдоль той дороги, по которой венценосный путешественник мог бы поехать, но не поехал.
– Ого! Видали? – засмеялся Войко, указывая на отрока.
Влад оглянулся на свою вооружённую охрану и выбрал двух конников из левого ряда:
– Ты и ты, догнать этого лазутчика и привести ко мне.
Конники тут же пустились исполнять повеление, а правитель остановился и наблюдал за их скачкой, которая со стороны выглядела так, будто две охотничьи собаки заявились на птичий двор и ради потехи гоняются за курицей – как ни стараются псы бежать помедленнее, чтобы растянуть себе удовольствие, всё равно догоняют.
Где уж деревенской кобыле тягаться в скорости с породистыми жеребцами из княжеской конюшни! Хоть и понукал малолетний лазутчик свою лошадёнку, но его всё равно догнали и заставили рысить обратно.
Даже не будучи связанным, мальчишка улизнуть не мог, поэтому послушно направлял лошадку, куда указывали двое сопровождающих, хоть и понимал, что сейчас ему предстоит трудная беседа. Подъезжая всё ближе, он исподлобья поглядывал на князя, который со своими провожатыми ожидал на дороге.
– Ты кто таков? – строго спросил Влад, когда отрок, восседающий на серой кобылке, оказался перед ним.
Тот уже собрался ответить, но конник, который присматривал за лазутчиком справа, отвесил ему подзатыльник:
– А ну поклонись государю!
Подзатыльник был так силён, что поклон получился сам собой.
– А теперь отвечай государю, – сказал конник, когда заметил, что отрок медлит. – Ты кто?
– Никто, – буркнул мальчишка.
– Никто? – притворно удивился Влад. – А для чего ты следил за мной, сидя на дереве?
– Ни для чего.
– Ни для чего? – Государь, казалось, удивился ещё больше. – А когда я велел своим людям догнать тебя, к кому ты ехал? Ни к кому?
– Нет. Ехал к отцу, – последовал ответ.
– Так… – проговорил князь. – А отец твой кто? Тоже никто?
Малолетний собеседник молча теребил гривку у кобылы.
– Раз твой отец – никто, – рассуждал Влад, – то получается, ты без отца. Разве ты сирота?
– Нет, я не сирота. Мой отец – Илие Фэрэдегет.
– Илие по прозвищу «без пальца»? – переспросил государь. – И которого же пальца у него не хватает?
– У него все пальцы есть, но на левой руке половину мизинца дверью прищемило, когда отец маленьким был.
– А чем твой отец занимается?
Отрок плотнее сжал губы, давая понять, что ответа можно ждать очень долго.
– Наверное, ничем? – предположил государь и добавил: – В моей земле нельзя ничем не заниматься. Люди без занятий – это бродяги, а бродяжничество – преступление.
– Мой отец – не бродяга.
– А чем же он занимается?
– Как все. Землю пашет.
– А ещё?
– Сеет.
– Сеет… Кто бы мог подумать… – пробормотал князь, которому стало очень весело расспрашивать этого лазутчика. – Пашет, сеет… и жнёт, наверное?
– А как же, – ответил мальчишка.
– А чем он ещё занимается?
– Сено косит.
– А рыбу ловит? – спросил Влад.
– Да, иногда.
– В озере? – спросил государь.
– В озере, – кивнул отрок.
– В том озере, которое часто пересыхает, или в том, что всегда полноводное?
– В полноводном, – удивлённо ответил малолетний лазутчик. – В том озере, которое пересыхает, там и ловить-то нечего. Я однажды решил проверить. Ну и проверил. Рыбалка плохая. А до этого озера ещё нескоро дойдёшь…
– А вы, значит, живёте возле другого озера, которое никогда не пересыхает?
– Да.
– На дальнем краю?
– Да.
– Возле большого моста?
– Да….
