Влад Ривлин "Палестинские рассказы"

Конечно же приходилось нам и задерживать нарушителей режима. Ими чаще всего оказывались незадачливые феллахи из окрестных деревень или подростки.

Для них мы соорудили специальный тент, чтобы они не мучились на солнце и я всегда заботился о том, чтобы у них были вода и еда.

Разумеется, что продержать человека на блокпосту в течение полудня с завязанными глазами, когда он не может понять ни где он, ни что с ним будет дальше – мера весьма суровая.

Но этим наказанием мы как правило и ограничивались.

Продержав задержанного в течение нескольких часов на блокпосту мы отпускали его сделав на прощание строгое внушение: -"Еще раз увижу тебя здесь, то отправлю в тюрьму или передам пограничной страже". (Последних они боялись как огня и совсем не без оснований- Парни оттуда ни с кем не церемонились и огрести неприятностей у них можно было по полной).

Этого внушения вполне хватало для того, чтобы нарушитель больше не попадался нам на глаза..

Ну а что касается детей и подростков, то на них достаточно было хорошенько прикрикнуть, или как следует припугнуть- они боялись нас не меньше чем взрослые.

И хотя мне не раз приходилось применять подобные наказания, моя совесть была чиста. Я, боевой офицер , никогда не воевал с безоружными и разу в жизни я не поднял руку на беззащитного человека.

И поэтому у меня были все основания для того, чтобы гордиться тем, что я являюсь офицером самой гуманной армии в мире.

А все эти меры , которые мы вынуждены были применять по отношению к местным арабам, я смотрел как на неизбежность, или если хотите, необходимость.

Так я думал, пока не стал участником одной истории, которая оставила в моем сознании глубокий след.

Случай этот произошел во время еврейских праздников, когда все территории под нашим контролем были наглухо закрыты для любых передвижений.В это время в такие города как Хеврон съезжается масса туристов со всего мира. Еврейский квартал города оживает , на улицах много людей.

Жители города-арабы в это время могут лишь наблюдать из своих окон как веселятся евреи. Впрочем, во время мусульманских праздников мы находились в не меньшем напряжении. Жители города, евреи и арабы, давно уже не приглашают друг друга в гости на свои праздники и то время когда на мусульманские праздники приходили евреи, а на еврейские- мусульмане, кажутся сегодня неправдоподобной легендой.

Наш блокпост находился на самом выезде из города.

В тот день на дорогах было совершенно пусто- никто из местных жителей не отваживался отправиться куда-либо, работы для солдат не было и они скучали на блокпосту.

И вдруг мы увидели целый кортеж празднично украшенных машин.

Кортеж уверенно приближался к нам, пока солдат не дежуривший в это время на блокпосту не остановил кортеж.

Только тогда машины наконец остановились и из них стали выходить празднично одетые люди- мужчины, женщины, дети. Наконец, появились и жених с невестой. Это была свадьба.

Ко мне направился мужчина лет шестидесяти пяти, в куфие и праздничной национальной одежде. По-видимому, он был у них старейшиной .

-Шалом,– приветствовал он меня.

-Шалом,-ответил я старику. -Кто вы и куда направляетесь?– спросил я не став читать этому пожилому и по-видимому весьма уважаемому человеку нравоучений об особом режиме введенном на территориях. Наверняка он все знал не хуже меня.

-Так ведь свадьба,– просто ответил он , -А едем мы в деревню Р., это совсем рядом, -Он указал рукой в направлении деревни.– Там нас ждут родственники,– объяснил старик.

Я был несколько растерян-никогда прежде мне не приходилось сталкиваться с подобной ситуацией.

Как быть? Завернуть их назад? В такой день? Нет, кто посмеет омрачить людям радость в такой день?!

Но и не выполнить приказа я не мог. Это была сложная дилемма и я не знал как мне ее разрешить. Но все разрешилось просто и ужасно.

Пока я разговаривал со стариком к нашему блокпосту на большой скорости подъехали джипы пограничной стражи.

Из машин буквально выпрыгнули капитан и еще полтора десятка солдат вместе с ним. Видимо они еще раньше нас получили информацию о кортеже. Солдаты окружили со всех сторон свадебную процессию.

-Что здесь происходит, лейтенант?!-набросился на меня капитан. Прежде чем я успел ответить, он уже накинулся на арабов:-Документы! Живо!

Люди стали доставать документы.

Пока солдаты капитана проверяли удостоверения личности у арабов, капитан снова потребовал: -Ключи от машин!

-Пожалуйста, позвольте нам проехать деревню, там нас ждут родственники!-взмолился старик.

Вслед за ним, капитана стали умолять и все остальные.-Ключи от машин!-заорал капитан.-Живо ключи и возвращайтесь обратно, пока я вас всех не арестовал. А то будете справлять свою свадьбу у нас на базе. Если хотите, я вам это быстро устрою!

Кое-кто из солдат-пограничников стали ухмыляться, но большинство из нас были в шоке.

Плакала невеста, плакали другие женщины, плакали дети.

И тут глаза старика вдруг сверкнули таким гневом, что капитан даже отшатнулся от него.

Солдаты как по команде направили свои автоматические винтовки на старика, но тот не испугавшись, приблизил свое лицо к капитану и сказал:

-Мне шестьдесят три года, я родился здесь и вырос, здесь прошла вся моя жизнь. Здесь родились и прожили всю жизнь мои деды и прадеды . Ответь мне, почему я всю жизнь должен спрашивать разрешения и позволения как мне жить, что делать и куда ходить у тебя и таких как ты?! Почему?! Кто ты и откуда?!

В глазах старика блестели слезы бессильной ярости.

-Вот что, старик, возвращайтесь по добру по здорову туда, откуда приехали и не испытывай моего терпения, -еле сдерживаясь ответил капитан.

Старик взяв в себя в руки , отошел от капитана. Члены его большой семьи стали выгружать из машин приготовленные на свадьбу корзины и сумки с едой и посудой.

Все это они делали молча. Никто уже не плакал, даже дети.

-Не будет вам добра, Не будет,– покачал головой старик.

Он не проклинал и не ругал, а как-будто просто констатировал очевидный всем факт.

Уходили они молча, не оглядываясь.

Старик замыкал шествие. Все, кроме старика несли на себе или в руках тяжелые корзины и сумки и никто из них ни разу не обернулся.

А мы лишь смотрели вслед этим людям в праздничных нарядах с тяжелыми сумками и корзинами , на жениха и невесту… Лицо у меня горело как от пощечин.

Пограничники уехали и остаток дня прошел спокойно- никаких происшествий больше не было.

А ночью мне приснился странный сон, будто я совершенно утратил ощущение пространства.

Вот вроде бы мой дом, я его вижу. А там, где-то – чужой. И я никак не могу понять где находится мой дом, а где чужой. Из-за этого я никак не могу попасть к себе домой. Хорошо, что сон этот больше не повторялся.

Блокпост

У блокпоста была дурная слава. Несколько лет назад палестинский снайпер уложил здесь десятерых наших солдат. Умирая, никто из них так и не успел открыть ответный огонь. Тот, кто убил наших солдат, был не просто снайпером. Это был виртуоз в своем деле. Прежде чем открыть смертельный огонь, он, будто тигр во время охоты, долго приноравливался, до мельчайших подробно-стей изучая повадки своих жертв. Среди убитых были как резервисты – мужчины лет под сорок, для которых это был последний раз, когда они надели форму, так и солдаты срочной службы, восемнадцати-девятнадцатилетние ребята, только закончившие курс молодого бойца. Выбрав наиболее подходящий момент для убийства, снайпер открыл прицельный огонь на заре, около четырех часов утра, когда отдыхающий солдат спит особенно крепко, а бодрствующий особенно сильно чувствует накопившуюся за бессонную ночь усталость. Первыми жертвами снайпера стали трое солдат, находившиеся в охранении.

Расположившись все вместе около бетонного блока, они стали идеальной мишенью для снайпера. Следующими жертвами стали

солдаты-резервисты и командир блокпоста. Разбуженные выстрелами, они выскочили из палатки, где спали, и, схватив автоматы, в одних кальсонах бросились на помощь своим товарищам. Но не успели ни добежать, ни открыть огонь, погибнув один за другим от пуль снайпера. Расстреляв блокпост, снайпер бесследно исчез. После этой трагедии блокпост был укреплён по последнему слову военной науки и доукомплектован значительным количеством солдат, так что превратился в конце концов в маленькую военную базу. Помимо бетонных блоков здесь была установлена целая система хитроумных заграждений, а внутри блокпоста были проведены подземные коммуникации. Однако эта мера не помогла и нападения на блокпост продолжались. Несколько раз палестинцы в машинах, начинённых взрывчаткой, на огромной скорости пытались прорваться сквозь сложную систему заграждений и взор-вать себя прямо на блокпосту. Но солдаты, наученные горьким опытом, открывали огонь на поражение ещё до того, как машина со смертником успевала приблизиться к блокпосту. Лишь однажды ночью палестинцы бесшумно подобрались к наблюдательному пункту, устроенному на том самом холме, откуда стрелял снайпер, и зарубили топорами троих солдат, спавших в палатке. Был ещё случай, когда пожилая арабка пришла на блокпост пешком и всё что-то говорила, обращаясь к солдатам. Один из солдат подошёл к ней, чтобы выяснить, что ей нужно. Именно в этот момент старуха попыталась ударить солдата ножом. Солдат, не ожидавший нападения со стороны пожилой женщины, успел среагировать лишь в последний момент, и это спасло ему жизнь. Что же касается пулемётных и миномётных обстрелов, то они давно уже стали здесь обыденностью. Обстрелы начинались ежедневно с наступлением сумерек. Стреляли из близлежащих арабских деревень – из автоматов, пулемётов, из самодельных миномётов и гранатомётов. Мы отвечали плотным огнём не только по предполагаемому источнику стрельбы, но и по окрестным деревням – так, на всякий случай, для профилактики. Стрельба стихала лишь к утру, и тогда мы обнаруживали на дороге мины, иногда одну, а

иногда несколько, метрах в пятидесяти-ста друг от друга.

Мины появлялись как грибы, несмотря на наше патрулирование и постоянное наблюдение. Таким был этот блокпост, возникший здесь в самый разгар второй интифады.

В те дни повестки получили многие, в том числе и я. Так я оказался на этом злополучном блокпосту. Нашей задачей было обеспечить безопасность небольших еврейских поселений, которые были разбросаны на больших расстояниях друг от друга и удалены от основных поселенческих блоков. Такова была официальная цель нашего пребывания на этом блокпосту. На самом же деле блокпосты, подобные нашему, были предназначены не столько охранять, сколько оказывать давление на местное насе-ление. Дело в том, что на каждый новый взрыв, обстрел или на-падение палестинцев наше командование отвечало ужесточением и без того суровых мер в отношении местных жителей. Такова была наша политика. А с помощью системы блокпостов можно было легко превратить жизнь местного населения в сущий ад. В любой момент мы могли наглухо перекрыть все ходы и выходы на всей подконтрольной нам территории, превратив все эти арабские города и деревни в настоящее гетто. Из-за наших блокпостов поездка к родственникам, например, стала для местных арабов крайне непростым и рискованным предприятием. На дорогу в Иерусалим, вместо прежних двадцати-тридцати минут, они тратили теперь по несколько часов, а иногда и целый день.

Но главное было не в этом. Проделав нелёгкий путь, палестинцы часто застревали на КПП, где их часами держали под открытым небом, подвергая унизительным проверкам и не всегда пропуская. Пропуск в ту или иную часть Западного берега являлся одновременно и поощрением, и наказанием для местных жителей, которые целиком зависели от нас. Особенно страдали больные, роженицы и старики, жизнь которых часто теперь зависела от доброй воли командиров блокпостов. Тщательному досмотру подвергались не только частные машины, но также кареты скорой помощи, поскольку «в них могли находиться террористы». Проблему безопасности блокпосты не решили, но зато ещё больше озлобили местное население против нас. За чужую жестокость

и глупость всегда должен кто-то заплатить. Платят, как правило, самые беззащитные. В данном случае это были местные жители – арабы. Они платили нам ненавистью, становясь благодатной почвой для идущих убивать нас. В свою очередь арабы вымещали накопившуюся ненависть тоже на самых беззащитных в наших городах – на тех, кто не мог себе позволить собственную машину и ездили на автобусах, которые взрывались чуть ли не каждый день. Это был замкнутый круг: мы душили их города блокадами и бомбили их дома, а они в ответ взрывали себя в самых людных местах или в автобусах наших городов. А политики всё это время твердили о своём стремлении к миру… Страшное было время. Служба на блокпосту мало чем отличалась от других похожих мест. Днём было тихо, а с наступлением сумерек начался обстрел. Сначала были слышны отдельные выстрелы, потом автоматные очереди, затем, будто в оркестре, вступал пулемёт. Чуть позже начинали рваться гранаты и самодельные мины. Мы отвечали прицельным огнём из автоматов и гранатомётов по машинам, огням домов и мечетей. Впрочем, огней было мало – с наступлением сумерек их города погружались во мрак, и мы вели огонь почти наугад, при этом не жалея патронов. Так продолжалось довольно долго, пока не произошёл случай, после которого и обстрелы, и нападения на блокпост полностью прекратились.

Однажды к нашему блокпосту подъехала машина с зелёными номерами, с которыми ездят только палестинцы. Солдаты уже было приготовились открыть предупредительный огонь, но уви-денное нами зрелище совершенно сбило нас с толку. Расстояние, отделявшее машину от блокпоста, было довольно внушительным и не позволяло пассажирам машины причинить серьёзный ущерб блокпосту, если бы они вдруг вознамерились взорваться или открыть прицельный огонь, и вместе с тем позволяло разглядеть не только машину, но и её пассажиров. Стёкла машины были разбиты, и весь капот в дырах от пуль. В машине можно было разглядеть, кроме водителя, ещё двоих пассажиров – юношу лет шестнадцати и женщину на заднем сиденье. У юноши на переднем сиденье вся левая сторона была чёрной от крови. Он что-то

прижимал к плечу и корчился от боли. Женщины на заднем сиденье почти не было видно, она, видимо, полулежала, но даже на таком расстоянии были слышны её душераздирающие крики. Она кричала почти без перерыва. Водитель осторожно открыл дверь и, подняв руки, вылез из машины. Стоя с поднятыми руками, он что-то кричал нам, и в голосе его чувствовалось отчаяние. Даже не понимая языка, нетрудно было догадаться, что он умолял о помощи. Кричал он громко, но его крик не перекрывал отчаянных воплей женщины. Ещё толком не осознав, что происходит, я рванулся к машине; следом за мной, как по команде, побежали врач и фельдшер.

– Стойте, это ловушка! – попытался остановить нас лейтенант Гай Мельник.

Но мы уже были около машины. Тут только я разглядел водите-ля. На вид ему было лет сорок. Высокий, худой, рубашка чёрная от пота. На лице выражение отчаяния. Мы поняли, что пассажирами машины были его старший сын и беременная жена.

– Помогите, пожалуйста! – умолял он. – Жена рожает, у неё схватки. А сын… Сын ранен… Тфаддал… Тфаддал2! Ближайшая больница в Иерусалиме, а дорога перекрыта, – без остановки говорил этот несчастный араб, захлёбываясь от волнения. – Все дороги перекрыты. Тогда я поехал в еврейское поселение, хотел попросить у них помощи, а они начали стрелять… – тут он осёкся, еле сдерживая рыдания. – Умоляю вас! Помогите! – снова взмолился он, но увидев, что врач и фельдшер уже засуетились возле его сына и жены, вдруг как будто даже просветлел, и в его глазах блеснула надежда. Открывшаяся нам картина была ужасной. Весь пол внутри машины был залит кровью. Подросток сидел, всё так же скорчившись, его бил сильный озноб, а на заднем сиденье полулежала женщина. Её одежда тоже была в крови, а по лицу катились слёзы. Она была бледная, её крики перешли в стоны, и, кажется, даже стонала она из последних сил.

– Вызывай вертолёт! – отдал мне приказ врач. В такие минуты он всегда брал руководство на себя. Удивительный человек этот доктор Евгений! Врачом он прошел первую ливанскую и, хотя 2 Пожалуйста!

по возрасту уже не подлежал призыву, каждый раз шёл на сборы уже добровольно. В каких только переделках он ни побывал! И ни разу не ошибся. Но больше всего уважения внушало мне в нём его верность клятве Гиппократа. Ни больных, ни раненых он никогда не делил на своих и чужих, хотя в частной беседе мог высказать немало всего и в адрес арабов, и в адрес русских… Доставалось от него и самим евреям. Но чтобы он ни говорил, прежде всего он был Человек и Врач.

– Вызывай вертолёт! – приказал мне доктор. – Обоим нужна срочная госпитализация. Их можно спасти!

Он не стал ждать прибытия команды спасателей и принялся за дело. Ему удалось остановить кровотечение у женщины, и, когда прибыл вертолёт со спасательной командой, ей и ребенку уже не угрожала опасность. Гораздо большие опасения доктору внушало здоровье юноши – он потерял много крови, ему нужно было срочное переливание. Слава Богу, группа крови у него не была редкой и сразу несколько солдат согласились быть донорами. Так получилось, что кровь врагов спасла ему жизнь. Роженицу и раненого юношу доставили на вертолёте в иерусалимскую больницу Шива. Вскоре она родила здорового ребенка. Юноша тоже пошёл на поправку. Счастливый отец бросался нам на шею и плакал как ребёнок, благодаря за спасение жены и детей, не опасаясь, что его обвинят в коллаборационизме с оккупантами. Телевизионщики сняли репортаж о спасённой семье. Прославились и мы, причём сразу на весь мир. Капитан Омри Шварцман и доктор Евгений Горовиц стали символом гуманности израильской армии. Правда, ни в телерепортажах, ни в газетах не было ни слова о солдатах, которые не пропустили машину с роженицей, ни о поселенцах, которые едва не убили всех троих. Следующие несколько дней прошли тихо. А спустя ещё один день на блокпост пришёл пожилой араб с огромными сумками, полными разной снеди. На вопрос, что ему нужно, старик сказал, что хочет поговорить с «командиром». Солдаты стали его обыскивать, но старик лишь усмехнулся.

– Я пришёл с миром, – сказал он.

Я вышел к старику.

– Это вам, – сказал старик, показывая на сумки. – И вас здесь никто больше не тронет, – сказал так, будто вся эта земля принадлежала ему. Сказав это, старик не спеша повернулся и величественной походкой удалился прочь. Едва он ушёл, будто из-под земли вдруг вынырнули люди спецслужб и стали тщательно исследовать содержимое сумок. Но ничего подозрительного не нашли. А на блокпосту с тех пор действительно не прозвучало больше ни одного выстрела. Лишь где-то там, совсем недалеко от нас, всю ночь гремели выстрелы, и небо светлело от трассирующих пуль.

Детский сад

Самый старший сын Рувена погиб в Ливане, второй сын – в теракте. Сам Рувен был многодетным отцом-одиночкой. Кроме двух старших, у него было ещё четверо детей, которых он воспитывал один после скоропостижной смерти жены. Второй сын Рувена, Арье, в момент гибели учился в особой полувоенной ешиве3 для детей поселенцев. Телевидение и газеты в те дни подробно рас-сказывали о том, как «двое террористов ворвались в ешиву прямо средь бела дня и открыли огонь по ученикам», и о том, что «девять человек, включая рава4, погибли на месте». Среди этих погибших был и сын Рувена. Жертв могло быть гораздо больше, но подоспевшая охрана ответным огнём уничтожила обоих нападавших. Организация «Народный фронт освобождения» взяла на себя ответственность за теракт и заявила, что расстрел в ешиве явился актом возмездия за гибель членов семьи Абу Бадр во время карательной акции израильской армии в деревне Умм аль Зайт, когда снаряд израильского танка угодил в один из домов деревни. Все члены семьи, находившиеся в это время в доме, погибли. Местные и иностранные телеканалы потом не раз показывали залитые кровью стены разрушенного дома. Добровольцы и специальная команда из местных потом долго отскребала со стен останки по-

3 религиозное учебное заведение 4 раввин

гибших. В телеобращении, переданном организацией, тоже были показаны эти кадры. На том же диске оба террориста, оказавшие-ся родными братьями двадцати и двадцати одного года, заявляли о своем решении «совершить акт возмездия за убийство членов семьи Абу Бадр». Это событие потрясло всю страну, и министр внутренней безопасности поклялся перед телекамерами, что «все виновные в организации и осуществлении этой бойни получат по заслугам». Своё слово министр сдержал. Спустя несколько месяцев ракеты, выпущенные с израильских боевых вертолётов, стали уничтожать дома всех, кого израильские спецслужбы считали причастными к расстрелу в ешиве. В этих обстрелах гибли вместе со своими мужьями беременные женщины, старики и дети – все, кто в момент атаки находился в доме. По ту сторону Иордана клялись отомстить. А по эту торжествовали при каждом известии об очередном обстреле и гибели всех подозреваемых в терроре. Торжествовали и в небольшом еврейском поселении близ Хеврона, где жил Рувен. Каждое сообщение об очередной бомбардировке палестинских городов здесь воспринимали с нескрываемым злорадством. Наконец-то возмездие свершилось! О погибших во время осуществления акта возмездия детях никто не упоминал. Все только радовались и со злорадством говорили: «В следующий раз им будет неповадно нападать на евреев!» Поселенцы и сами не сидели сложа руки. Они жгли принадлежавшие арабам оливковые рощи, жестоко били крестьян, работавших на своих участках во время рейдов поселенцев, захватывали земли палестинцев и устанавливали на них свои караваны, объявляя эти земли своими. Армия и полиция на «шалости» поселенцев смотрели сквозь пальцы. Полиция, хоть и открывала расследования по факту нападений на палестинских крестьян, виновных никогда не находила. Установленные же на землях палестинцев караваны, количество которых стремительно разрасталось, армия не трогала и даже присматривала за ними. В отношении же построек, возведённых палестинцами на спорных землях, военная администрация действовала чрезвычайно жестко, немедленно снося «незаконные постройки». Создание новых форпостов на землях палестинцев

в знак протеста против «арабского террора» было делом вполне обыденным для поселенцев. И поэтому, когда Рувен, оплакавший сына и исчезнувший на какое-то время в Иерусалиме, вернулся и вдруг стал восстанавливать полуразрушенный дом на одном из холмов, прилегающих к поселению и служивших еврейским форпостом на этих землях, никто из поселенцев и не удивился бы, если бы не одна странность: на холме он появился не один, а с арабами и евреями – явно не поселенцами, которые дружно стали восстанавливать строение из привезённых с собой стройматериалов. Место, которое Рувен выбрал, было знаменито тем, что здесь неоднократно происходили ожесточенные бои между израильской армией и поселенцами с одной стороны, и палестинцами – с другой. Когда-то это строение возвели поселенцы, надеясь в будущем построить здесь ещё один еврейский поселок. Холм, на котором поселенцы воздвигли строение, был как раз посередине между еврейским посёлком и арабскими деревнями вокруг, и в случае конфликта давал весомый стратегический перевес тем, кто владел холмом. Поэтому жители окрестных деревень всеми силами пытались согнать поселенцев с холма. Вокруг дома шли бесконечные суды. Палестинцам несколько раз удавалось захватить строение, но затем дом снова переходил во владение поселенцев. Поселенцы укрепили дом и даже установили здесь несколько караванов, купленных ещё в конце восьмидесятых бывшим министром строительства Ариэлем Шароном в Югославии (по скидке). Палестинцы с потерей холма не смирились и во время Второй интифады это место стало ареной ожесточённых боёв между нами и ими. Дом несколько раз переходил из рук в руки, пока наконец не был полностью разрушен. Его обгорелые стены до сих пор были видны и из арабских деревень, и из еврейского поселения. С тех пор это место получило название «Дом раздора». Так называли его и евреи, и арабы. Никто – ни евреи, ни арабы – не решался снова попытаться овладеть холмом. Это был своего рода местный Рубикон, за которым начиналась новая война. Поначалу соседи никак не могли понять, что же произошло с Рувеном после перенесённой трагедии. Однако вскоре по посёлку прошёл слух,

что Рувен ездил к отцу братьев-террористов, в лагерь беженцев, чтобы примириться, и дом, который он сейчас восстанавливает вместе с арабами, должен стать по его замыслу домом мира. Теперь уже никто не сомневался, что Рувен сошёл с ума. Нормаль-ный человек никогда не простит врагу гибели своих сыновей. А Рувен, потеряв сына, вместо того чтобы мстить, поехал мириться к арабу. Ну и что, что у того во время рейда израильских вертолетов погибла вся семья? Его сыновья были террористами, их жёны рожали террористов, а дети, которых они родили и которые погибли, тоже стали бы террористами. Так что всем им поделом! – Мало ему горя, так он ещё своего врага поехал утешать! – возмущались соседи Рувена. Враги между тем заключили сулху5, но на этом история не закончилась, а только началась. Спустя какое-то время Рувен установил на холме караваны, а работа вокруг дома продолжала кипеть. Работали на холме все – и евреи, и арабы, причем и светские, и религиозные. Здесь можно было уви-деть и совсем юных израильтян – юношей и девушек, и одетых в национальную одежду – в платья до самых пят и особые платки на головах, хиджабы, – арабских девушек и женщин, смуглых арабских парней в джинсах и майках и одетых в национальную одежду пожилых мужчин, по-видимому, шейхов. Все эти люди работали с энтузиазмом, оживленно разговаривая между собой на

арабском, иврите, английском, итальянском…

Микроавтобусы и грузовые автомобили подвозили к дому ме-бель, какие-то агрегаты, строительные материалы. Находившиеся здесь люди быстро всё это разгружали, устанавливали, распределяли. Никто не мог понять, что происходит на холме, пока над домом не появилась вывеска на арабском, иврите и по-английски: «Детский сад». Поселенцы ожидали чего угодно, но только не этого. Некоторые, самые наивные из поселенцев, думали поначалу, что Рувен хочет уединиться после постигшего его несчастья и для этого решил построить этот форпост для себя и детей. Но теперь всем стало понятно, что он совершенно спятил! Оказывается, всё это время, после гибели сына, он ездил то к арабам, то в разные организации израильских леваков и всё лишь для того, 5

1 примирение(араб.)

чтобы открыть детский сад, а затем и школу для еврейских и арабских детей, чтобы те росли и учились вместе.

Безумством, по мнению поселенцев, было ехать к отцу убитых террористов. Арабы в той деревне, по логике вещей, должны были его убить, не дав даже рта раскрыть. Но никто его не убил, а отец убитых террористов принял Рувена и даже пустил в свой дом.

– Говори, – сказал хозяин. И тогда Рувен сказал:

– Мы оба с тобой отцы, оба потеряли своих детей. У нас есть ещё дети, и я не хочу, чтобы они погибли так же, как погибли их братья и сёстры. Я не хочу гибели ни своих, ни твоих детей. Я вообще не хочу, чтобы чей-то ребёнок погиб на войне или без войны. Ни еврейский, ни арабский. Защитить своих детей сможем только мы сами. Если мы этого не сделаем, наши дети продолжат убивать друг друга. Араб кивнул в знак согласия, и Рувен продолжил:

– Альтернативой ненависти может быть только братство. Пусть оставшиеся в живых наши дети станут братьями и сёстрами друг другу, пусть научатся слышать и понимать друг друга. Старик снова одобрительно кивнул в знак согласия.

– Но как ты хочешь этого достичь? – недоверчиво спросил араб. – Ты хочешь вернуть арабам отнятую у них землю или, может быть, хочешь добиться справедливости для всех? А может быть, ты хочешь остановить машину войны? Тебе будет очень нелегко это сделать, – араб усмехнулся, он произносил ивритские слова как по-арабски, нараспев, и от этого каждое сказанное им слово приобретало особое звучание. Он был простым, но умным человеком, полагавшимся на свой жизненный опыт.