– Слушай, ты ж знаешь мой расклад… И профессионально, и, так сказать, по-братски…
– Главное, чтоб не братья по зоне, хэ! Ладно, один хрен, не поверишь. Слушай! – Он подбоченился, оглянулся на пустые клеёночные столы, и – (Зиверс накренился к столу) – проговорил тихонько: – Серебряный олень.
– Чего?
– Серебряный олень. Целиковый. Шкура, копыта, рога – реальное серебро, килограмм сто чистого. Это у нас в легендах было: когда солнце и луна сошлись и сделали того – у них родилась земля, а там по ней бегали…
Зиверс откинулся на стул:
– Хорош чушь пороть! Я думал, ты реальную тему, а ты мне сказки какие-то…
– А что тогда не сказки?
– Ну город, дороги. Человек. Машины. Прогресс.
– А природа тупица, ха! И во что тогда верить?
– Второй закон термодинамики.
– Ха-ха-хэ, Зиверс! Ну ты даёшь – а ещё охотник!
Зиверс покрутил пластиковый стаканчик:
– Я просто природу – не очень люблю…
– А она тебя. Короче, хочешь верь, а хочешь нет – с тех пор бегают по земле серебряные олени: в основном, в полярье, но иногда и на юга забегают. Убить его можно только выстрелом в глаз. А пасётся он….
Свиридиха когтистой пригоршней таилась где-то за душными, полными гнуса пихтами: слепая ночь набегала на чащобные кроны, лес наполнялся ночной суетой, шмыганьем, шорохом. Зиверс тянул руки к костру и чувствовал, как тепло подбирается прямо к пальчикам: осень уже выжелтила берёзы, но ещё не совсем разошлась – ночевать можно без тента.
Дышал Зиверс как-то осторожно. От леса у него всегда немножко не по себе под животом: все эти хищники, опасность – это-то ерунда: страшнее ощущение, что времени нет, что он один, всегда тут, навечно, у этой глухонемой, равнодушной природы в ловушке…
А от дымка? – вдруг так уютно домом пахнёт (деревянным, бабушкиным).
Доев пакетную пюрешку и допив чай, Зиверс вместе с ружьём забрался в спальник и застегнулся: прямо под открытым небом, задумавшимися соснами, перешёптывающимися звёздами (только костёр трещит) видел мутные сны – какой-то как будто бы корень, который надо не то перегрызть, не то посадить, а в нём несметная репа, невероятный баобаб, целебный имбирь мутно-лунного цвета…
Проснулся от сырости: раздул костёр, поставил котелок, кружку, задумался (дуброва шуршит над головой) – последняя ходка и хватит. Надоело всё: егеря, охота, леса эти кромешные… Вот возьмёт семью в охапку – и махнут в Екат или в Челябу, заживут как нормальные люди… И к чёрту эти просторы мохнатые, к чёрту эти руки трясущиеся, к чёрту эти копошащиеся шёпоты и сырость в лёгких – к чёрту!
Чай обжигал нёбо. Плеснув остатки на головёшки, Зиверс затянул мешок и, чувствуя что-то смутное, стал собираться – средь увядающей листвы.
Кряжистый утёс редко-редко виднелся за соснами – высокомерный, – а Зиверс крепко держался за лямки и шёл вверх, не думая (птицы же летают и не думают как-то). Нутро леса обхватывало его как мокрая варежка, шелестя, изгибаясь танцующими ветками, как живая, как мыслящая…
Но Зиверсу так не казалось.
Уже через час, цепляясь за камень, Зиверс без каких-то особых проблем поднялся на Свиридиху. Неровные зубастые скалы хотелось обнять и намалевать что-нибудь первобытное; простор отсюда такой, что взгляда не хватит: зелёные, жёлтые, рыжие ухабы нежно укачивают друг друга, перетекая волнистой линией, – и дышать тяжело от восторга, от мысли: это я смотрю на Урал – или Урал на меня смотрит? А заберёшься в эти холмы – та же чаща, те же комары, тот же хаотичный, механический лес…
Зиверс перевёл дух и пошёл на спуск (всегда так обидно: а зачем карабкался?) – и побледнел. Совсем рядом, светясь нездешним голубоватым светом, стоял – олень. Серебрясь иголочками шерсти, он задумчиво шамкал и разглядывал пейзаж – вдруг – повернулся к Зиверсу, но почти тут же отвернулся, как от вещи малоинтересной. Зиверс было сделал детское движение – схватить (про ружьё даже не вспомнил), но олень встрепенул ушами и ускользнул, точно солнечный зайчик.
В башке – какая-то тошнота. Зиверс опёрся рукой о морщинистую берёзку и решил сделать привал здесь, у каменных зубьев, выпить чаю, – а там и отправиться по следам. Кое-как насобрав хворосту (рвал и зелёные веточки: обещал больше не рвать и рвал снова), еле-еле развёл костёр (тот плевался и не выходил), обессиленно рухнул в землю – глаза как подушкой накрыло. Несколько раз – судорожно подрывался и бросал какую-то мшистую хворостинку, но снова падал, уплывая куда-то отсюда.
Не было дня, утра и вечера – только кедровые шишки перед глазами и стволы, стремящиеся мучительно знакомым узором из детства, съёженным как варежка на снегу: и ветки, переплетающиеся, путающиеся во времени, то обмёрзнут в снежные рукавицы, то говорящими пальмами станут:
– Как думаешь, он ещё живой?
И берёзки шушукаются: шур-шур-шур, и под ними Зиверс, не понимающий, о чём, пытающийся крикнуть «я живой!» – раскрывающий громко рот, но оказывается, нет языка и нужно жевать какой-то древний корешок, а он не помещается, уже большой – перевернуться на другой бок, где показывают мультики, растворяющие мошкару богомолы в усищах набьют землю в ноздри, блюющие зелёным змеем – и нет ни утра, ни вечера, ни лета, ни зимы, и что-то подлое, колющее в боку, и отрастающая седая борода, и Урал, невыспавшийся, мохнатый, шамкает: шшмшфшщхщшау!
Резко – Зиверс расхлопнул глаза: день, закат. То ли в ознобе, то ли в жару, он сбросил венок листьев и сел, понял: клещ. Там, за шеей – сразу руку, сковырнул, выбросил, а жало внутри, жало внутри, значит… значит – что делать?.. значит – конец?
– Ты там, где ты умер, но был ли там, где живой?
Он беззащитно оглянулся, увидел ускользающий серебряный свет – схватил винтовку и побежал носом в землю – обе ноги отнялись.
Хотелось тепла, горячего молока и слушать сказки. Ползком на локтях, Зиверс подсобрал хворост: сухие палки были какой-то инопланетной формы, со вздутыми суставами, зеленеющие, они смотрели гигантскими глазищами: всё бледнело и облетало как берёзовая шелуха, шебуршащее небо падало-падало, вот-вот и расплющит, глаза таращились из всех сторон, – но он собрал какую-то мелочь, поднёс судорожную спичку и бросил: сухая трава вспыхнула. Зиверс вцепился взглядом в пламя – и всё кидал, кидал ему подношения, не отрываясь, будто бы только он отвернётся, всё пропадёт и погибнет. Получился даже порядочный костёр – не шалашиком, а как-то вразброд: дрова горели зря, но ярко, жарко. С блаженной улыбкой, Зиверс подполз ближе и свернулся так чтобы по лицу крепче жгло: щекой вжавшись в землю, он смотрел в самое пекло и чувствовал то же, что каменный человек в своём изрисованном утёсе, уверенный, несомненно, что костёр и есть единственная реальность в этом рассыпающемся мире, – и тянул просвечивающие руки к этой беготне огней, пляске искр.
– Верно подмечено! Костёр всегда один и тот же, – раздалось прямо под ухом, как бы из земли, чуть-чуть противно дребезжа.
– Кто здвесь! – крикнул Зиверс: хотел крикнуть, но только просипел.
– Часть силы той, что всем здоровия желает.
Не отрывая уха от земли, Зиверс посмотрел левее от костра. Рядом с заревом, на мелком камешке, как бы с тросточкой, – сидел клещ.
– Ты энцффеалитный?
– О да, мой мёртвый друг. По матушке. Сам я не очень интересовался нашим происхождением, но вот родичи – настоящие фанатики. – Он вздохнул и мелко цокнул усишками. – Вы тоже хотели откусить от Корня всех вещей?
– Каккхвой ккхорень? – Язык безнадёжно немел.
– Огонь. Из него происходит солнце, луна, а из них олень. Олень ведь вас интересовал? – Клещ кивнул чуть и ухмыльнулся на костёр. – Однако, какая бесславная кончина! Только, прошу, не тряситесь, не переживайте, ваша бессмертная душа нас не интересует, нам тело, тело только нужно…
– Ттлело? Ззачччиэм?? – И ткнуться пенными губами в землю и выпучить глаза (тени бегают, тени, тени).
Клещ посмотрел как-то с щуринкой и тросточкой постучал.
– По контракту, тело вы сдаёте Мать Сыра Земле: не обязательно закапывать – это может быть и кремация. Всё дело в том, что в теле содержится золото – то есть, огонь, то есть, солнце, которое вы берёте из овощей, прогулок и круп: берёте, так сказать, в кредит… Предупреждаю сразу: умирать вы будете очень физически, очень…
– Чшушшь кааккыаая-то. Я тттвиэбе не ффэрю
– Тем лучше, – улыбнулся клещ. Затем достал какую-то козявку из кармана, насадил на трость и протянул к огню. – Из скептиков самое лучшее удобрение.
– Уддфвобрение? – Зиверс обхватил себя: в ребре что-то кололось.
– Видите ли, у нас здесь стена, шов: или – по-вашему – Урал.
– Какыыой шввов?
– Лево-право, запад-восток.
– А тттыеллла сззачем?
– А из чего горы по-вашему делаются?
Со Свиридихи вдруг покатились черепа и застучали, разбиваясь, по голове, по пальцам, по ногам – клещ хрустнул поджаренной козявкой и кивнул Зиверсу на жадно горевший огонь: оба уставились – как вечные путники.
– Срерребриннные оылллени тыоже контырракт писссали?
– У вас ведь есть семья? – не обратил внимания клещ.
Зиверс ткнулся носом в перегной, дыхание перехватило, в глаза опять полезли узоры. Он понял, где их видел: на советских коврах.
– Мыы бэы уехади, – проговорил Зиверс. – В Челябниннск, на Кывкааз.
– На Кавказе тоже наши. И в Сибири наши. Наших много. – Утерев рот платочком, клещ взял хворостинку и закурил.
– Кккылещей?
– Нет. Вообще наших. Но это неважно. Вы сейчас отравлены, последний мир сбрасываете, вам не до того: но скоро ни сына вашего, ни жены, ни городов никаких, ни времени этого смешного – не останется.
– Фвезде ббвуудддыет Фурал?
– Скорее – Земля. – Клещ уставился прямо в зрачок. – Мы поселимся у вас внутри, заберёмся вам под кожу, пролезем в ваши мысли: лес прорастёт через асфальты, города зарастут как Аркаим. А когда всё будет расчищено, и мы возожжём Корень всех вещей…
Зиверс повернул опухшее, всё в слюнях, лицо – и увидел полчище, ораву воинственных насекомых амазонок – они всё это время сидели здесь, в каждой веточке, в каждом листике, в каждой иголочке, по восемь глазок у каждой… Зиверс вертел головой как отрубленной, он рвал волосы на голове, а они были сено.
– Да, мой любезный, всё будет… – Клещ отбросил цигарку. – А теперь покорнейше прошу – нам пора. Только предупреждаю: процедура отнюдь не приятная.
Ладонь лежала прямо перед глазами: тут в ногти полезли чёрные, склизкие, усатые…
– Ау-у! Зи-и-и-и-ве-е-е-ерс! Ау-у-у-у!!
Зиверс заорал от ужаса, насекомые отступили в тень, муть, дым – появился сапог, копчёная рожа с прищуром и насмешкой, какая-то возня, хруст веток – Зиверса перевернули на спину: осталось только чёрное небо. И оно – двигалось: торчащие острые ёлки – тоже (последние крошки разума подсказали, что это не лодка, а носилки, из веток).
– А если б не костёр – я бы тебя и не заметил! Ёжик в тумане, блин. Хэ!
Глыбы леса смотрели над головой: амазонки попрятались, но они были, были! – шебуршали, перешёптывались, и он слышал: берёзки, выбирающие платье, тетерева, обсуждающие погоду, бобры, запасающие перегной. Пронзённый тысячей взглядов, Зиверс ничего не понимал, просто не умещалось в мозгу, а угрюмые пихты-колдуницы – склонились над ним, как над операционным столом.
…и можно спрятаться в городах, можно закрыться в бетонной клетке, но их глаза везде, всюду – вся материя сделана из этих глаз…
– Кто-то, кажется, говорил: жадный охотник – мёртвый охотник, а?.. Ну ничё! Сейчас в больничку доедем, укольчик поставим, снова прыгать будешь.
Под курткой ужасно кололось ребро: Зиверс расстегнул молнию – стало очень приятно (и ветки под спиной приятно, и ночь приятно).
– Опа-на! – раздался голос и небо остановилось. – Всё-таки рог нашёл! Ну и ну! Свезло так свезло… Ха-ха! Дай-ка.
В рассыпанных звёздах щурились клещи: пролетая – один подмигнул.
– Блин! А у моего рога? в два раза меньше были! – голос копошился. – Интересно, сколько за него дадут?
Зиверс смотрел в парализованное небо. Он протянул руку к звёздам – схватить хотя бы одного клеща – и замер, вглядываясь в ладонь.
Из неё тоже смотрелись эти глаза.
В начале были скифы
«И пошли за море к варягам: “Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет. Приходите княжить и владеть нами”. И избрались трое братьев со своими родами к славянам, и сел старший, Рюрик, в Новгороде, а другой, Синеус, – на Белозере, а третий, Трувор, – в Изборске…».
«Лажа какая-то», – подумал Вовка и продолжил тереть подписи-картинки, рассыпая синие катышки по странице.
Это их с Дэном запрягли стирать порисушки в учебниках, которые сдавали (пообломали в классе все крючки на партах – ну поймали). Каторга была, в общем-то, плёвой – в библиотеке: вместо урока: никто над душой не висит. Но этот душный кабинет – эти жаркие стулья – эти рассохшиеся шкафы (так пахнет конец учебного года) – эта неволя…
А весна уже шлялась по новгородским улочкам.
– Слушай, – сказал Вовка Дэну (лопоухому и усатому как чучмек), – а если варяги пришли русскими править, то почему мы тогда русские, а не варяги?
– Фиг знает.
– А к варягам кто тогда приходил? Инопланетяне что ли?
– Да не – не инопланетяне. Варяги это викинги.
– О! Круто!
Вовка облокотился о кулачок и представил себя самым настоящим викингом. Вокруг мелко металась и чихалась пыль: припекая затылок, в унылую библиотеку пробивался яркий лучик весны…
А стопка была толстая! Вовка с Дэном продолжали тереть.
Самые прикольные учебники не тёрлись десятилетиями – они превращались в забор, мимо которого ни один школьник не пройдёт:
ЖОПА!!!!!
Если ты не голубой – нарисуй вагон-другой
ASPIRINE
NUTTERTOOLS
PANZER
ЖирныйМэддисон!
…границы сознания в твоей голове…
Го в Доту я создал
