– Нормально, – соврал я.
– Прости. Я не сильно тебя задел? – спросил Ральф.
В голове у меня шумело, но вот скажи я ему, что он задел меня сильно, он что, станет меня стороной объезжать? Вот я и ему сказал:
– Нормально.
За улетевшей за борт шайбой бегал Снупи, вернее ездил. Это ему очень нравилось. Он все-таки был собакой, хоть перед матчем мы и попросили Ральфа на время демонтировать у него хвост, а то русские точно обо всем догадались бы.
При желании мы могли завести в шлемы комментарии Наоми, но это отвлекало, а все ж интересно было послушать, как ей приходится изгаляться, чтобы придать ходу встречи динамизм. У тех, кто следил за матчем по радио, наверняка возникло ощущение, что мы играем не хуже, чем профессиональные хоккеисты, а на площадке кипят страсти. Они и вправду кипели. Меня радовали звонкие женские голоса, звучащие в моем шлеме:
«Серега – пасую! Иди по краю! Передай на пятачок! Катька – держи канадца! Ленка – дай Тормозу! Обойдется!»
После последних фраз послышался смех. До меня постепенно дошло, что Тормозом они называют меня, и тогда я тоже улыбнулся.
У девчонок никак не получалось остановить Ральфа. Его, наверное, проклинали сейчас все феминистические организации мира, и, хоть за «Марсианских медведей», за исключением меня, играли сплошь русские, я был уверен, что большая часть американцев болела сейчас за нас, а не за «Ураганов». Мне казалось, что по площадке девчонки летают кометами. Просто это я ползал, как улитка. В сравнении со мной все будут кометами.
Персонально опекать Ральфа вызвался Звягин, но к пятнадцатой минуте матча мы все равно проигрывали 3–1. При таком ходе игры ни о каком дополнительном периоде речь не шла. Ну и хорошо. В моем скафандре хлюпал пот, горло пересохло, ноги гудели, и я не знал – доживу ли до того момента, как таймер в моем шлеме, показывающий время, оставшееся до конца поединка, наконец-то доберется до цифры «0». Ох, как же мне было плохо без экзоскелета. Пропади он пропадом этот «Кубок Марса»!
«На черта тебя здесь поставили? Дырка!» – кричали девчонки на Кирилла, а я радовался, что объектом их нападок стал не я, а кто-то другой.
Каким-то чудом мы смогли забросить «Ураганам» одну шайбу, сократив отставание до минимума. Последние секунды матча выдались драматичными. Кирилл бросил ворота и тоже ринулся в бой, пытаясь хоть как-то помочь своей громадной и неудобной клюшкой сравнять счет.
Я принимал посильное участие в штурме ворот соперников. Ураганы ушли в глухую оборону, пробить которую мы больше не смогли. Хорошо, что никто не видел моего лица за серебряным стеклом, а то, как бы я объяснил одноклубникам свою предательскую улыбку, появившуюся после того, как прозвучал сигнал об окончании матча? Мы ведь проиграли, а я улыбаюсь.
Девчонки в отчаянии бросали клюшки на лед. Будь такое возможно, они и перчатки побросали бы, и шлемы. Не обращая ни на кого внимания, я ковылял к бортику. Ко мне подъехал Ральф, но у меня стоял такой гул в ушах, что я не расслышал его слова. Он вообще мог не подъезжать, чтобы мне что-то сказать.
Вдруг меня обступили одноклубники. Они хлопали меня по плечу, а я от этих ударов едва не падал, но как-то из последних сил держался. Они благодарили меня за игру, а я им говорил, что они классная команда и я горд, что выступал вместе с ними в этом матче. Я этого никогда не забуду. Мы все этого никогда не забудем. Никто никогда этого не забудет.
Рядом прошмыгнул Снупи с колесиком в манипуляторах, которое он тащил Ральфу. Я едва справился с искушением сесть на спину робота, как на обычную табуретку, и чуть передохнуть, а потом подумал, что Снупи невольно подал мне отличную идею. Ральф ведь стал лучшим бомбардиром турнира, и пусть на память об этом у него останется шайба, которой мы играли. Еще надо вручить такое же колесико девушке, открывшей счет. Да и всем нам неплохо заполучить по колесику, но тогда первые два станут не так ценны. Нам хватит и того, что все наши имена будут выгравированы на боках «Кубка Марса». Пока мы отдыхали, этим и занимался один из роботов. Буквы выходили у него очень красивыми, с виньетками.
Ральф сделал красивый жест. Он предложил, чтобы «Кубок Марса» подняли капитаны обеих команд. Он схватился за одну ручку, а за другую – Звягин. Эта фотография обошла многие издания. Она стала исторической, почти такой же ценной, как фотография Гагарина в аппарате «Восток», Леонова – в открытом космосе или Армстронга – на Луне. Мы передавали этот кубок из рук в руки и делали вид, что целуем его, но не могли дотянуться губами даже до стекол своих гермошлемов. Наверное, кубок надо было наполнить шампанским, но мы могли наполнить его только водой.
Русские с полным правом могли претендовать на то, чтобы сперва «Кубок Марса» стоял у них на базе. В команде победителей их было ровно половина, но они милостиво позволили нам забрать трофей. Мы обещали через полгода привезти его им. Полгода земного, а не марсианского. Затем они вернут его нам, а еще через полгода мы вновь доставим его на русскую базу.
Да и вообще, между нашими базами, действительно, не такое уж громадное расстояние. Пора поближе познакомиться с нашими соседями – русскими марсианами, посмотреть, как они здесь обосновались, а им – на наше жилье. Не знаю, когда мы соберемся разыграть снова «Кубок Марса». В ближайшие пару лет в составах «Марсианских медведей» и «Ураганов Марса» может произойти лишь одно изменение. Кто-то заменит Наоми на орбите, тогда она сыграет за одну из команд, а робот лазером напишет ее имя на боку «Кубка Марса».
Родные, близкие и друзья поздравляли нас. В кают-компании еще долго наши разговоры раз за разом возвращались к игре. Ральф сказал, что когда вернется на Землю, чуть модернизирует Приз лучшего бомбардира и приделает к нему золотую подставку с табличкой, чтобы всем было ясно, что это такое. Такую статуэтку, наверное, через много лет и будут давать тем, кто забьет больше всего шайб на «Кубке Марса». Пока же Ральф развлекал им Снупи – бросал и просил принести. Робот без ума от такой игры. Он радуется этому колесику больше, чем Ральф.
С Земли нам сообщили, что у матча был хороший рейтинг, все довольны, и у них множество заявок от желающих прилететь на Красную планету, чтобы побиться за «Кубок Марса». Когда-нибудь он станет очень ценным трофеем. Тысячи людей будут мечтать о том, чтобы на его боках появились их имена. Мое имя там уже есть, а я ведь на коньках еле держусь…
Иллюзионист
– А это что за клоун такой? – спросил старшина Топилин, кивнув в сторону мужчины лет тридцати, спокойно и как-то отрешенно сидевшего на ящике со снарядами.
Такое опасное соседство его нисколько не волновало, и он не боялся раньше времени оказаться на небесах. На нем был фрак, белая рубашка с бабочкой, цилиндр, который мужчина положил на коленки, придерживая его руками в белых перчатках. Смотрелся он на берегу дико и неестественно, прямо как яркий попугай посреди воронья. По правде сказать, вороном был он, да и людей, шедших мимо него, попугаями обозвать язык тоже не поворачивался.
Грузовики подвозили на набережную боеприпасы, разгружались, уезжали за новой партией. Колонны морских пехотинцев входили на пирс. Юркие катера доставляли их к чуть покачивающимся на малой волне транспортным судам, которые на фоне темного неба казались вырезанными из картона.
Под вечер заштормило, но неожиданно непогода улеглась, хотя все ждали как раз обратного. Вглядываясь в небеса, все невольно перебирали губами, извлекая из памяти благодарные молитвы богу небесному, чье бренное тело лежит в стеклянном гробу на главной площади страны, и богу земному, который не смыкает глаз, пока не выгнали врага с родной земли. На войне все быстро становились суеверными и верили всяким приметам, а то, что непогода улеглась накануне десанта, воспринималось как очень хорошее знамение, и многие сомкнутыми щепоткой пальцами воспроизводили знак «звезды защитницы», водили от темени к правому боку, потом к левому плечу, рисуя в воздухе пятиконечную звезду, заканчивая там же, где и начинали.
Странный человек, казалось, не замечал всей этой суеты, а остальные старались не замечать его. Плечи его укрывал черный плащ с бордовой подкладкой. Некогда начищенные до блеска черные ботинки испачкались. Похоже, он боялся встать и сойти с места, потому что лужи и размокшая земля окружала его практически повсюду. Сколько уж он тут сидел, ни Топилин, ни Васнецов не знали. Они стояли и разглядывали странного человека, пока не поступила команда садиться на катер.
У Топилина появилась мысль подойти и спросить: не нужна ли помощь. Он и на руках не побрезговал бы перенести этого странного человека туда, где посуше. Впрочем, все побережье так разворотили траками, колесами и подошвами сапог с ботинками, что места почище в радиусе пары километров и не найти. Но, посмотрев на его стеклянный взгляд, застывший на одной точке, Топилин решил, что странный человек сейчас в каком-то трансе, а то и вовсе общается с богами, и беспокоить его не стоит.
– Не знаю. Он только-только приехал. Но ты правильно определил – он из цирка. Я сам слышал, – поделился информацией Васнецов.
Топилин едва не сказал, что у Васнецова не уши, а локаторы, но вовремя остановился. Зачем лишний раз напоминать другу о его лопоухости?
Васнецов, тем временем, скрутил сигаретку, набитую виргинским табаком, поступающим по ленд-лизу, и протянул её Топилину. Тот взял сигаретку и с наслаждением затянулся. Чуть подержав дым в легких, постарался сотворить из него несколько колец. Но получилось только одно. Ароматный дым приятно щекотал ноздри.
– Что и говорить – хороший у этих язычников табак. Так, говоришь, из цирка этот клоун? Ну, ясно. Будет нас развлекать перед десантом. Только вот что он нам покажет? Лучше бы артистов оперетты прислали. Те хоть поют весело и проникновенно, а лучше хор какой-нибудь. Вот от него прямо мурашки по коже. На худой конец, дрессировщики подошли бы.
– Ха, разве не помнишь, как к нам дрессировщика с тиграми прислали, а тут воздушную тревогу объявили?
– Конечно, помню, – засмеялся Топилин. Надо отметить, что многие подшучивали над его фамилией, говорили, что с ней надо было идти не в морскую пехоту, а в артиллеристы, и управляться с главным калибром на одном из линкоров Черноморского флота. – Вот умора была, когда тигры разбежались, и пришлось их повсюду отлавливать. Жаль, до мрази фашистской тогда нам далековато было, а то тигров к ним бы погнали. Представляешь, как бы они удивились?
– В штаны б точно наложили. Но тигров-то мы скоро опять увидим, да не полосатых, а бронированных. Я вот думаю, что если дрессировщик с полосатыми общий язык нашел, так почему ж ему с бронированными тоже самое не попробовать?
– Бронированные – твари бездушные, с ними нечего разговаривать.
– Да, но говорят, что циркач с нами в десант пойдет.
– Ох, зачем же он нам нужен? Он, конечно, похож на пугало, но ему только ворон на огородах пугать, если его на шесте подвесить. А вот фашистов он точно не испугает. Пусть и на носу стоять будет, и руками тучи разгонять, – сказал Топилин, оценив взглядом циркача. Говорил он все это тихо, почти шепотом. Видимо все же опасался, что циркач его услышит, рассердится и превратит в таракана. – Фашисты от такого только рассмеются до смерти.
– Результат-то будет достигнут, – заулыбался Васнецов. – Сдохнут они. А от наших ли пуль или от смеха – тут уж мне, признаюсь, все равно.
– Мне тоже. Но не циркач нам нужен, а музыканты с духовыми инструментами, чтоб исполнили: «Это есть наш последний и решительный бой». Ну, а я им из своего ППШ подпою, а ты из снайперской винтовки.
– Не каркай. Я хочу еще сапоги в Ла-Манше помыть, – Васнецов погладил правую сторону груди, где под бушлатом едва прощупывались медали «За отвагу» и «За оборону Кавказа». – Сколько городов-то еще освобождать придется от гадины фашистской? Вся Европа под ним. Всю Европу прошагать придется. Погоди ты про «последний и решительный». Я его хочу на кровати провести в глубокой старости. И вообще, смотри, как погода нам благоприятствует, хвала Ленину, Сталину и родной компартии.
Приказ о десантировании в районе поселка Эльтиген южнее Керчи им зачитали только под вечер, а то уж они несколько дней томились в ожидании, потому что всем было ясно – скоро-скоро мы вернемся в Крым. Когда накануне им разрешили чуть ли не весь день провалятся в кроватях и выспаться на всю оставшуюся жизнь, над всеми поработал гипнотизер. Проснувшись, каждый «знал свой маневр». Из-за этого и на душе было спокойно. Чего попусту беспокоиться? Если суждено тебе этой ночью заснуть навсегда – встретишься с друзьями, заснувшими раньше тебя, а Родина не оставит в беде твоих оставшихся здесь родственников: пособие будет платить, детишек, у кого есть, выучит и в люди выведет. На то она и Родина любимая.
Море дышало в лицо прохладной влагой. Вода, наверняка, была обжигающе холодной, но Топилину захотелось сбросить с себя форму, положить на нее автомат, прошлепать босиком к берегу – туда, где пенящаяся волна накатывается на камни, потрогать её пальцами, броситься следом, когда волна начнет откатываться и не убегать от следующей, встав перед ней, как утес. Он грустно вздохнул, прогоняя мечты. Сигаретка совсем скурилась. Огонь уже обжигал губы. Пришлось ее выбросить.
– Строиться! – раздался в темноте зычный голос их командира лейтенанта Соболева. У него была не глотка, а рупор, и он, наверное, мог перекричать даже крупно-дюймовое орудие, выплевывающее снаряд. Когда перед ним встали в два ряда тридцать преданных ему душой и телом морских пехотинцев, которых враги прозвали «черной смертью», но все равно боялись их гораздо больше чумы, он объявил:
– Идем в первой линии. Катер нас прямо к берегу доставит. Ножек своих почти и не замочите. Радуйтесь!
Неожиданно, Топилин увидел, что циркач стоит крайним в первом ряду.
«Совсем от страха умом повредился, видать, – подумал Топилин, – а куда Соболев-то смотрит? Что он тут цирк разводит? Правда, Васнецов ведь говорил, что циркач вместе с нами в десант пойдет. Но непонятно, зачем он нужен? Чтобы нелепым своим видом настроение бойцам поднимать?»
Ростом циркач, даже оставаясь в своем цилиндре, уступал крайнему из морских пехотинцев сантиметров двадцать. Морской пехотинец, выпятив грудь и не смея повернуть голову влево на своего соседа, все ж косился на него взглядом.
– Глаза сломаешь, Папыляев! – прикрикнул на него Соболев. – А вам, Антон Ратиборыч, не в строй надо вставать, а рядом со мной, чтоб я вас мог всем представить и показать.
Циркач прошагал какой-то мягкой кошачьей походкой к командиру. Его черные ботинки почти и не погружались в грязь. Складывалось обманчивое впечатление, что человек этот весит максимум килограммов десять, а значит – переберется через любую топь. Вот только чтобы по воде ходить, надо полностью лишиться веса. Но, может, он и по воде мог перейти Керченский пролив? Кто там его знает. Когда он встал по левую руку от Соболева, мало кто из морских пехотинцев сдержал улыбки.
– Так, улыбки отставить! – теперь уже на всех прикрикнул лейтенант. – Хочу представить вам Антона Ратиборыча. Он Персональный Ангел Хранитель нашего десанта, так что оберегать его пуще всего на свете. В десанте вести себя тихо, как мыши. Когда до фашистских линий дойдем, только ножами и прикладами работать. Не шуметь и ни в коем случае не применять огнестрельное оружие до той поры, пока нас не обнаружат. Всем понятен приказ?
– Дозвольте обратиться, товарищ командир? – спросил Топилин.
– Дозволяю, – кивнул Соболев.
– Так ведь нас еще на подходе обнаружат, не ровен час. Обстреливать начнут. Какое тут холодное оружие?
Выходило, что никакой огневой подготовки с кораблей не будет и авиация фашистские позиции не обработает. Топилину вспоминался эпизод из фильма «Чапаев», где каппелевцы наступали психической атакой, и сейчас он думал, что им предстоит нечто схожее. Но каппелевцев остановил единственный пулемет и погнал прочь, а на берегу, занятом фашистами, столько пулеметов понатыкано, что морским пехотинцам не позволят по земле и шага ступить.
– Вот ты какой непонятливый, Топилин. Не обнаружат нас. Так ведь, Антон Ратиборыч?
– Так, – тихо произнес циркач.
– Всем всё понятно? – Соболев обвел взглядом подчиненных. Никому ничего понятно не было, но вопросов никто не задал. – За мной, на катер грузиться! – скомандовал лейтенант.
Он шел первым, широкой грудью, словно ледокол, прокладывая проход кораблям, которые сами не могли пробиться через ледяные торосы. За ним, едва поспевая, семенил циркач, а уж следом маршировали морские пехотинцы.
Десантные катера выстроились странно: не в одну линию, а клином, как птицы, которые решили вернуться на родину после проведенной на чужбине зимы. Они были как тени на воде от этого несуществующего клина в небесах.
«Мы и вправду возвращаемся», – думал Топилин, сидя на корме головного катера, обхватив руками леера. Еще вспомнился ему эпизод из фильма «Александр Невский», в котором князь пояснял, что псы-рыцари наступают всегда «свиньей» или «клином». Топилин не находил связи между «клином» и «свиньей», но выходило, что шли они сейчас как раз, как те псы-рыцари. Им предстояло драться с их потомками. Нет. Не совсем он прав. По данным разведки, берег обороняли румыны. Хоть и фашисты, но все-таки второго сорта. Они не такие стойкие, как немцы. Это бодрило.
Построение через считанные минуты изменилось и стало напоминать стрелу. За катерами, в одну кильватерную линию с головным, встали транспорты, а потом к ним присоединились корабли охранения и огневой поддержки – новейшие крейсера с малой осадкой «Красный Октябрь», «Красный Кавказ» и «Красный Восток». Топилин всегда думал, что корабли с такими именами должны служить не на Черном море, а на Красном. Но глядишь, и туда они дойдут когда-нибудь, прорвавшись через Дарданеллы, и высадят десант на Африканское побережье.
«Там жарко», – мечтательно думал Топилин: зубы у него уже стучали от холода.
Да и слово «черный» в сочетании со словами «Октябрь», «Кавказ» и «Восток» не звучало, и даже воспринималась кощунственно. «Красный» – лучше и понятнее.
Палуба под Топилиным нервно дрожала. Приложившись ладонью к покрашенному серой краской металлу, он чувствовал работу двигателей и сейчас немного завидовал мотористам. У них в моторном отделении тепло. Они могут находиться там без бушлатов, а то и вовсе без матросок. Топилин с удовольствием поменялся бы с ними местами.
На корме расположился весь взвод. Морские пехотинцы напоминали сейчас мешочников, которым не хватило мест в вагоне, и из-за этого им пришлось забраться на его крышу. На остальных катерах шло еще несколько сотен морских пехотинцев и несколько тысяч десантников на транспортных судах.
Катер резал форштевнем свинцового цвета воду, бросая на палубу ошметки пены. Небо затянуло серыми облаками, между которыми изредка выглядывала Луна, прокладывая на воде серебристую дорожку. Но вела она совсем не туда, куда направлялся караван.
Пока Луну вновь не стирали с небес облака, Топилин различал на носу катера фигуру циркача. Того точно приклеили к палубе, да еще, чтобы не упал, обвязали канатами, как телеграфный столб. Циркач стоял выпрямившись, подставив лицо холодному ветру и расставив руки в стороны. Плащ его развевался, словно парус. Цилиндр на голове держался не иначе как на ремешке, таком же, как у фуражек.
Васнецов толкнул Топилина в бок и, вытянув руку, указал на циркача. Топилин только кивнул в ответ. Им ведь приказали не шуметь. Впрочем, у него от холода зуб на зуб не попадал, говорить совсем не хотелось. Он изрядно продрог, когда наконец-то на фоне темного неба начал вырисовываться берег, и привстал, опираясь на леер.
Буквально за пару минут до этого Соболев, стоявший в рулевой рубке, поднес к глазам бинокль, словно почувствовав, что берег близок и до него уже можно дотянуться взглядом, усиленным оптикой. А теперь полого поднимающийся берег видели все. Там то и дело возникали вспышки света, будто открывались глаза какого-то злого волшебника. Он бросал взгляд в море, и взгляд этот серебряной дорожкой, такой же, как у Луны, бежал по воде.
«Дьявольский луч! От такого не спрячешься!»
Подходя к берегу, корабли десантного каравана оказались как на ладони у тех, кто находился на земле. Лишь посмотри в море.
«Заметят, как пить дать заметят. Надо в дозор слепых поставить, чтоб караван не заметили. А вот когда заметят, луч этот хоть и душу наизнанку не вывернет, зато её вывернут батареи тяжелой артиллерии, зарытые на вершинах холмов».
Топилин заметно нервничал. Хотел он это от товарищей скрыть, но как такое скроешь?
Караван настойчиво шел навстречу неизбежному.
Серебряный луч, скользнув по воде, зацепил за головной катер, прошелся по его палубе, высветив фигуру циркача, и зажег огни Святого Эльма на кончиках радиоантенн.
Топилин невольно прикрылся от этого света ладонями, сощурил веки, и всё ждал, что вот сейчас свет вернется, на караван нацелятся другие лучи и корабли запутаются в них, как мухи в паутине, но ничего этого не произошло.
«Там у прожектора точно слепой стоит!»
Рулевые перед самым берегом включили винты на реверс, гася скорость. Катера мягко тыкались носами в прибрежный песок. Морские пехотинцы, сидевшие на их палубах, ощущали при этом лишь легкие толчки, не сильнее тех, что получаются, когда машина на малой скорости наезжает на рытвину. Солдаты посыпались с катеров в прибрежные волны, как горох из треснувших стручков.
Но первым в атаку бросился циркач. Причем он добрался до берега одним прыжком. Вот он-то как раз ноги не замочил. А все остальные замочили. Никто из морских пехотинцев не смог так далеко прыгнуть. Все в воду угодили. Катера подошли к берегу ближе некуда, вода не доходила до колен, но у кого-то из морских пехотинцев были сапоги с укороченным голенищем, а у большинства и вовсе ботинки. Ноги промочить – не самое плохое, что может с тобой случиться в десанте.
Топилин видел, как циркач взобрался на носовое ограждение, присел, каким-то образом удерживая равновесие, хотя леер был еще уже и неудобнее, чем куриный насест, потом выпрямился, как разогнувшаяся пружина, сильно оттолкнулся ногами и буквально взлетел, расправляя руки, которые из-за его дурацкого плаща превратились в настоящие крылья.
Полет был завораживающим. Циркач приземлился, опять присел и бросился вперед на четвереньках, как зверь, взбираясь по пологому склону. Морские пехотинцы едва за ним поспевали, а ведь многие из них показывали такие высокие результаты в беге, что любой не посрамил бы честь родной части даже на соревнованиях Пролетарской спартакиады.
Они тенями бежали по берегу, невесомые, неощутимые.
Быстрей, быстрей – прочь от берега, где ты совсем беззащитен.
Топилин, закинув на плечо бесполезный пока автомат, пробовал не отставать от циркача. Да какое там. Зацепившись за камень, он растянулся на земле. На зубах что-то захрустело. Хорошо еще, что он успел выставить перед собой руку, а то точно расшиб голову. Подняться ему помог Васнецов, но Топилин от него отмахнулся. Хотел сказать что-то злое: «отстань, не обращай на меня внимания», но вспомнил о приказе хранить молчание и прикусил язык.
Гипнотизер вложил в них и всю информацию, которую раздобыли разведывательные самолеты. Берег был теперь им знаком, точно они уже не раз бывали здесь.
Румыны как-то подозрительно молчали. Не готовят ли они ловушку? Не могли же они умереть от какой-то неведомой болезни, которая выкосила всех за считанные минуты. Прожекторы продолжали бесцельно шарить по воде. Вряд ли их направляет костлявая рука мертвеца.
Тем временем, транспорты встали на рейде. С них спустили баркасы, которые в челночном режиме переправляли на берег десантников. Всё новые волны наступающих накатывали на берег.
Топилин увидел первую линию фашистских окопов и пулеметные гнезда. До него донеслись глухие удары, всхлипы. Там шел бой. Вернее, морские пехотинцы уничтожали совсем не сопротивляющегося врага.
Прыгнув в окоп, Топилин буквально налетел на румына, смотревшего по сторонам непонимающим взглядом. Обхватив могучими руками его голову, морской пехотинец свернул ему шею. Наблюдая за тем, как угасает жизнь в глазах врага, Топилина вдруг обожгла догадка:
«Они нас и вправду не видят! Они не видели корабли, и они не видят нас! Вот почему мы смогли подойти к берегу! Вот что сделал циркач! Вот что сделал наш Ангел-хранитель! А мы-то над ним смеялись. Теперь над собой будем смеяться, если вернемся!»
Он представил, какой ужас охватил души фашистов, когда их товарищи неожиданным образом стали умирать и когда у них невесть откуда возникали кровавые раны, как какие-то стигматы. Но те ведь должны возникать на руках и ногах, а морские пехотинцы все больше оставляли их на горле и груди врагов.
«Да я бы сам в штаны от такого наложил. Благим матом заорал. А что? Недаром нас «черной смертью» кличут. А она должна приходить незаметно».
Морские пехотинцы захватили батареи на вершинах холмов: какие смогли – развернули в обратную сторону, и, оставив в качестве прислуги подоспевших десантников, покатились вниз. И вот только тогда румыны начали подозревать, что происходит что-то неладное. Наверное, на эти мысли их навело то, что перестали отвечать рации постов обороны первой линии.
В воздух, шипя, поднялось несколько осветительных ракет. Где-то в глубине берега бухнуло орудие. Снаряд, пролетев над вершинами холмов, врезался в воду в нескольких кабельтовых позади кораблей огневой поддержки. Поднялся столб воды, завис, как колонна, поддерживающая крышу древнего храма, а заодно и небеса над ним, но не смог устоять и рассыпался, опадая брызгами. И тут же заговорило сразу несколько батарей, расположенных в глубине берега, но там еще не разобрались, где находится противник, полагая, что он даже не высадился.
Дружный залп крейсеров по заранее обнаруженным разведкой точкам был страшен. Тугая воздушная волна накрыла тех, кто дрался на берегу. Уши заложило от противного гула. Низко прошли советские штурмовики, выронили бомбы далеко впереди от наступающих морских пехотинцев по пока одним им только видным целям. Ночь расцветилась вспышками, взметнулись к небесам огненные фонтаны и по тому, что все они выстраивались в некую кривую линию, угадывалось, что штурмовики разбомбили на дороге фашистскую колонну. Но противник уже подтянул силы, с которыми мог контратаковать. По склонам холмов ползли серые тени, чтобы вырвать утерянные позиции у черных теней.
В горячке начинающегося рукопашного боя Соболев поймал Топилина за руку и завыл ему на ухо:
– Уведи егоооо! – лейтенант кивнул в сторону циркача, которого закрывали своими телами трое морских пехотинцев. Глаза у Соболева были дикими, покрасневшими, а говорил он так, точно его немного контузило. Может, так и было. – Егооо надоо сберееечь! Ооон дороже всеееех нааас! Ты пооонял?
Топилин кивнул, обнажая зубы в некоем подобии оскала. В эту секунду в голове его пронеслось сразу слишком много мыслей: и о том, что лейтенант дает ему важное поручение, и о том, что он все-таки нужнее здесь. Пререкаться он не стал и бросился к циркачу. Тот стоял, склонив голову на грудь, опустив руки, точно механическая кукла, у которой кончился завод, и когда Топилин закричал ему о том, что надо уходить, Антон Ратиборыч на это вообще никак не отреагировал, а когда морпех схватил его за руку и потянул за собой, начал оседать.
