В своем ограниченном жизненном опыте я могу подобрать только одну аналогию происходящему – общение со старцем о.Иоанном Мироновым – когда с ним общаешься, кажется, что весь мир отодвигается, тускнеет и блекнет и что всё внимание о.Иоанна отдано только тебе, что он на все 100% поглощен только твоими проблемами. Отец Валерий рассказывал, вспоминая, что о.Иоанн Крестьянкин тоже встречал любого незнакомого человека так, словно с нетерпением ждал его много лет подряд. Вот и здесь с нами происходит нечто подобное.
Придвинувшись к Устинье поближе вместе со стулом, я приблизил своё лицо почи вплотную к её лицу; чувствую её подвижные гибкие руки в своих руках… Мы как две закадычные подруги… нет, я как Иоанн Богослов на персях у Христа – пристально внимаю происходящему с нами…
В коридоре раздается шум, голоса и в палату входит Марина К. – её густой баритончик не спутаешь ни с чьим голосом. Не вижу её, но чувствую – происходящее в палате задевает её за живое, однако, вместо того, чтобы тоже погрузиться с нами, присоединиться к происходящему, она выхватывает телефон и пытается запечатлеть в этом мраке то, что её так поразило. Слева и справа от нас 5-7 раз раздается щелчок затвора, вспышки света озаряют лицо насельницы, я понимаю, что кульминация встречи пройдена и начался этап завершения.
Фотографирование меня нисколько не смущает и не нарушает родившейся взаимности, но возникает некоторое сожаление, ибо любовь нельзя понять и удержать, разложив на составные части, а возможно только в ней быть, в нее погрузиться, приняв её целиком. Но я в принципе рад, что Марине также что-то досталось…
Позже, в машине, по дороге на всенощную мы обсуждали с ней открывшееся нам, мы с Лю предположили, что это происходит с сёстрами из-за обета. Марина сказала, что и у неё, несмотря на отсутствие обета, бывают проблески подобного. Думаю, послушание – это ключ к происходящему. И молитвы духовника, конечно. Мы пустое место без этого.
Взгляд со стороны
23 декабря 2017 г., дом семьи Сорокиных
Вечером, когда Марина прислала мне вКонтакте три наши с Устиньей фотографии, я написал ей:
– Что ты такого увидела? Почему вдруг стала фотографировать? Что тебя зацепило?
– То, с какой любовью и лаской Устинья Яковлевна к тебе отнеслась, как сыночком нарекла. Как им, бедным старикам, необходимо внимание. Каково это – пережить своих детей…
– Ну её сыну-то было 70 лет – это немалый срок! И не каждому столько жизни даётся прожить. А внимание нужно любому. И мне. И тебе. Без внимания и любви человек вянет и засыхает, как цветок без влаги.
– Ну вот у вас и было взаимное общение в любви, очень трогательно. А что касательно возраста детей… – его нет. Для матери и 70-летний остаётся все-равно маленьким сыночком, да и что наши года?! Я вот стою перед батюшкой, губки надуваю, капризничаю, чуть ли не ножкой топаю, и понимаю, что мне даже не 18, а все 5.
Спроси любого старика, верит ли он, что ему столько лет? И любой ответит: «Нет, не верю!» Жизнь пролетела незаметно, а у души нет возраста.
– Ты права, Марина. Вставлю твои золотые слова в свой братский дневник!
Для себя отмечаю, что происходящее нельзя назвать моей единоличной фантазией, так как даже такой всегда критично настроенный человек, как Марина К., свидетельствует о подлинности моего опыта.
Осмысление
23 декабря 2017 г., дом семьи Сорокиных
Отметил, что некоторые действия я выполняю под копирку с отцом Валерием, но при этом они доступны осмыслению, наполняются моим личным опытом и пониманием.
Например, то, как я смотрел на Устинью было, – я внезапно осознал, – полной копией того, как о.Валерий смотрит порой на нас. Теперь я воспринял, наконец, что он смотрит на нас из реальности Любви. Умом я и раньше это понимал. Но теперь осознал изнутри, пропустил через себя, прожил, как личный опыт.
Или, когда я сказал Устинье на её замечание, что она не знает, кто такая Марина:
– Это – наш новый повар. Теперь у вас всегда будет вкусно приготовлено, потому что Марина всё, что делает в жизни – делает с душой. И это было сказано мной в интонациях нашего духовника и не было неправдой, а было, – как бы точнее выразиться, – взглядом поверх земного человека на всё то лучшее, что в нём есть и чем он может с Божьей помощью стать. Ранее мне не был доступен подобный взгляд на другого человека.
Или вот ещё пример: когда Марина напомнила, что пора уходить, я сказал, мол, Устинья Яковлевна, Вы меня отпускаете? И сделал это не из соображений этикета, хоть и много раз до этого я в точности повторял этот оборот речи за о.Валерием и о.Алексеем К. (думаю последний тоже научился этому от своего благочинного), просто потому, что он мне по форме нравился, отдавал стариной и чем-то ещё неуловимым… А в этот раз я сказал эту фразу осмысленно, так как прекратить возникшие отношения нужно было не резко и не грубо, но по взаимному согласию и добровольно. Впервые эта фраза наполнилась для меня подлинным смыслом, внутренним содержанием.
Кстати, слепота Устиньи Яковлевны, которая на первых порах общения помогала мне лично не смущаться, потом стала помехой в том смысле, что сильно захотелось видеть её глаза, живой отклик в них, а в конце встречи стало ужё всё равно, потому что уже не понимаешь, чем ты смотришь – глазами ли, сердцем ли и что именно ты видишь – телесную оболочку или душу близкого человека.
* * *
Распрощавшись, мы вышли в коридор и добрались до столовой. Сёстры нарядили ёлку, атмосфера была праздничная. Кроме нас в помещении были насельницы монахиня Александра и Вера Пампушкина. Марина и Люда и о монахине и о Верочке, высказывались хоть и по доброму, хоть и с улыбкой, но столь свысока, что это резало моё сердце, словно ножом. Так и хотелось сказать: сёстры, дорогие, неужели вы не видите, кто перед вами – что это за чудесный и милый человек и как вы кривите душой, вредите себе, отвергаясь Любви, возвышая себя и принижая Истину того, что человек, стоящий перед вами – бесценен, уникален и бесконечно дорог Богу и потому, через это – дорог нам, мне лично.
По опыту я знаю, что такие высказывания ни к чему хорошему не приводят. Мало знать в глубине какую-то непреложную истину, недостаточно чувствовать её сердцем, нутром. Нужно сделать эту истину частью своей жизни, провести её до самых материальных составляющих своего существа – сделать естественной частью себя… и только так возможно что-то донести до другого. Это длинный путь, недоступный гордости, но нетрудный для Любви. Именно так и доносит о.Валерий до нас то, что считает важным.
Я, конечно же, промолчал. Ведь смысл происходящего – увидеть в себе то же самое отношение к людям. Спасибо, Господи, что открываешь мне мою немощь посредством сестёр!
* * *
Через два часа, на Богослужении в храме И.Милостивого я перевариваю и усваиваю этот богадельничный опыт, словно после какого-нибудь тренинга-интенсива, вот только разница в том, что на мирских тренингах произошедшее доступно уму и чувствам и ты перепроживаешь, осмысливаешь, структурируешь этот свой опыт заново. Происходящее же в богадельне не доступно моим чувствам, лежит за пределами моих рецепторов и моих возможностей восприятия. Сердцу достается тихая радость, лицу – улыбка, чувствам – покой. Но это всё побочные эффекты, а вот происходящее в глубине остается для меня незамеченным. Однако душа этим наполняется, научается и насыщается. Незримо.
И снова сам собой пишется дневник. И снова на сердце радостно.
Делиться любовью
25-26 декабря 2017 г., храм А.Критского, богадельня
Люба почитала мой дневник и сказала:
– Я тоже хочу, как Устинья Яковлевна!
– Что именно? Лежать в кровати целыми днями?
– Нет, чтоб ты смотрел на меня так же, как на неё!
Делаю большие круглые глаза…
– Ой! Перестань, детей напугаешь!
Конечно, разве можно подделать действие благодати? Или прикинуться любящим? Обман тут же будет раскрыт.
* * *
Сегодня я сильно недомогаю. Повысилась температура, гнойные пробки в горле и проч. Однако предстоящее мероприятие не даёт возможности отлежаться. Заехал в богадельню буквально на минутку, чтобы забрать свой белый халат с нашитым красным крестиком на кармане – едем на север города с визитом в сестричество о.Сергия Филимонова.
Сестры встретили приветливо. Приятно чувствовать себя в богадельне немного освоившимся. На пороге 3-го отделения стоит Саша П. в зеленом платочке кандидата в испытуемые. Отрадно видеть её здесь, с нами. Она талантливая, живая и большая умница и мы ещё все будем вдохновляться её полётом. На заднем плане в самом конце коридора у раскрытых дверей палаты на полу стоят пустые санитарные носилки.
– Что-то случилось?
– Насельница Ирина умерла…
Жизнь и смерть в богадельне соседствуют очень тесно.
Зашел к назначенной мне Зинаиде Тимофеевне – она спит с приоткрытым ртом. Посмотрел, наконец-то, на её лицо при свете дня. Постоял немного. Пошёл к Верочке Пампушкиной. Уселся на горшок, и смотрю на неё.
Верочка старательно занимается инвентаризацией своей тумбочки. Вытаскивает из ящиков разные вещи и предлагает по очереди мне. Она как ребенок, но ее нестяжательность и готовность раздать все – поражает. Смотрю на все это и становится стыдно за собственное неправильное отношение к вещам. А вот у Верочки оно правильное. Она понимает, что копить бессмысленно, и всё готова отдать. У бабушек, оказывается, можно многому поучиться. Они уже не зацеплены так за мир, как мы, многие желания и страсти в этом возрасте естественным образом затихают. Не исключаю, что я ещё переменю это своё мнение, побольше узнав их.
Снова появляется Ира Ф. это уже не случайность. Она в свойственной ей манере выражает недовольство тем, что мы с Верой едим круассаны, найденные в недрах её тумбочки. Аргументирует, вроде всё разумно, но душа не соглашается с подобным отношением. А чего я от нее хочу? Мягкости? Так её во мне тоже отродясь не бывало. Вежливости? Внимательности? Или мне следует выработать какое-то отношение к происходящему? Нужно будет задать вопрос об этом духовнику…
* * *
Вечером на машине едем с сестрами в Державную. Я за рулём. По дороге читаем акафист св.Николаю. По приезде в храме читаем акафист Сергию Серебрянскому, точнее то, что нам от него осталось – последний икос. Так хорошо среди близких по духу людей.
Приехали, когда все уже были в сборе и шёл молебен с акафистом. Опоздали мы аж на целых сорок минут. Отец Валерий бросил на нас первый суровый взгляд, потом, чуть позже – второй – помягче… третий брошенный на нас взгляд был ещё теплее. Чувствуется, что идёт внутренняя работа. Научиться бы так же – хотя бы сгладить последствия, если не могу их предупреждать.
В большом зале для нас были накрыты столы. Отец Валерий, сидя под огромной величественной иконой Державной Божией Матери, зачитывает свой доклад о Диалоге Любви. Заметно волнуется. Доклад звучит свежо и жизненно, чувствуется живой интерес сестёр другого сестричества.
Потом зачитывали Любин дневник, доклад Люды Е. и стихи Гали С. В конце показали на большом экране фильм-интервью с насельницами, снятый м.Ниной. На большом экране еще глубже проникаешься богодухновенным смыслом сестрического пути, точнее понимаешь, зачем нужны встречи с насельницами. Это, оказывается, необходимо обоим: и сестре, и насельнице.
* * *
На следующее утро мама и младший брат привычно переругиваются на кухне. Пытался было как обычно присоединиться к ним, но… сформировавшийся в богадельне некий островок позитивного опыта не дает погружаться в повседневное болото. Такое чувство, словно под ногой в трясине появилась опора. И пережитый опыт напоминает о себе, оглядываюсь на пережитое вчера в богадельне, и не хочется жить, как прежде. Хочется быть иным… По-Божьи устроенным. Ну хоть немного.
Всесилие любви
28 декабря 2017 г., храм А.Критского, богадельня
Перед занятиями, ещё на сестринском молебне, надел на себя врученное мне при посвящении братское облачение. Почувствовал сразу, словно тонкая и плотная броня, доспех, покрыл меня со всех сторон. Сразу отступили тяжёлые чувства, которые, как голодные звери, ходят вокруг меня уже который день.
Сегодня, сразу после сестрических занятий, иду к бабушкам с опаской, так как, во-первых, продолжаю недомогать и, во-вторых, помню свой последний слабый, можно даже сказать неудачный, опыт. Неудачный он потому, что не произошло самого главного – Диалога Любви.
Верочка Пампушкина на месте. Я видел её ещё до занятий и перекинулся несколькими фразами. Она пребывает в своей стране детства и такое чувство, что вокруг неё порхают бабочки и светит солнышко. Говорят, за сиротами Бог присматривает особо и горе тому, кто обидит сироту.
А у меня в жизни был такой эпизод: я очень сильно ранил сердце одной сироты и расколотил об пол у неё на глазах дорогую её сердцу вещицу, доставшуюся ей от отца. С тех пор, сколько я ни исповедовал этот свой грех, боль и горечь от этого поступка меня не оставляют. Один раз в магазине я услышал, что девушка сказала продавщице, что она – сирота, и я хотел подбежать и заплатить за нее, т.к. там были какие-то проблемы с оплатой, сказав, что я так рад, что могу хоть как-то поспособствовать сироте, искупив свой грех, совершенный в юности. А может быть Вера Пампушкина и есть та самая сирота, которую мне послал Господь по моим немым просьбам?
Пошел к Зинаиде Тимофеевне. Этот мой третий заход опять оказался неудачным. Она снова безмятежно спала. Ну и ну! Как тут будешь выполнять послушание? Впрочем, как Бог даст.
Зашел в соседнюю палату к Устинье Яковлевне – она тоже спала. Наконец-то разглядел её соседку – довольно стройная старушка с вытянутым страдальчески-тоскливым лицом, укутанная в халат красного цвета, украшенный орнаментом с какими-то странными насекомыми – помесью жука и Божьей коровки. Это она стоически терпела тогда наши громкие разговоры с Устиньей.
– Здравствуйте! У Вас ножки не мёрзнут?
– Конечно мёрзнут.
– Ну так давайте я укрою Вас одеялком…
– Это не поможет, – с драматическим выражением лица говорит она, – тут ведь так накидывают оттуда, так накидывают, словно я по колено в земле, да не просто в земле, а в сырой, мокрой земле…
Образно говоря, это действительно так, учитывая её почтенный возраст. Впрочем, начинаю понимать, что насельница дементная, если не хуже. У меня нет специально медицинского опыта, чтобы профессионально определить это по каким-то признакам. Снова по сердцу пробегает лёгкий холодок и замешательство – то ли я делаю, туда ли лезу? Решаю, что надо попробовать найти хоть какие-то точки соприкосновения. В уме начинает крутиться Иисусова молитва.
– Как Вас зовут? – спрашиваю, а сам разминаю ей ступни, на которые уже надеты как минимум две пары носок. Снова хочется согреть её теплом своего сердца, своих рук. Какая-то часть меня скептически смотрит и даже комментирует то, чем я занимаюсь.
– Ну что ты творишь?
– А что я ещё могу делать. Хоть какой-то контакт с насельницей – настоящие живые пальчики под моими руками. Вдруг согреются?
– Это у тебя нервное, – ругается мой внутренний скептик.
– Конечно нервное. Мне, честно говоря, страшно и подойти к её унынию, потому что я со своим-то не знаю, что делать! А оно у неё, минимум, десятилетней выдержки.
– Щекотки не боитесь? Щекочу её…
– Нет. А вот эта, как её…
Понемногу диалог налаживается. Мне, пусть и с большим трудом, удаётся кое-что узнать. Её имя – Тамара Григорьевна. Казённая табличка над кроватью, где стандартно указываются ФИО насельницы, почему-то отсутствует. У неё есть дочь – Наташа. Есть ещё какая-то соседка, весьма негативная. Сознание её путается, подолгу выискивает слова, чтобы описать то, что она пытается, но уже не может уловить.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
