Владимир Орестов "Эобара"

Ничего хорошего это не значило. Вероятно, – понял Леонид, – сейчас будет вторая часть Марлезонского балета. Вполне возможно, рыжий пошёл за раскалёнными щипцами и сейчас вернётся!

Чтобы хоть как-то занять время, он принялся разглядывать свою комнату: старый комод в углу комнаты, детские игрушке в большой картонной коробке напротив кровати, огромного плюшевого бегемота, сидящего в изголовье кровати. Леонид и не помнил, что у него была такая игрушка в детстве.

Ему было грустно и тоскливо. В ванной перестала литься вода, послышались шаги.

Мама… – горько подумал Леонид и проклял всё на свете, что он нем и бесплотен и что не может распахнуть дверь, обнять её и сказать все, что не успел…

В комнате появился второй гость, и все мысли о прошлом моментально вылетели у Леонида из головы.

У второго гостя не было лица, да и со всем остальным у него были проблемы.

Леонид вообще не был уверен – являлось ли человеком то, что возникло посреди комнаты из ниоткуда.

Словно кто-то швырнул в центр комнаты дымовую шашку и, по какой-то причуде природы, чёрный густой дым обрёл жизнь, сложившись в силуэт человека – высокого, с длинными руками и ногами и вытянутой головой брахиоцефала. На месте лица не было ничего – только завихрения того же чёрного дыма.

И тут существо фыркнуло под нос, которого у него не было. Звук прозвучал абсолютно по-человечески, хоть и достаточно неприятно.

Кем бы ни было существо в комнате – призраком, демоном, духом – смеяться оно могло.

И от этого было ещё страшнее.

Дымный гость, человек-без-лица направился в сторону спящего мальчика, вокруг фигуры гостя немедленно закружились маленькие протуберанцы чёрного дыма.

Такого же чёрного, как и рубец на шее Леонида.

Подойдя к кровати, визитёр тщательно оглядел игрушечного бегемота и внезапно захохотал неприятным, хриплым смехом, напоминающим скрип металла по стеклу.

К сожалению, смех не разбудил маленького Лёню, тот лишь заворочался на кровати и перевернулся на другой бок. Человек-без-лица очень характерным жестом утёр отсутствующие у него глаза и с какой-то показушной серьёзностью отвесил поклон бегемоту, словно на полном серьёзе приветствовал его.

Поздоровался с игрушкой, ну и иди куда подальше! – Леонид больше не мог беспомощно ждать окончания происходящего. – И протуберанцы свои забери!

Да, действительно, отдельные клубы чёрного дыма в последние секунды обрели волю и начали по-хозяйски летать по комнате, кружась уже не столько вокруг человека-без-лица, сколько над спящим мальчиком, который, к счастью или же, к сожалению, не был в курсе столь пристального паранормального внимания к своей персоне.

Второй визитёр изучал мальчика несравнимо больше времени, чем первый. В какой-то момент человек-без-лица, даже начал мурлыкать под несуществующий нос неизвестную Леониду мелодию.

Время тянулось как резина. Ему показалось – прошёл час, не меньше, хотя старые ходики на стенке показывали, что с момента появления в комнате существа из дыма прошло не больше пяти минут.

Мурлыканье становилось всё громче и громче. В какой-то момент Леонид понял, что это не просто песня, это что-то гораздо большее. И, одновременно, с тем, как громкость звуков стала оглушительной (Почему никто этого не слышит?!), человек-без-лица резко поднял вверх левую руки с длинными, сложенными из чёрного дыма пальцами.

А мгновение спустя три пальца с силой коснулись спящего мальчика, и тот зашёлся истошным криком, хватаясь рукой за горящую огнём шею, в то время как ветер, налетевший в форточку, выгонял из комнаты несколько заблудившихся клубков дыма – всё, что осталось от призрачного гостя…

5. Леонид пришёл в себя резко, одним рывком, однако потребовалось некоторое время, чтобы осознать – ему не семь, а двадцать пять, почти двадцать шесть, и он не в своей миниатюрной комнате родительской квартиры на Костюшко, а у себя дома, лежит на полу в прихожей.

Шея болела, но боль эта была похожа на комариный укус, по сравнению с тем, что Леонид испытал тогда, в детстве – теперь он полностью вспомнил своё тогдашнее пробуждение среди ночи и ту боль, подобной которой он не испытывал никогда – ни до, ни после того случая.

В квартире почему-то пахло палёным. Что-то горело.

Не затушил сигарету?! – волевым усилием Леонид заставил себя подняться на ноги. Голова кружилась.

Нет, на открытой лоджии, просматриваемой из прихожей, всё было в порядке, пахло из прихожей. Оглядевшись, Леонид быстро нашёл источник запаха.

Сашкин пятак, раскалённый до бела, лежал на ламинате, который несильно дымился и, собственно, и был источником неприятного запаха.

Не рискнув повторять подвиг Фродо, Леонид метнулся на кухню, где на полочке со времён занятий по оперативной хирургии валялся пинцет. Схватив монету, он отнёс её в ванную и бросил под струю холодной воды. Облако пара мгновенно заполнило всё помещение.

Да, это было не кольцо Всевластия. Леонид умудрился избежать нового ожога – на этот раз абсолютно обычного. Или… не совсем?

Леонид вернулся в прихожую и ещё раз оценил последствие своего «транса» в виде безобразного чёрного пятна на полу, после чего покосился на себя в зеркало. Рубец, переставший болеть, был на месте – только теперь Леонид явно видел в нём отпечаток трёх пальцев

– Может, ты всё-таки что-то употребляешь? – спросил Леонид, вспомнив последний разговор с Надей, затем пошёл на кухню.

Щёлкнувший выключатель чайника вернул немного душевного покоя, а сигарета, выкуренная прямо на кухне – несколько успокоила нервы.

Мимолётное желание позвонить брату и попросить найти через его связи компетентных специалистов, Леонид подавил. Вместо этого он набрал Павла Петровича и за баснословную сумму махнулся сменами с завтра на послезавтра. Удобно, когда у человека есть ипотека – тогда любое предложение, несущее в себя хоть какой-нибудь капитал, приобретает особую привлекательность. Даже во втором часу ночи.

Скорбно покосившись на часы, Леонид в рассеянно потряс банку с растворимым кофе – после визита брата гранул осталось на донышке. Он очень сомневался, в том, что сможет заснуть, и главное, в том, что будущий сон станет отдыхом, а не заполненным призраками кошмаром, логически проистекающем из недавнего видения.

Забранный из ванны, остудившийся пятак выглядел абсолютно таким же, как и до происшествия. Леонид посмотрел на монету, и чуть было не начал вновь крутить её между пальцами – опомнился в самый последний момент.

Хватит с меня… всего этого – решил он и убрал пятак в карман. Было ли видение вызвано монетой? Почему она так нагрелась? Что это всё значит? – тщетно искать ответы на эти вопросы он мог и завтра, а сейчас…

Спать или не спать? – с трудом сдерживая зевок, спросил сам себя Леонид.

В итоге он так и заснул, сидя на кухне и подложив банку с кофе под голову.

Разбудил его телефонный звонок. Было пять минут пятого. Осоловевший после сна в неудобной позе, Леонид удивлённо уставился на номер. Звонили из реанимации 5-й хирургии.

Опять что ли у нас дежурная трубка сдохла? – предположил Леонид. – Вот и звонят на первый найденный номер! – Он почувствовал, как внутри нарастает раздражение:

– Алло. Я сегодня не дежурю, сейчас продиктую наш городской, – ответил он скороговоркой.

– Лёня, стой, я по другому делу, – ответил знакомый доктор из хирургической реанимации… Гена… или Жора, – Леонид не помнил. – Тут такое дело… – на этих словах, он почувствовал, как где-то в глубине тела у позвоночника неторопливо заворочался какой-то мокрый слизняк. – У тебя есть брат Борис?

Слизняк заполнил всё тело и сдавил глотку:

– Что с ним?

– Жив, не беспокойся, – ответил Гена-Жора. – Его только что из операционной к нам перевели.

– Что с ним?! – крикнул Леонид, одновременно пытаясь надеть ботинки.

Реаниматолог на том конце трубки задумчиво откашлялся и, наконец, неуверенно ответил:

– Э-мм, знаешь… такое ощущение, что ему пытались отрезать голову. Он сейчас стабилен, но вообще… Приезжай. На месте поговорим, – Гена-Жора повесил трубку.

Пока Леонид ехал на такси в клинику, ему успели позвонить Паша-водитель и сиплый мужчина, представившийся капитаном полиции.

Глава 7 Страхи. Старые и новые

1. 1881 год

Отец Петра с детства пытался научить своего малокровного сына верховой езде. Мальчик сопротивлялся, как мог: притворялся больным, плакал, прятался. Лошади, следует заметить, тоже не испытывали желание нести на себе рыдающего и сучащего ногами барчука и то и дело норовили скинуть или ухватить зубами.

Отец не сдавался. Он хватал в охапку захлёбывающегося слезами сына и, сжав крепко-крепко, упорно сажал на спину старого, практически слепого Инцината. И, что бы мальчик ни делал, как бы не пытался высвободиться, плюясь и пытаясь цапнуть отца зубами, ничего не помогало. Отец держал намертво.

Так же, как держало его сейчас Чудовище, ворвавшееся в комнату и завалившее Петра на пол в нескольких метрах от спасительного окна. В нос бил отвратительный кислый запах, а два нечеловеческих глаза – оранжево-фиолетовых, без зрачков и радужки, смотрели на жертву и одновременно сквозь неё, куда-то значительно дальше и глубже.

По сравнению с собой в детстве, Пётр значительно возмужал, а скорее раздобрел, но все его силы были ничтожны по сравнению с той мощью, с которой Чудовище давило на него, прижимая к полу руками и ногами – холодными и слишком твёрдыми для того, чтобы быть человеческими.

Рот… нет, не рот, пасть, щетинящаяся сотней мелких зубчиков, распахнулась и что-то длинное и тёмное – похожее на хоботок комара, только в десятки раз толще и длиннее, начало медленно выдвигаться оттуда.

Пётр кричал как оглашённый, но никто не спешил к нему на помощь. Судя по всему, другие обитатели меблированных комнат в ужасе попрятались, стоило только им услышать грохот выбиваемой двери и вопли Петра.

Жалкие трусы! – Он не испытывал иллюзий на тему того, что другие жильцы могли бы справиться с Чудовищем, но, они могли хотя бы отвлечь его и дать Петру время, чтобы спастись бегством.

А потом, в голову Петра внезапно пришло непонятно откуда взявшееся понимание – никто в доме ничего не слышит.

Хоботок, растущий из глубины оскаленного рта: омерзительный, тёмно-коричневый, покрытый волосиками и какой-то слизью неумолимо опускался ниже и ниже, целясь прямиком в шею Петра, словно намереваясь оставить поцелуй на бледной, залитой потом коже…

Если бы не шок, в котором пребывал Пётр, он бы возможно заметил некую иронию судьбы: именно так, придавливая своим весом, он предпочитал «общаться» с симпатичными служанками…

Хоботок был уже совсем близко…

…острая боль, которую тотчас же сменилась зверским холодом, побежавшим, поскакавшим по всему телу от раненой шеи; всхлип, будто бы из полупустой ванны вытащили затычку и окончательно перешедший на визг крик Петра, отчаянно дёргающегося под убивающим его Чудовищем.

Последовал ещё один острый укол боли, и хобот вышел из раны на шее: теперь уже не тёмно-коричневый, а тёмно-красный. Хватка Чудовища ослабла и, высвободив обе руки, Пётр оттолкнул от себя убийцу. Чудеса, но ещё недавно казавшееся стотонным чудовище, отлетело от него в сторону с поразительной лёгкостью. Из пасти с торчащим хоботком раздался странный звук – то ли плач, то ли хохот.

Вскочив на ноги, Пётр ринулся вперёд на монстра, который почему-то двигался теперь медленно и как-то неуверенно.

Удар! – нелепый, неправильно сложенный кулак втыкается в грудь Чудовищу.

Что-то хрустит, будто тараканья спинка под каблуком. Противника кидает назад.

Ещё удар!

Вновь тот же самый звук – не то смех, не то рыдание.

Удар…

Третий раз Пётр ударить не успел. Вновь возвратив прежнюю скорость, Чудовище, одна из рук которого безжизненно висела, ринулось на него, швырнуло со всей дури об стену и, выбив стекло, выпрыгнуло в окно. За его спиной распахнулись яркие, оранжево-красные крылья.

А Пётр, всхлипнув, зашатался и сполз по стене. Минутная горячка отпустила его. Взявшиеся ниоткуда силы закончились.

По груди текло что-то мокрое и горячее, штаны были напротив холодны, но не менее влажны. Позвоночник горел огнём – тварь умудрилась сломать мне хребет, – подумал Пётр, уже чувствуя, как его душа покидает тело.

В последний момент вспомнились слова старой дуры-цыганки: «Ждёт смерть тебя, барин в лесу, который не лес, от человека, который не жив, и не мёртв и, вообще, не человек. Бойся фонарей, в них – гибель твоя».

– Дура, выкуси, – пробормотал Пётр и умер.

Чья-то нога с силой впечаталась ему в бок. Незнакомый каркающий голос со слышимым презрением произнёс:

– Вставай, увалень, если хочешь жить! Вставай!

– Я умер, – не согласился с требованием незнакомца Пётр.

Новый пинок был ещё более чувствительным:

– Нет, не умер. И тебя впереди ждёт мир, полный чудес и волшебства. Только, чтобы в него попасть, тебе надо оторвать свою грязную задницу от пола! Альтернатива есть, но она тебе не понравится. Или ты хочешь ещё сладостных объятий своего нового друга?!

2. Лестница, ведущая из Мастерской в Город, упоминалась минимум в легендах пяти различных миров. Однако, ни в одной из них не рассказывалось о её важной особенности – высоких мраморных ступенях, которые могли доставить крайне много неудобств старому человеку с больным коленом.

«Трижды клятая… (шаг), поганая (ещё шаг), рождённая ущербным разумом (ещё один) лестница! Уфф, – Читающий Вероятности перевёл дыхание, – Сто шестьдесят три» – он посмотрел за спину, а затем вперёд – к его глубочайшему разочарованию, он преодолел не более трети пути.

Спроси его, зачем он, впервые за несколько лет, покинул место своего добровольного заточения и решил выбраться в город, он бы не ответил. Застыдился бы. К счастью, гана поблизости не было, а все ткачи, встреченные им в залах Мастерской только удивлённо провожали хромающую фигуру заинтригованными взглядами. Читающий Вероятности с большим удовольствием при каждой такой встрече одёргивал рукав мантии, демонстрируя всем желающим безобразную культю.

Даже самому себе он едва ли мог признаться в причине своего «выхода в свет». Всё дело было в том, что ему приснился сон. Обычный человеческий сон или скорее даже, воспоминание из прошлой жизни. Маленький рыночек, скрытый под сенью деревьев и дурманящий аромат свежей сдобы, поднимающийся над прилавками пекарей. Именно приснившийся аромат заставил Читающего Вероятности покинуть пределы Мастерской. Аромат и внезапное, но непреодолимое желание подержать в руке горячий, только что выпрыгнувший из печи, бублик.

О том, что ему придётся пройти все четыре проклятые сотни ступеней лестницы, в тот момент он даже не подумал.

«Может пора прекратить позориться? Вернуться в Мастерскую и, если уж тебе так нужна сдоба, сказать любому из служек о твоём глупом желании?» – поинтересовался Читающий Вероятности у самого себе и тут же зло покачал головой.

Нет. С тем же успехом он мог приказать отнести себя вниз на паланкине.

Оба варианта его не устраивали. Какое-то странное, неуловимое чувство, оставшееся вместе с ним с момента пробуждения, гнало его вниз – на городской рынок, за дурацкой сдобой. Непременно пешком.

«Что ж, маразму следует потакать!» – Читающий Вероятности продолжил спуск по ступеням лестницы.

«О, Ступени Знающих! Лестница Ткачей, Подъём к Дому Надежды!» – он нещадно костерил составителей легенд о Городе, каждый раз, когда левое колено хрустело, опускаясь на очередную разогретую солнцем (сегодня единственным) мраморную ступень. «Где же интересно, «мудрые Ткачи, взирающие с каждой площадки на множество миров?» Где «степенные мудрецы, предающиеся размышлениям о жизни и смерти всего сущего?!» Где хотя бы «свет, озаряющих каждый шаг служителей вселенной?»

Подошвы разношенных ботинок стучали по мрамору.

На площадке посередине лестницы «Двести три ступени! Чем не повод поднять бокалы!», в том месте, где начинались сады, спускающиеся по склонам холма и, таким образом, отделяющие Мастерскую от Города, Читающий Вероятности остановился, чтобы отдышаться.

Было тихо, только еле слышно журчала вода, вливающаяся в каменную чашу, сбоку от лестницы. Наклонившись над зеркальной поверхностью, Читающий Вероятности вздрогнул.

«Интересно, кто тут у нас такой красивый?!» – Он заставил себя не отводить взгляда от отражения. Заодно стало понятно, почему ещё несколько лет назад он велел убрать из своих покоев зеркало.

Из воды на него смотрел дряхлый, облезлый гриф. Сохранившиеся на голове волосы торчали в разные стороны, подобно перьям, а сутулые покатые плечи, обтянутые когда-то дорогой, но теперь практически уничтоженной равнодушием и недолжным обращением, мантии, выделяли длинную, узловатую, похожую на канат, шею.

«Да… Как же это люди от тебя с криками на разбегаются?! Ну, ничего… недолго уже осталось» – морщинистые губы дрогнули, вытягиваясь в злую улыбку, которая, впрочем, тут же пропала с его лица.