Марина Дианова "Созревшие плоды печали и беды"

Смеются дети надо мной

Но голоса богов весенних
Прекрасны и зовут, зовут
Туда, где я уже не пленник
И не страшатся там огня
Горящего внутри меня

Глухой телефон

Я хочу сказать нечто важное, мне самому неявное
Странное, сильное, штормовое
Но слова рождаются дохлые, вялые
Хуже шакалиного воя

Что же делать мне – слышу прекрасное, звучное
Но работаю как телефон глухой
Найти бы мне кузнеца как в сказке
Чтоб заново выковал голос мой

Горькие травы

Что Тебе принесу, что Тебе воздам?
Вся молитва моя – тщета
Многословная пёстрая ерунда
Капает изо рта

Где же горькие травы Твои растут
Чтобы мне зажевать их ртом
Исцелённые птицы вокруг поют
Я виляю Тебе хвостом

Водопой, вожделенна Твоя вода
Как приятно живое пить
Я хочу остаться тут навсегда
Хорошо здесь, Господи, быть!

Гроза в городе (Ясон)

Пять дымчатых отростков, серых рук
Из тучи к крыше вытянулись вдруг!
В укрытие шарахаюсь, испуган
Бугрится небо, перепаханное плугом
Драконьими зубами сыпет гром
И прорастает чернота огнём!

Давние дела

Ветер приносит запахи талой воды
Птица идёт, на снегу оставляя следы
Скоро весна, деревья охвачены инеем
Мокрое небо до боли безоблачно-синее

А ты остаёшься навечно в больном январе
Помню, перчаткой махал, уходя навсегда, во дворе
Меня оставлял в одиночку бороться с весной
А сам проиграл этот призрачный сумрачный бой

Дао

Сырой и серый южный ветер
Оконца льда в снегу дырявом
Позёмка огибает вяло
К земле пристывшие предметы

Период сна: приглушены цвета
Аморфны силуэты, тИхи звуки
Но ветер с юга. С ветки снег стряхнув
Капели влажность осязают руки

Датчанин

Внезапной вспышкой память о тебе
О нашей не сложившейся судьбе
На карте – Копенгаген, боль и холод
Прости меня. Я был жесток и молод

Сырая Дания – как наш с тобой подвал
Где я тебя углём нарисовал
На штукатурке, прямо на стене
Стена, и дождь – всё до сих пор во мне

Ты говорила, стоя под дождём:
Поедем в Скандинавию вдвоём
А я стоял, предчувствуя в бреду
Твою внезапную и хищную беду

Я знаю Данию как пальцы. Пальцев пять
Тебя я продолжаю рисовать
Чем больше пью, тем правильней рисую
И, к сожалению, вернуться не рискую

День космонавтики

Я в детстве думал: космонавтом буду
Водить ракету и не мыть посуду
С обратной стороны топтать Луну
Открыть планету, даже не одну

Сейчас сижу, увы, посуду мою
А на луну ещё немного, и завою
От космонавтики остался только холод
Предельный холод межпланетных трасс

О нём не думал я, когда мне было шесть
Теперь мне двадцать-некуда-деваться
Реальность пишется коротким словом «жесть»
Мечта одна – финала бы дождаться

День на исходе

Доброе утро, последний герой
Поёт из наушников Цой
Хочется жить и безумства творить
Этой, тридцатой, весной

Мне не пятнадцать, но вечерний троллейбус
Томительно грустен, певуч
Солнце закатное окна пронзает
Глядя в прореху меж туч

Хочется жить, а вчера не хотелось
Но карпэ, карпэ диэм
Что-то пришло, и вполголоса спелось
Как ответ на вопрос: зачем

Диомед

В опьянении битвы задевший копьём Афродиту
Как фракийца, Арея вспорол и преследовал в хаосе тел
Просыпаюсь в кровати под грохот апрельской капели
Раздосадован тем, что последний удар нанести не сумел

Кто сказал бы, что алеф и бэт так пьянят, что и спирт всё равно что чаёчек
Что наследницы гимель и далет в смартфоне моём
Это стрелы, загонщики, бег через лес на пределе дыханья
Это струи вина, разрывающие чернозём

О, как я рад, что так слабо и немощно тело!
Что не виден огонь, выжигающий сердце дотла!
Это жертвенник предка Иакова, это судьба Диомеда…

Или просто весна, как обычно. Такие дела.

Дистанция

Кусает холод пальцы
Машины светят фарами
И снег ложится мягко
В ноябрьскую грязь

И разгулялся ветер
И под его ударами
Обломленные ветви
Висят, перекосясь

В карманы руки прячу:
Не весело, а больно
Жестокие забавы
У ранних томских зим