Созданный по Образу и подобию Божию человек как будто представлялся «сотворенной Богом, но нерукотворной, живой иконой Божества»[29 - Булгаков С. Икона и иконопочитание. Догматический очерк // Булгаков С. Первообраз и образ: сочинения в двух томах. Т. 2. Философия имени. Икона и иконопочитание. Приложения / Сост., подг. текста, ввод. заметка И. Б. Роднянской, коммент. Н. К. Бонецкой и И. Б. Роднянской. СПб.; М., 1999. С. 276.]. Поэтому брадобритие является поруганием этого Образа и по своей сути сопоставимо с непочитанием святых икон. Не случайно «начальниками той ереси» (то есть ереси брадобрития) объявляется, с одной стороны, император-иконоборец Константин V Копроним (†775), а с другой – мифический римский папа Петр Гугнивый – родоначальник всех «латинских ересей»[30 - О мифическом римском папе Петре Гугнивом см.: Ведюшкина И. В. Петр Гугнивый и Петр Монг // Диалог со временем: Альманах интеллектуальной истории. Вып. 12. М., 2004. С. 309–312; Андрейчева М. Ю. Новое о Петре Гугнивом // Комплексный подход в изучении Древней Руси. М., 2019. С. 20–21.], к числу которых относилось и непочитание икон.
Составленный в середине XVI в. текст отречения от «ереси» брадобрития служит замечательным дополнением к 40?й главе Стоглава и позволяет лучше понять, что имел в виду Иван Грозный, когда 21 февраля 1582 г. начал публичный диспут о вере с папским легатом Антонио Поссевино с таких слов: «Мы болших дел говорити с тобою о вере не хотим, чтоб тебе не в досаду было, а вовсе малое дело, что мы видим у тебя бороду подсечену, а бороды подсекать и побривать не велено и не попу и мирским людем, а ты в римской вере поп, а бороду сечешь, и ты нам скажи, от кого ты то взял и от которого ученья»[31 - Памятники дипломатических сношений древней России с державами иностранными. Т. 10: Памятники дипломатических сношений с Папским двором и с итальянскими государствами с 1580 по 1699 год. СПб., 1871. Стб. 302.]. Нет никаких сомнений в том, что царь держался того радикального взгляда на брадобритие как на поругание Образа Божия, который был сформулирован в Кормчих, Стоглаве и анафематизме. Интересно отметить, что в данном случае между царем Иваном и папским легатом случилось недопонимание. Судя по всему, Поссевино был удивлен тем, что царь заговорил в первую очередь о столь малозначительном, с его точки зрения, вопросе, и просто не нашелся что ответить. В русских дипломатических документах зафиксирован его краткий и как будто растерянный ответ: «Он бороды не сечет, не бреет». Но сам Поссевино постфактум передал свой ответ в более развернутом виде: «Что же касается бороды, то, конечно, он не заставляет ее себе сбривать, и она у него довольно длинная. Но если бы он и приказал ее сбрить, то в этом не было бы ничего дурного»[32 - Поссевино А. Исторические сочинения о России XVI в. / Пер. с лат. Л. Н. Годовиковой. М., 1983. С. 82–83.].
Несмотря на то что свободная редакция чиноприемов была признана неканоничной и отменена Московским поместным собором 1656 г.[33 - См.: Опарина Т. А. Изменение чинов принятия западных христиан. С. 393–399.], анафематизмы, напечатанные в Требниках в тысячах экземпляров, оказали огромное влияние на воззрения «московитов». Именно на него ссылались ярославцы в спорах с Димитрием Ростовским. Последний подверг текст анафематизма (известный ему по печатному Требнику 1624 г.) суровой критике, обвинив его авторов в ереси: «Зде всяк внемли и виждь, не яве ли сама обличается ересь анфропоморфитов (человекообразников), глаголющих Бога человекообразна, и по Своему Образу акибы создавша лице человеческо, в теле, а не в душе человеческой Образ Божий быти сказующе». На этом примере Димитрий Ростовский указывал на необходимость критически относиться ко всем российским старым богослужебным книгам: «Тая убо, яже в наших руских книгах о небрадобритии законоположения, не суть законоположения, понеже с истиною не сходятся, анфропоморфитом же последствуют, и всуе наши рускии христиане утверждают небрадобритие, и всуе кто сумнится о спасении своем, лишивыйся брады по указу»[34 - РГАДА. Ф. 381. Оп. 1. Д. 352. Л. 219 – 219 об. Опубл.: [Димитрий (Туптало), митрополит Ростовский и Ярославский.] Разсуждение о Образе Божии и подобии в человеце. Л. 33 об. – 34.].
Но критика анафематизма против брадобрития и содержащихся в нем идей вряд ли не была сформулирована и раньше. У нас есть все основания полагать, что представления о бороде как части Образа Божия, данного человеку при создании, не были распространены повсеместно и/или вызывали сомнения и возражения со стороны «московитов» XVI–XVII вв. Об этом мы узнаём, например, из анонимного «Слова к верным, иже христианя словом нарицаются, Богове же супротивляющеся коварствы» 1540?х гг., которое было составлено, по всей видимости, известным книжником Ермолаем-Еразмом[35 - Об основаниях для такой атрибуции см.: Клибанов А. И. Сборник сочинений Ермолая-Еразма // Труды Отдела древнерусской литературы. Т. 16. Л., 1960. С. 180–182.]. Автор этой проповеди размышлял так: Бог не случайно «положил» человеку, сподобившемуся прийти в совершенство лет и разума, в соответствующую «годину» «одетися устам его и лицу его власы»: таким образом Творец показывает, что человек теперь стал иным, он перестал быть юношей, «младым разумом», но превратился в мужа «свершена», «в меру исполнена саном возраста». Но некоторые люди, «груб смысл имуще», полагают, что волосы на лице – это вещь тленная, которая нарушает красоту мужского лица. Они отрицают Богосозданность растительности на своем лице. «Нелепно есть се [бороды и усы] и непремудрено», – утверждают они. Руководствуясь таким заблуждением, но особенно своими похотливыми стремлениями, эти люди «режут и терзают, потребляюще власы одеяния личнаго, иже суть на устех и на браде, мняще младостию краситися некоего ради сквернаго дела». Но в действительности они ничего не смыслят в красоте. Истинная красота заключается в том, чтобы каждому человеку смиренно пребывать в том обличье, которым Бог его украсил, сообразуясь с его возрастом: «Не младость бо есть красото, но се красота, ею же Бог человека украсил есть, в ня же лета достоит ему тако быти». Противящиеся этому установлению противятся Самому Богу. Действительно, мы же не можем взять и украсить ребенка саном возраста взрослого мужчины, рассуждает автор. В таком случае как же мы дерзаем делать обратное, то есть совершенного летами и разумом мужа наделять внешними чертами юноши? Ермолай-Еразм напоминает и о том, что человеческая плоть создана руками Божиими, а потому она ценнее золота, серебра, драгоценных камней и бисера, которые рождаются от земли и воды, в то время как волосы на лице рождаются от «Богосозданныя человеческия плоти во время, повеленное Богом», а значит, они честнее всяких драгоценностей на земле[36 - «Бог бо есть всякому человеку предел положи летом, совершение возрасту и разуму. Егда убо человеку не совершенному меры возраста и разума, тогда Бог учреди и лицу его быти нагу; егда же сподобится лет совершеннаго возраста, положи убо в ту годину одетися устам его и лицу его власы, показуя его инем человеком, яко да видят и? свершена, и не ктому уже яко юношу, младаго разума, вменяют и?, но в меру исполнена саном возраста. Неции же от нас, груб смысл имуще и Божия премудрости исполнение мняще, яко тленную вещь преобидети, режут и терзают, потребляюще власы одеяния личнаго, иже суть на устех и на браде, мняще младостию краситися некоего ради сквернаго дела. Не младость бо есть красото, но се красота, ею же Бог человека украсил есть, в ня же лета достоит ему тако быти. Како же смеем сие изрезати, еже не от наших рук сотворено есть? Аще же рчеши: „Нелепно есть се и непремудрено“, – прими же ты младенца пятилетна и сотвори ему таковой сан. Аще же сего не можеши, какоже смееши во уреченная ти лета, Богом исполньшееся, преобидети и сим противитися Богу? Аще бы кто и от другов твоих насади виноград и, нань взирая, веселяся, ты же изстерзаеши и?, он же, и паки хотя зрети нань, и ничтоже ту обретая, какоже ти мстити имать о своем сотворении? Кольми паче Бог? Что бо веде, безумне! Како дерзаеши? Сего бо не веси ли, яко ни злато, ни сребро, ни многоценное камение, ни бисер потреби?, но богоданную красоту, честнейши злата, и сребра, и камения драгаго, и бисера, понеже бо Бог сотвори всего честнейши на земли – человеческу плоть, созеда бо ея Своима руками, злато же, и сребро, и камение многоценное повеле земли и воде ражати. Како же сия власы не честнейши ли сего всего суть, яко ражаются от Богосозданныя человеческия плоти, и во время повеленное Богом?» Цит. по: Жмакин В. И. Митрополит Даниил и его сочинения. Отдел приложений. С. 62–63.].
Это «Слово» любопытно в нескольких отношениях: прежде всего, как свидетельство о том, что далеко не все люди 1530–1540?х гг. из окружения Ермолая-Еразма разделяли представления о сакральности растительности на лице. Для некоторых из них борода – это всего лишь «тленная вещь», с которой при желании можно расстаться, чтобы придать лицу более красивый и благообразный вид. Возможно, такой взгляд на брадобритие усвоил и великий князь Василий III. Женившись второй раз в начале 1526 г. на Елене Глинской при поддержке митрополита Даниила, Василий III сбрил себе бороду[37 - См.: Бегунов Ю. К. Повесть о втором браке Василия III // Труды Отдела древнерусской литературы. Т. 25. Л., 1970. С. 118.]. Безусловно, нельзя недооценивать стремление сорокасемилетнего государя понравиться своей юной жене, однако вряд ли Василий III пошел бы на такой поступок, если бы был абсолютно убежден в том, что, расставшись с бородой, он лишается Образа Божия и будущего Царствия Небесного[38 - «Видимо, государь сильно переживал происходящее. Во всяком случае, видно, что он не относился к Елене как к машине для детопроизводства, а пытался понравиться ей как мужчина. Молодясь и стремясь выглядеть на литовский манер, он впервые в жизни сбрил бороду и ходил только „в усах“. Это вызвало при дворе настоящий шок, бояре при виде бритого государя только что в обморок не падали. По канонам того времени, нарушать образ и подобие Господа нельзя: бритый человек не может войти в Царствие Небесное» (Филюшкин А. И. Василий III. М., 2010. С. 285).]. Анонимный автор апологетической «Повести о втором браке Василия III», написанной каким-то духовным лицом из ближайшего окружения великого князя или митрополита Даниила[39 - Ю. К. Бегунов полагает, что «Повесть» написана кем-то из ближайшего окружения великого князя или митрополита, так как он «сообщает немало подробностей о том, что сделал и как выглядел Василий Иванович в то время» (Бегунов Ю. К. Повесть о втором браке Василия III. С. 112).] вскоре после женитьбы московского государя на Елене Глинской, оправдывает этот поступок, ссылаясь на какой-то текст Божественного Писания, согласно которому «царем подобает обновлятися и украшатися всячески». Автор прославляет новый облик государя, который сравнивается им со «Стратигом Силы Небесныя» (Архистратигом Михаилом), явившимся Иисусу Навину во время осады Иерихона: «Такоже царь и государь всеа Русии страшен явися иноплеменником взора ради стратижскаго, любим же всем православным благочестиа ради»[40 - Там же. С. 118.]. Аргументация этого автора (которым мог быть Досифей Забела, епископ Сарский и Подонский, архимандрит Чудова монастыря Иона Собина или епископ Коломенский Вассиан Топорков[41 - См.: Там же. С. 113.]), допускавшего возможность стричь волосы на лице и голове ради придания внешности более благообразного вида[42 - Любопытно, что автор «Повести о втором браке Василия III» ссылается при этом на включенную в Кормчие книги статью «О растящих власы и красящихся ими», следующую из тех же «Апостольских постановлений» (см.: Там же. С. 118): «О власах же не сице ли заповеда Бог пророком: „влас главы твоей не питай <…> не обрасти, паче же устризай их и очищай“» (Цит. по: Попов А. Н. Историко-литературный обзор… С. 132). Видимо, книжник предлагал из этой извлеченной из Кормчей цитаты сделать вывод, что христианам следует стричь волосы, в том числе и бороду, дабы иметь опрятный вид. Но непонятно, как можно было при этом игнорировать соседнюю статью («О пострижении брады»), которая предписывала прямо противоположное (см.: Там же. С. 131).], очень походит на ту, с которой спорил Ермолай-Еразм (не этот ли текст имел в виду книжник?). Возможно, их аргументация была в чем-то сходной с той, что использовал Димитрий Ростовский в начале XVIII в., также считавший, что растительность на лице и голове – «тленная вещь», относящаяся к сфере профанного, не имеющая к духовной жизни решительно никакого отношения:
Что есть брада? Брада есть влас нечувствен, излишие человеческаго тела, вещество видимое, осязателное, жизни человеческой ненужное – ниже бо живит человека, ни умерщвляет; вещество временное, с телом в персть гробную вселяющоеся и разсыпающоеся, прежде смерти мертвое, недейственное, ниже что ползующое, ни вредящое, растущое при влажных тела частех, якоже бо на земли, идеже блатное, мокрое место, тамо растет излишняя трава, осока и тростие, сице и на теле человеческом при местех влажных растут власы[43 - РГАДА. Ф. 381. Оп. 1. Д. 352. Л. 228 – 228 об. Опубл.: [Димитрий (Туптало), митрополит Ростовский и Ярославский.] Разсуждение о Образе Божии и подобии в человеце. Л. 45 об.].
В другом месте Димитрий Ростовский также доказывал, что борода не может иметь ничего общего с духовной жизнью и, следовательно, играть какую-то роль в деле спасения души:
Кое же в небрадобритии спасение? Сице разсуждаем. Идеже не ощущается греховное сладострастие, тамо не может быть искушение на грех, ни подвиг борющся и противящся греху. А идеже несть искушения, ни подвига, тамо не могут быти венцы, ниже кое спасение. А понеже в власах никая же чувствуется сласть, аще они суть, аще не суть, убо якоже несть в бриении их греха, сице в небриении тех несть спасениа[44 - РГАДА. Ф. 381. Оп. 1. Д. 352. Л. 233. Опубл.: [Димитрий (Туптало), митрополит Ростовский и Ярославский.] Разсуждение о Образе Божии и подобии в человеце. Л. 52 – 52 об.].
Впрочем, нельзя не обратить внимания на то, что Ермолай-Еразм, горячо отстаивавший совершенную красоту зрелого мужчины, выраженную в растительности на лице, и настаивавший на греховности брадобрития, не использовал аргумент о создании человека Богом по Образу Своему, вряд ли ему неизвестный (хотя бы по причине его вхождения в Кормчие книги).
Симптоматично, что к этому аргументу не обращаются и другие известные богословы XVI в. Митрополит Даниил, довольно резко выступавший против брадобрития, видел грех «обнажения лица» вовсе не в поругании Образа Божия в человеке, хотя он не мог не знать антилатинские статьи Никиты Стифата, в том числе процитированную выше статью «О пострижении брады»[45 - Митрополит Даниил руководил созданием новой, Сводной редакции Кормчей книги, которая легла в основу печатной Кормчей книги. См.: Белякова Е. В., Мошкова Л. В., Опарина Т. А. Кормчая книга. С. 68, 105–106, 187.]. Отсутствие отсылки к ней в его рассуждении о брадобритии, конечно, не может быть простой случайностью. На этот факт с удивлением обратил внимание еще В. И. Жмакин, отметивший, что у митрополита Даниила
нет никаких данных, на основании которых ему можно было бы усвоять взгляд на бороду как на внешнее выражение Образа Божия в человеке, как то утверждают некоторые из церковных писателей XVI в. Он вооружается против брадобрития, исключительно руководствуясь нравственными соображениями. Брадобритие рассматривается им как нравственно предосудительное явление, за которым скрывались очень позорные, противные целомудрию цели[46 - Жмакин В. И. Митрополит Даниил и его сочинения. С. 577.].
Из аргументации митрополита Даниила следует, что греховным является не столько само брадобритие, сколько те блудные намерения, ради которых оно совершается. Но ведь из этого должно следовать, что брадобритие, не имеющее в виду предосудительные намерения, не является греховным. Следовательно, великий князь Василий III, «вынужденный» по благословению Даниила развестись со своей бездетной женой Соломонией Сабуровой (якобы добровольно пожелавшей уйти в монастырь) и повторно вступить в законный с официальной точки зрения брак, вряд ли может быть осужден за желание выглядеть моложе, так как это желание вовсе не было обусловлено блудными намерениями.
Максим Грек, скорее всего не благословивший великого князя Василия III на развод с супругой[47 - Об отношении Максима Грека к Василию III см.: Синицына Н. В. Максим Грек. М., 2008. С. 166–173.], наверняка не одобрил и «обнажение» его лица. Однако в его «Слове», адресованном к уже повзрослевшему сыну Василия Ивану IV, также не используется аргумент сотворенности человека по Образу Божию (центральный для других авторов). Максим Грек начинал свое «Слово» с такого размышления: «Ни едино дело премудрости Божия суетно есть»; не об этом ли говорил и царь Давид, восклицая: «Коль возвеличишася дела Твоя, Господи: вся премудростию сотворил еси» (Пс. 103: 24)? Тем более «Премудрый Содетель» не случайно сотворил и все части нашего тела: ноги – «ко еже движатися нам, идеже аще потреба будет»; руки же – «во еже делати потребная»; очи – «ко еже глядати и раззнати сретающая и лучающая нам»; нос – «к разсуждению различным воням и вдышению и издышению животнаго воздуха»; брови и ресницы не только защищают очи «от натекающих сланых потов» и «от всякого тончайшего праха и пуха, якова ж многа воздухом обносима», но также служат «во украшение и благолепие» нашему лицу. Точно так же и растительность на мужском лице сотворена «Премудрейшим Хитрецом Богом» отнюдь не случайно: она имеет, так же как брови и ресницы, двойное предназначение – утилитарное и эстетическое. Первое, утилитарное, заключается в том, чтобы служить «разнанию женскаго полу и мужскаго». Но, помимо этого, борода и усы сотворены Богом еще и «к честновидному благолепию лиц наших». Итак, борода мужчине дана не случайно: она является частью замысла Творца, вмешиваться в который человеку не следует. Однако в рассуждениях Максима Грека также нет и намека на то, что волосяной покров на лице можно рассматривать как часть Образа Божия[48 - См.: ОР ГИМ. Син. 596. Л. 56 – 56 об.]
Все приведенные выше данные и тексты указывают на то, что, вопреки распространенному в историографии убеждению, в вопросе о брадобритии в XVI–XVII вв. не было абсолютного единства даже в церковной среде, не говоря уже о светских интеллектуалах и простолюдинах. Существовало как минимум четыре подхода к определению степени греховности брадобрития, из которых обращение к аргументу о создании человека по Образу и подобию Божию представляется наиболее радикальным.
Мнения о степени греховности брадобритии в московской церковной среде XVI–XVII вв
Брадобритие не имеет к духовной жизни никакого отношения. Волосы на голове и лице – «тленная вещь», часть профанного мира, их при желании можно стричь или сбрить для придания внешности более благообразного вида.
Анонимный автор «Повести о втором браке Василия III» (1526 г.), неизвестные собеседники Ермолая-Еразма (1540?е гг.), Димитрий Ростовский (1690?е гг.) и др.
Брадобритие греховно в той степени, в какой вызвано греховными намерениями (например, стремлением казаться моложе для соблазнения женщин или придать своему облику женообразный вид с намерением совершать «содомский грех»).
Митрополит Даниил (1520–1530?е гг.), вероятно, Василий III и др.
Брадобритие греховно в любом случае, так как нарушает установленный Богом порядок вещей: установленные свыше внешние признаки различия между полами и признаки возраста жизни мужчины.
Ермолай-Еразм (1540?е гг.), Максим Грек (1550?е гг.) и др.
Брадобритие больше, чем просто грех: это поругание Образа и подобия Божия в человеке, которое лишает человека Царствия Небесного. Более того, это еретическое заблуждение, которое тесно связано с непочитанием икон.
Феодосий Бывальцев (сер. XV в.), анонимный автор «Слова избрано от святых писаний, еже на латыню» (1460?е гг.), неизвестный автор списка непорядков церковной жизни (1520?е гг.), митрополит Макарий (1551 г.), протопоп Сильвестр, неизвестный автор анафематизмов еретических заблуждений западных христиан (сер. XVI в.), Иван IV, патриарх Филарет (1620?е гг.), Евфимий Чудовский, патриарх Адриан (1690?е гг.).
Одновременное бытование различных мнений по столь животрепещущему вопросу в одной церковной среде неизбежно должно было порождать канонические споры: ведь от ответа на вопрос, греховно ли брадобритие, и если да, то в какой степени, зависела дисциплинарная церковная практика. Действительно, следует ли человеку каяться в брадобритии, и если да, то какое церковное наказание должно последовать – легкое, тяжелое или средней тяжести? Решение зависело от того, как понимать слова Писания о сотворении Богом человека по Своему Образу и подобию. Следует ли распространять эти слова на черты физического облика мужчины, в том числе бороду? От ответа на данный вопрос зависела и степень греховности брадобрития. Эти споры, которые, несомненно, велись, тесно переплетались с другой очень актуальной для Московской Руси XVI–XVII вв. проблемой – изобразимости Бога Отца.
Как известно, изображения Бога Отца в виде седовласого старца с большой окладистой бородой оказались широко распространены в русской иконописи, монументальной живописи и книжной миниатюре именно начиная с XVI в. Достаточно вспомнить, что изображения Бога Отца в виде седовласого старца в течение XVI в. появились в куполах важнейших соборных храмов: Архангельского и Благовещенского соборов Московского Кремля, Смоленского собора Новодевичьего монастыря, Троицкой церкви Александровской слободы, Спасо-Преображенского собора Ярославля и др. Изображения Бога Отца были размещены в иконостасах (в праотеческом ряду) многих центральных соборов и храмов (например, в Успенском соборе Московского Кремля), а также включены в композиции многих икон («Отечество», «Благовещение», «Рождество Богородицы» и др.), украшавших такие храмы, как Троицкий собор Троице-Сергиева монастыря и др.[49 - См.: Ретковская Л. С. О появлении и развитии композиции «Отечество» в русском искусстве // Древнерусское искусство XV – начала XVI в. М., 1963. С. 235–262; Квливидзе Н. В. Господь Саваоф: Иконография // Православная энциклопедия. Т. XII: Гомельская и Жлобинская епархия – Григорий Пакуриан. М., 2006. С. 182–183. См. ил. 10 в этой книге.]Разумеется, на этот факт нужно обратить особое внимание. Как отметил Б. А. Успенский, в условиях слабой разработанности православного богословия богословские идеи подчас усваивались не в систематической форме, а через обряд («литургическое богословие»), через церковное искусство и в особенности через иконы и фрески[50 - См.: Успенский Б. А. Русская духовность и иконопочитание // Факты и знаки: Исследования по семиотике истории. Вып. 3. СПб., 2014. С. 38. На это обращал внимание еще А. С. Лаппо-Данилевский: «Без привычки к отвлеченному мышлению и образования она [темная масса народа] не могла воспринять отвлеченные его [христианского вероучения] истины вне обряда и по необходимости сосредоточила свое внимание на наглядной обрядовой стороне христианства» (Лаппо-Данилевский А. С. История русской общественной мысли… С. 206).]. Устойчивая традиция изображать Бога Отца в XVI столетии в виде длиннобородого седовласого старца не могла не быть связана с определенными идеями, которые пересекались и с догматическими спорами о трактовке слов Писания о сотворении Богом человека по Своему Образу и подобию. В этой связи для нас было бы крайне интересно узнать, на основании каких аргументов вопрос об «изобразимости Божества» в церковном искусстве XVI–XVII вв. мог решаться положительно в то время, когда многие святые отцы настаивали на безобразности Бога Отца (и эти тексты, как мы отметили выше, русским книжникам были хорошо известны). Находила ли традиция изображения Бога Отца какие-то богословские обоснования? Рассмотрим два случая, которые, на мой взгляд, позволяют отчасти пролить свет и на содержание дискуссий вокруг вопросов о брадобритии/брадоношении.
В конце октября 1553 г. в царских палатах («в брусяной избе») состоялось заседание Освященного собора в присутствии самого царя Ивана и его бояр, которое было посвящено реализации различных постановлений Стоглавого собора. Когда речь зашла об иконописании (которому была посвящена 43-я глава Стоглава), состоялся знаменитый спор между главой Посольского приказа И. М. Висковатым и митрополитом Макарием, который можно восстановить благодаря дошедшему до нас в нескольких списках пересказу содержания[51 - Подробнее см.: Емченко Е. Б., Курукин И. В. К изучению публикаций «Дела Висковатого» и формирования его состава // Археографический ежегодник за 1983 г. М., 1985. С. 68–75.].
Дьяк И. М. Висковатый: Не подобает Невидимаго Божества и безплотных воображати, как ныне видим на иконе писано «Верую во Единаго Бога…»
Митрополит Макарий: Да как писати?
Дьяк И. М. Висковатый: Писати бы на той иконе словы: «Верую во Единаго Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимых же всем и невидимым», а оттоле б писати и воображати по плотскому смотрению иконным писмом – «И во Единаго Господа Иисуса Христа, Сына Божия, и прочаа до конца».
Митрополит Макарий: Говоришь де и мудрствуешь о святых иконах не гораздо. То мудрование и ересь галатскых еретиков, [которые] не повелевают невидимых бесплотных на земли плотию описовати. А живописцы Невидимаго Божества не описуют, а пишют по пророческому видению, по преданию святых апостол и святых отец. <…> Стал еси на еретикы, а ныне говоришь и мудрствуешь не гораздо о святых иконах, не попадися и сам в еретики. Знал бы ты свои дела, которые на тебе положены[52 - Бодянский О. М.] Розыск или список о богохульных отроках и о сумнении святых честных икон диака Ивана Михайлова сына Висковатого в лето 7062 // Чтения Общества истории и древностей российских при Московском университете. 1858. Кн. 2. III. Материалы славянские. М., 1858. С. 1–2. Об иконографии «Символ веры», на примере которой Висковатый рассуждал о неизобразимости Бога Отца, см.: Иванова С. В. Икона «Символ веры» в русском искусстве // Вестник Санкт-Петербургского университета. Искусствоведение. 2015. № 2. С. 64–69.].
После словесной перепалки с митрополитом в присутствии царя, бояр и церковных иерархов И. М. Висковатый обстоятельно изложил свои соображения в записке, которую подал митрополиту Макарию и попросил рассмотреть его аргументацию на соборе. Состоявшийся в январе 1554 г. Освященный собор принял решение об отлучении Висковатого от Церкви, но после принесения дьяком покаяния наложил на его трехлетнюю епитимью[53 - См.: Андреев Н. Е. О «деле дьяка Висковатого» // Seminarium Kondakovianum. Т. V. Прага, 1932. С. 191–241; Емченко Е. Б., Курукин И. В. К изучению публикаций «Дела Висковатого» и формирования его состава. С. 68–75; Граля И. Иван Михайлов Висковатый: карьера государственного деятеля в России XVI в. М., 1994. С. 112–192; Криза А. Цитаты в споре об иконах дьяка Висковатого и св. митрополита Макария на Московском соборе 1553–1554 годов // Икона и образ, иконичность и словесность: Сб. ст. М., 2007. С. 345–355; Лифшиц Л. И. Кто такие «галатские еретики»? // Древнерусское искусство: русское искусство позднего Средневековья: XVI век. СПб., 2000. С. 166–177.]. Висковатый признал свою неправоту по главному вопросу – об изобразимости Бога Отца, – ставшему причиной его выступления: «И ты, государь, сказал мне от Божественного Писания, что Образ Ветхого Деньми Господа Саваофа подобает писати везде по пророческому видению, и аз в том виноват – каюсь и прощения прошу у тебя, государя, и у всего Священаго собора»[54 - Бодянский О. М.] Розыск или список… С. 30.].
Суть достигнутого консенсуса можно свести к следующему. Разумеется, Бог Отец невидим, и его Невидимого Божества никто описывать не дерзает. Однако Бог Отец все же являлся людям в человеческом образе, и этот факт невозможно игнорировать. Наиболее важным в этом отношении является следующий текст в Книге пророка Даниила: «Зрях, доньдеже престоли поставишася, и Ветхий Деньми седяше, одежа Его бела, аки снег, и власы главы Его, аки волна чиста, и престол Его аки пламень огнен, колеса Его огнь поляй. <…> И видех во сне нощию, и се со облаки небесными, аки Сын Человеческый грядяше и до Ветхаго Денми доиде пред ним» (Дан. 7: 9, 13)[55 - Цит. по «кирилловскому» переводу, который использовался в наибольшем количестве сохранившихся паремейников XII–XVI вв.: Евсеев И. Е. Книга пророка Даниила в древнеславянском переводе. М., 1905. С. 108, 110. См. также: Юревич Д., свящ., Агеева Е. А. Книга пророка Даниила в русской библеистике. Переводы // Православная энциклопедия. Т. XIV: Даниил – Димитрий. М., 2006. С. 38–41.]. Отказ от изображения на иконах «Невидимаго Божества и безплотных» сомнителен с канонической точки зрения, а возможно, даже является ересью.
Недавно А. А. Казаков установил источник, на который опирался митрополит Макарий, обвиняя Висковатого в «галатской ереси»[56 - См.: Казаков А. А. «Галатская ересь» дьяка Ивана Висковатого: образа и тексты в русской культуре середины XVI в. // Факты и знаки: Исследования по семиотике истории / Под ред. Б. А. Успенского и Ф. Б. Успенского. Вып. 4. М., 2020. С. 242–243.]. В Мазуринской Кормчей, которая хранилась в митрополичьем скриптории, в главах пресвитера Тимофея Константинопольского «О ересях» содержится упоминание о «галатских еретиках», к числу еретических воззрений которых относится убеждение в том, что «не подобает небесных и невидимых образов на земли видимо образовати, ни к телесным прилагати бестелесная»[57 - Мазуринская Кормчая: Памятник межславянских культурных связей XIV–XVI вв.: Исследование. Тексты / Подгот. Е. В. Белякова и др. М., 2002. С. 440.]. Впрочем, митрополит Макарий не настаивал на еретичестве Висковатого: посольский дьяк в итоге был обвинен не в богословских заблуждениях, а во вмешательстве в дела, выходящие за пределы его компетенции[58 - См., например: Граля И. Иван Михайлов Висковатый. С. 130.]. Митрополит Макарий все же сомневался в справедливости своих суждений, а значит, этот сложный богословский вопрос оставался открытым.
Не случайно похожие споры возникали и в дальнейшем, на что указывает второй случай, относящийся уже к середине XVII в.
В начале 1640?х гг. шурин царя Михаила Федоровича, стольник Семен Лукьянович Стрешнев, пригласил в подмосковную вотчину Черные Грязи (будущее Царицыно) поохотиться своего приятеля, стольника Ивана Ивановича Бегичева. Во время охоты они вели богословские беседы, и между разговорами речь зашла об одном эпизоде Книги Исход, когда Бог позволил Моисею увидеть Себя со спины – «показа ему Бог задняя Своя» (Исх. 33: 23). Но здесь между охотниками возник спор. Бегичев настаивал на том, что этот момент Священного Писания нельзя толковать буквально: Бог Отец недоступен человеческому чувственному восприятию («плотскому смотрению»): «Коя нужда Богу беседовати к людем и явитися Самому? Кроме плотскаго смотрения, возможно бо есть и ангела послати, да тоже сотворити по воли Его». Для Стрешнева этот вопрос оказался принципиально важным. По возвращении с охоты он пригласил к себе стольника Никифора Прокофьевича Воейкова и других знакомых для диспута с Бегичевым. Основываясь на Священном Писании, дворяне пытались убедить Бегичева в том, что Бог Отец являлся людям в человеческом облике, и этот опыт достоверно запечатлен на иконах, на которых Бог Отец изображается именно так. Дворяне указывали Бегичеву эти иконы и говорили: «…видеши на дцках и на иконах, яже при Бозе изображены <…> руце, и нозе, и очеса, и вся прочая уды, яже в человеце?»[59 - Бегичев так кратко пересказал аргументацию своих оппонентов: «Аще ли же о сем претыкаешися и прилагаеши к Мойсеову видению, иже видеши на дцках и на иконах, яже при Бозе изображены, и во всех святых писаниях глаголются, руце, и нозе, и очеса, и вся прочая уды, яже в человеце» (Яцимирский А. И. Послание Ивана Бегичева о видимом образе Божием // Чтения Общества истории и древностей российских при Московском университете. 1898. Кн. 2. II. Материалы историко-литературные. М., 1898. С. 7).] Но подобные аргументы не убеждали Бегичева, который, имея необычайную для людей своего круга богословскую эрудицию, оперировал не только Священным Писанием, но и святоотеческими текстами: произведениями Дионисия Ареопагита, Никиты Ираклийского, Григория Богослова, Иоанна Златоуста, Иоанна Дамаскина и др. Бегичев настаивал на том, что Бог есть
Безименное Существо, Безплотен и Безоименен, Бог есть Дух Весь, Око Весь, Слух Весь, Разум Весь, ничим же обвершися, ни на месте уставляется, ни умом постизается, существо Божие просто, несложно, ни сидит, ни стоит <…> ни начат, ни кончаем, ни мерим, ни доведом присно, ни создан, ни уставен, ни умом постижен, ниже словом изречен <…> невидимым невидимый и неизреченным неизреченный <…>. По сем же и слепым можно есть разумети, яко не только задняя или предняя при Бозе глаголати и мнети, но и единыя части неможно есть не только телесным оком зрети, но и разумным нимало уразумети. А ты дерзаеши тако рещи, яко Моисей задняя Божия видел!
В итоге этот богословский диспут между стольниками закончился ссорой и скандалом. Стрешнев обвинил Бегичева в том, что раз тот отвергает саму возможность Бога Отца являться людям, то он уже не верит и «в Божие на землю схождение и воплощение», а значит, впал в ересь. Вскоре слух о новоявленном «еретике», впавшем «в жидовскую веру», дошел и до патриарха Иосифа, который вызвал Бегичева для беседы. Последний позволил себе так же горячо поспорить и с патриархом, чем вызвал гнев царя. «Царское величество велел было ево за то смирить», но Бегичев не стал ждать наказания: 28 июня 1643 г. он со своими слугами бежал в Речь Посполитую. В требовании о выдаче Бегичева беглец обвинялся в том, что он, «отступя православные крестьянские веры, впал в жидовскую веру и многих тому учил». В 1645 г. Бегичев покаялся, был прощен и получил возможность вернуться в Россию[60 - См.: Яцимирский А. И. Послание Ивана Бегичева. С. 1–13; Флоря Б. Н. Материалы для биографии И. Бегичева // Герменевтика древнерусской литературы. Сб. 4. М., 1992. С. 73–86.].
В описанных выше случаях вопросы о возможности Бога Отца являться людям в антропоморфном облике и об «изобразимости Божества» не случайно оказываются тесно переплетены. Мне кажется, вопрос о брадобритии/брадоношении лежал в той же самой плоскости. Действительно, митрополит Макарий, отстаивавший каноничность изображений Бога Отца в виде седовласого старца с бородой (на основании явлений Самого Бога ветхозаветным пророкам в таком виде), принимал непосредственное участие в составлении Стоглава, в который, как мы помним, была включена статья о недопустимости брадобрития ввиду создания человека по Образу и подобию. Московские дворяне, пытавшиеся убедить Бегичева в том, что Бог Отец действительно явился Моисею в человеческом облике, апеллировали к иконографической традиции изображать Бога Отца по пророческим видениям. Можно предположить, что они не сомневались и в том, что борода мужчины является частью Образа Божия (ведь Бог Отец изображался, на основании пророческих видений, в виде старца с большой бородой). Напротив, дьяк Висковатый, усомнившийся в допустимости изображения «невидимаго Божества и безплотных» в человеческом облике, и стольник Бегичев, настаивавший на недоступности Бога Отца для чувственного восприятия, вряд ли соглашались и с тем, что борода является частью Образа Божия в человеке.
Как известно, Большой Московский собор 1666–1667 гг., возглавляемый Александрийским патриархом Паисием, в котором также участвовали Антиохийский патриарх Макарий и многие архиереи Вселенского и Иерусалимского патриархов, казалось бы, поставил точку в этих спорах, запретив изображения Бога Отца: Он не имеет плоти, Его никто не видел, поэтому изображать Его нельзя, о чем свидетельствует Священное Писание и святоотеческое учение. В соответствующем постановлении приводится аргументация, сходная с той, что использовалась осужденными в богословских заблуждениях Висковатым и Бегичевым:
Господа Саваофа [сиречь Отца], брадою седа, и Единороднаго Сына во чреве Его писати на иконах, и Голубь между Ими, зело нелепо и неприлично есть, зане кто виде Отца по Божеству? Отец бо не имать плоти, и Сын не во плоти родися от Отца прежде веков, аще Давид пророк и глаголет: «Из чрева прежде денницы родих Тя», обаче то рождение не плотьское, но неизреченно и непостижимо бысть. Глаголет бо и Сам Христос во Святом Евангелии: «Никтоже весть Отца, токмо Сын». И Исаиа пророк во главе 40 глаголет: «Кому уподобисте Господа и коему подобию уподобисте Его? Еда бо образ сотвори древоделя или златарь слиав злато позлати и? или подобием сотвори его?» Подобне и святый Павел апостол в Деянии глаголет во главе 17, зачало 40: «Род убо суще Божий не должни есмы непщевати подобну быти Божеству злату, или сребру, или камению, и начертанию художну, и смышлению человека». Глаголет бо и Иоанн Дамаскинский: «К сим же Невидимаго и Безтелеснаго и Неописаннаго и Необразнаго Бога кто может сотворити подражание? Пребезумия убо крайняго и нечестия образовати Божество». Подобне же возбраняет о сем и святый Григорий Двоеслов. Сего ради Саваофа, иже есть Божество, и тое преждевечное рождение Единороднаго Сына от Отца умом точию подобает нам разумети, а писати во образех отнюдь не подобает и невозможно[61 - Деяния Московских соборов 1666 и 1667 гг. М., 1881. Л. 22 об. – 23 (четвертый счет). Не случайно одновременно с этим Большой Московский собор 1666–1667 гг. отменил и постановления Церковного собора 1620 г. о перекрещивании католиков, признав каноничным присоединение западных христиан к православной церкви через миропомазание.].
Это постановление Большого Московского собора 1666–1667 гг., на котором присутствовало и большинство русских церковных иерархов, не могло не повлиять и на веру русских людей в то, что борода является частью Образа Божия в человеке. Не с этим ли связана (наряду с распространившимся полонофильством) «оттепель» в отношении к бритым лицам при дворе Федора Алексеевича? О ней в одном из своих постановлений 1680?х гг. вспоминал патриарх Иоаким, сокрушаясь о том, что «еллинский блуднический гнусный обычай» брадобрития, почти совсем искорененный при Алексее Михайловиче, в последующие годы опять оказался широко распространен[62 - См. Приложение № 1 в этой книге. С. 442.].
Однако с данным постановлением Большого Московского собора 1666–1667 гг. согласились далеко не все русские образованные люди, о чем красноречиво свидетельствует тот факт, что изображения Бога Отца продолжали создаваться даже в центральных соборах и монастырях[63 - См.: Квливидзе Н. В. Господь Саваоф: Иконография. С. 182–183. Постановления Большого Московского собора 1666–1667 гг. были частично опубликованы в так называемых «Служебниках с соборным свитком» 1667 и 1668 гг. Однако в этих изданиях были напечатаны только постановления Большого Московского собора 1666–1667 гг. до 35?й статьи включительно, в то время как постановления, объединенные в раздел «О иконописцех и о Саваофе», относятся к 43–47?й статьям. В издании поясняется, что «прочая правила и повеления святейших патриархов и Освященнаго собора будут потом вкупе во единой книзе особно напечатан», однако публикации всех постановлений Большого Московского собора 1666–1667 гг. так и не последовало. См.: Служебник с соборным свитком. М., 1667. Л. 1 – 15 об. (первый счет); Служебник с соборным свитком. М., 1668. Л. 1 – 15 об. (второй счет). Не было ли это своего рода саботажем со стороны сотрудников Московского печатного двора, не желавших обнародовать спорное постановление об изобразимости Бога Отца?]. Среди категорически несогласных с этим решением был и Евфимий Чудовский, который, по всей видимости, принимал личное участие в Большом Московском соборе 1666–1667 гг.[64 - В «Житии протопопа Аввакума, им самим написанном» при описании состязания Аввакума с патриархами (Макарием Антиохийским, Паисием Александрийским и Иосафом II Московским) во время Большого Московского собора 17 июня 1667 г. упоминается келарь Чудова монастыря Евфимий: «И Евфимей, чюдовской келарь, молыл: „прав-де ты, – нечева-де нам больши тово говорить с тобою“. Да и повели меня на чепь» (Житие протопопа Аввакума, им самим написанное / Под общ. ред. Н. К. Гудзия. М., 1960. С. 102). Некоторые исследователи полагают, что Аввакум имел в виду другого человека. Обстоятельный анализ всех известных науке данных о Евфимии Чудовском см.: Strakhov O. B. The Byzantine Culture in Muscovite Rus’. P. 83–99.], а потому знал о его постановлениях не понаслышке. В одном коротком сочинении 1690?х гг., озаглавленном «На глаголющих, яко Господа Саваоф умом точию подобает разумети, во образех же писати не подобает и не можно», Евфимий Чудовский совершенно определенно и аргументированно высказался против этого постановления. Аргументация Евфимия следующая. «По существу и естеству» Бог Отец не только безобразен, но также и безыменен, так же как и наша душа, и все ангелы (для обоснования этого тезиса Евфимий пространно цитирует Псевдо-Дионисия Ареопагита, Иоанна Дамаскина, Иоанна Златоуста, Кирилла Александрийского). Тем не менее с целью богопознания («да не во всеконечном невежестве останем») безыменному «по существу и естеству» Богу Отцу налагаются имена «от действ», то есть в зависимости от различных проявлений Бога в мире, запечатленных в Священном Писании (здесь Евфимий опирается на трактат Псевдо-Дионисия Ареопагита «О Божественных именах»). По таким же причинам и принципам мы «чертаем и иконствуем», основываясь на случаях «схождения» Бога Отца, когда Он являлся людям, и этот опыт явления безобразного Божества описан в Священном Писании, а потому не может игнорироваться: «И яко убо безыменному по существу Богу имена от действ налагаем, да не во всеконечном невежестве останем, тако и безобразнаго суща образы, яко видеша пророцы, не по существу, но по схождению, чертаем и иконствуем». «По чесому бо ум человека возведется на Боговидение, аще не чрез образы виденныя. Умствововати Бога подобает, яко видеся»[65 - Это сочинение Евфимия Чудовского сохранилось в автографе в сборнике ОР ГИМ. Син. III. Л. 184–207 (Постатейное описание см.: Горский А. В., Невоструев К. И. Описание славянских рукописей Московской Синодальной библиотеки. Отд. 2. Ч. 3. С. 806–807). Этот текст был включен в Дополненную редакцию «Щита веры» Афанасия Холмогорского. См.: ОР ГИМ. Син. 346. Л. 1275–1292 об. Эти же рассуждения, но в несколько сокращенном и отредактированном виде (под названием «Подобает ли Образ Бога Отца писати седа власы?») были включены в статьи об иконописании в сборнике, принадлежавшем Евфимию Чудовскому, в котором содержится среди прочего перевод «Православного исповедания веры» Петра Могилы (автограф Евфимия Чудовского), по которому катехизис был напечатан в 1696 г. См.: ОР ГИМ. Син. 473. Л. 213–215. По этому последнему списку данное сочинение Евфимия Чудовского было напечатано в 1874 г. Г. Д. Филимоновым (см.: Вестник общества древнерусского искусства при Московском Публичном музее. 1874. Вып. 1/3. Материалы. С. 17–22), а потом воспроизведено в антологии Н. К. Гаврюшина «Философия русского религиозного искусства XVI–XX вв.» 1993 г. См.: Евфимий Чудовской. Вопросы и ответы по русской иконописи // Философия русского религиозного искусства XVI–XX вв. Антология. Вып. 1. М., 1993. С. 49–55.].
В подтверждение каноничности изображений Бога Отца в человеческом образе Евфимий цитирует Синодик в Неделю православия, составленный на основе постановлений VII Вселенского собора, который был напечатан на Московском печатном дворе в 1656 г. в составе Триоди Постной (по киевскому изданию 1627 г.). Согласно этому Чину, в первое воскресенье Великого поста в храмах, между прочим, объявлялась вечная память «изобразующим святая и почитающим» по пророческим видениям, которые «самое Божество начерта и изобрази». Напротив, объявляется анафема тем, кто не принимает «образописаняя» по пророческим видениям, явившимся «прежде Воплощения Слова», и не верует в явление в видимом образе Непостижимого и Невидимого Существа («Неемлему же и Невидиму Существу явитися видящым тщесловствуют»[66 - «Пророческая видения, якоже самое Божество начерта я? и изобрази, ведущим, и приемлющым, и верующым, яже пророческий лик видев, поведа, и апостолы, и на отцы пришедшее писанное же и неписанное предание держащым, и сего ради изобразующым святая и почитающым – вечная память»; «Пророческая убо видения, аще бы и не хотяху, приемлющым, образописания же, явльшаяся им, о чюдо, и прежде Воплощения Слова, не приемлющым, но или сему Неемлему же и Невидиму Существу явитися видящым тщесловствуют <…> анафема» (Триодь постная. М., 1656. Л. 209 об., 211 – 211 об.). О Синодике в Неделю православия см.: Успенский Ф. И. Очерки по истории византийской образованности. СПб., 1891. С. 89–145; Петухов Е. В. Очерки из литературной истории Синодика. Ч. I: Судьбы текста Чина православия на русской почве до половины XVIII в. СПб., 1895; Успенский Ф.[И.] Синодик в Неделю Православия. Сводный текст с приложениями. Одесса, 1893; Понырко Н. В. Синодик // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Втор. пол. XIV–XVI в. Ч. 2. Л., 1989. С. 339–344.]).
Нет никаких сомнений в том, что, с точки зрения Евфимия Чудовского и людей его круга, эта аргументация была релевантна и в отношении сакрализации бороды как части Образа Божия. На это указывает тот факт, что братья Лихуды, с которыми, как мы помним, Евфимий сотрудничал при разработке «Слова, еже не брити брад по законом», опирались, между прочим, именно на этот аргумент: «Бога пророцы видеша, власы образне имуща»[67 - См. Приложение № 3 в этой книге. С. 465.]. Невидимый и безобразный Бог не случайно являлся пророкам в человеческом образе, а именно в виде седовласого старца.
Не мог ли Евфимий сделать и следующий шаг, чтобы предположить, что слова Писания о сотворении человека по Образу Божию содержат в себе также и утверждение о том, что «человечность свойственна Образу Божию»? Именно такой вывод сделал уже более двух столетий спустя богослов протоиерей отец Сергий Булгаков в работе «Икона и иконопочитание» (Париж, 1931):
Человек есть сотворенная Богом, но нерукотворная, живая икона Божества, человечность богообразна. Поэтому и в видениях Ветхого Завета, в частности в видении пророка Даниила о Сыне Человеческом (см. Дан. 7: 13 сл.), далее в видении славы у пророка Иезекииля (см. Иез. 1), т. е. еще до Воплощения Сына, Бог является в образе человеческом. <…> Те, которые ограничивают Образ Божий в человеке только духовной его природой, в отличие или даже в противоположность телесной, тем самым рассекают человека, ограничивая его человечность одною душою, тело же оставляя на долю животной природы. Они последовательно должны прийти к признанию неизобразимости Образа Божьего в человеке, а следовательно, и самого человека (а отсюда, конечно, и к самому радикальному иконоборству)[68 - Булгаков С. Икона и иконопочитание. С. 276.].
Заметим, что в размышлениях отца Сергия Булгакова содержатся аргументы, которые использовались в XVI–XVII вв.: слова Писания о сотворении человека Богом по Своему Образу и подобию, пророческие видения Бога Отца в человеческом облике, а главное, отношение к человеческому образу как к «сотворенной Богом, но нерукотворной, живой иконе Божества» четко просматриваются в процитированном выше анафематизме против «ереси брадобрития», трижды напечатанном в Требниках на Московском печатном дворе в 1620–1640?х гг. и широко распространенном в списках.
Однако сомнения и несогласие с тем, что борода является частью Образа Божия в человеке, которые, как мы помним, были распространены и раньше, особенно свойственны российскому обществу в 1690?е гг. Вряд ли в это верили представители высших правящих кругов (например, Л. К. Нарышкин или кн. Я. Ф. Долгоруков) или рядового московского дворянства (например, стольник В. Ф. Люткин или кн. А. И. Репнин), не носившие бороды? (см. ил. 6, 9 в этой книге). И едва ли критические возражения против «антропоморфитских» заблуждений «московитов», высказанные Димитрием Ростовским в начале XVIII в., не были сформулированы и раньше. М. М. Щербатов в своем «Рассмотрении о пороках и самовластии Петра Великого» высказал предположение, что Петр I, вводя брадобритие, имел намерение истребить «род ереси антропоморфитов, которая по незнанию вкоренена была»[69 - Щербатов М. М.] Рассмотрение о пороках и самовластии Петра Великого. Стб. 46.].
9. «Ветхая» заповедь брадоношения
Потом, закон дая, повеле Бог мужу красоту свою блюсти, глаголя: «Аз Господь Бог ваш. Да не сотворите сисон[1 - Сисон – прическа. См.: Словарь русского языка XI–XVII вв. Вып. 24 (Се – Скорый). М., 2000. С. 158.] (сиречь кудри) от власов главы вашея, ниже тлите (или брийте) вид брады вашея» (Лев. 19: 25, 27).
Аргумент ветхозаветной заповеди, данной людям через пророка Моисея («не порти края бороды») используется практически во всех канонических текстах против брадобрития. Именно с него начинается статья «О стрижении брад», которая, как писалось выше, включалась в русские Кормчие книги начиная со второй половины XIII столетия в составе антилатинских статей, приписываемых Никите Стифату (в действительности происходящих, как мы помним, из так называемых «Апостольских постановлений»): «Что же о постриженьи брады, не писано ли есть в законе: „не постригайте брад ваших“?» Эта же статья включена в главу 40 «От священных правил о стрижении брад» Стоглава. Максим Грек в послании царю Ивану «О еже не брити брады» выражает недоумение, как может здравомыслящий и знающий Священное Писание человек стричь бороду, зная, что на этот счет имеется прямая заповедь Бога: «Кто здрав умом сый <…> и наипаче слыша Владыку, крепце Моисеом повелевающаго людем Израилевым „не отсецети брады ваша!“, еже есть не брейте <…>. Аще же прокляти уклоняющеися от заповедей Божиих, якоже слышим во Священном песнопении, той же клятве подлежат и истребляющия бритвою брады своя, противящеся без ума заповеди Божии!»[2 - ОР ГИМ. Син. 596. Л. 56 об. – 57.]
Как бы этот аргумент ни казался очевидным Максиму Греку, митрополиту Макарию, братьям Лихудам, Евфимию Чудовскому и прочим богословам, можно сказать наверняка, что он убеждал далеко не всех. Благодаря сочинению Димитрия Ростовского мы имеем возможность познакомиться с аргументами и контраргументами, которые могли высказываться на подобных дебатах. Напомним, что прения вокруг брадобрития Димитрий Ростовский вел с «честными гражданами» города Ярославля в митрополичьих палатах в июне – июле 1705 г. Но, как будет показано ниже, у нас есть все основания считать, что подобные споры (с использованием сходной аргументации) происходили и в 1690?е гг.
Димитрий Ростовский подверг аргумент ветхозаветной заповеди самой суровой критике. Он настаивал на том, что слова Писания нельзя вырывать из контекста, нужно для начала разобраться, кому, когда и для чего Бог дал такую заповедь. После выхода еврейского народа из Египта Бог действительно повелел не брить бороды?, но это сделано для того, чтобы израильтяне не уподоблялись египетским жрецам, у которых «главы и брады оголены». Однако из других мест Писания следует, что само по себе брадобритие не является злом, ибо оно попускалось древним евреям, например, во время скорби, при очищении прокаженных или во время обряда поставления в «левитское служение». Следовательно, «в Ветхом Завете не то бяше грех, еже браду брить; но еже брадобритием уподобляться нечестивых идолопоклонников нраву».
Какой-то ярославец возражал владыке примерно так: «Сам Христос ветхозаконные заповеди исполнял; рече бо: „не мните, яко приидох разорити закон или пророки: не приидох разорити, но исполнити“. И аще Христос ветхозаконная исполнял, должни убо есмы и мы, христиане, таяжде исполнять и не брить брад по заповеди ветхозаконной, ибо и Христос не брил брады своей, и ходившие с ним апостолы не брили».
На это Димитрий Ростовский отвечал, что ветхозаветные заповеди делятся на три категории:
1) «Духовные» (или «Божественные»), имеющие отношение к вере и богопочитанию. Это и есть заповеди в собственном смысле слова, которые призваны научить израильтян «служить Богу верно».
2) От них отличаются «плотяные» (или «чиновные») заповеди, относящиеся к обрядам и «плотскому житию человеческому».
3) Кроме этого, выделяются также «судные» (или «гражданские») заповеди, находящиеся в сфере правосудия.
Христиане должны блюсти только те ветхозаветные заповеди, которые относятся к «вере, богознанию и богопочитанию» (то есть заповеди первой категории), а также те заповеди, которые относятся к «правдотворению и гражданскому правосудию» (третья категория). Что же до заповедей второй категории, относящихся к древнееврейским «обрядам и церемониям» (в их числе, например, заповедь об обрезании крайней плоти), то христиане не только не обязаны их блюсти, но «весьма от них свобождени». Повеление о брадоношении несомненно относится именно к заповедям второй категории, которые были отменены Пришествием и проповедью Христа: «Отставив же ветхозаконная, уставил новоблагодатная: и тако прейде сень законная, благодати пришедшей».
На это «один спорщик» возразил владыке: «Ветхозаконное де обрезание переменил есть Христос Крещением, дав нам Крещение вместо обрезания: а брады чим переменил? Что вместо ветхозаконных брад даде нам в новой благодати?»
Поразмыслив, Димитрий Ростовский отвечал: наш русский род происходит от язычников, не знавших Ветхого Завета и не практиковавших никаких изложенных там заповедей. Поэтому нам, призванным ко Христу от язычников, Крещение дано не вместо обрезания, которого никогда у нас и не было, но вместо «идольского нечестия, в нем же бехом». Что касается брадобрития или брадоношения, то никаких новозаветных повелений на этот счет нам не дано, а есть только общая установка апостолов не принуждать призванных ко Христу язычников к исполнению еврейских «плотяных» заповедей. Поэтому апостолы «о брадах закона свободных нас сотвориша, на произволении нашем давше»[3 - РГАДА. Ф. 381. Оп. 1. Д. 352. Л. 202–212. Опубл.: [Димитрий (Туптало), митрополит Ростовский и Ярославский.] Разсуждение о Образе Божии и подобии в человеце. Л. 9 – 23 об.].
Хотя описанные выше дебаты имели место летом 1705 г. в Ярославле после обнародования указа о брадобритии, подобные споры происходили и в Москве в 1690?е гг.[4 - Об ученых прениях как важнейшем элементе русской культуры второй половины XVII в. см.: Панченко А. М. Русская культура в канун Петровских реформ. Л., 1984. Гл. 4 («Культура как состязание»). Эта эпоха породила немало блестящих полемистов, готовых вести дебаты даже на латыни, таких как Дмитрий Тверитинов. См.: Смилянская Е. Б. Волшебники. Богохульники. Еретики. Народная религиозность и «духовные преступления». М., 2003. С. 265–272. Исследование следственного дела о Д. Тверитинове и его кружке показало, что даже в среде московских купцов и ремесленников (не говоря уже о духовенстве) «спорить по вопросам веры было привычно»; подобные разговоры часто начинались «прямо на улице, в овощном или иконном ряду, в домах», и они ни у кого «не вызывали удивления» (Смилянская Е. Б. Ересь Дмитрия Тверитинова и московское общество начала XVIII в. // Проблемы истории СССР. Вып. 12. М., 1982. С. 39–40). Не приходится сомневаться в том, что вопросы о брадобритии/брадоношении были в числе наиболее обсуждаемых. Составленные братьями Лихудами и Евфимием Чудовским проповеди были призваны ответить на общественный запрос на каноническую аргументацию в пользу брадоношения.] Об этом мы узнаём из «Слова еже не брити брад по законам» братьев Лихудов, в котором от лица неких спорщиков воспроизведена аргументация Димитрия Ростовского: «Сия закони суть и обыкновения в Ветхом Завете, ныне же ино время, время благодати, время сладости и веселия, преиде бо сень законная, благодати пришедшей, негли мы подлежим сеновному оному закону <…>. Покажи нам, святейший отче наш, сия утвержденая от закона благодати, егоже и сынове есмы, и тогда покоримся»[5 - См. Приложение № 3 в этой книге. С. 465.]. Думается, это возражение, хотя и было использовано Лихудами в риторических целях, вряд ли являлось чистой абстракцией. Патриарх Иоаким в своем «Увещательном слове» от декабря 1689 г., сказанном для того, чтобы подвести окончательный итог в спорах вокруг времени преложения Святых Даров, упомянул многочисленные словопрения («разглагольства») вокруг этого вопроса, участниками которых были как великороссийские «юноши», получившие образование в польских латинских училищах, «благородные мужи, достоинства великие в царских домах имущие», «малороссийские христиане» разных чинов («иерее, и монаси, и мирстии»), наплыв которых наблюдался в Москве после того, как «покори Господь Бог великому государю царю и великому князю Алексею Михайловичу <…> полского государства некыя грады»[6 - Цит. по: Горский А. В., Невоструев К. И. Описание славянских рукописей Московской Синодальной библиотеки. Отд. 2. Ч. 3. С. 431–433.]. Очевидно, что «разглагольства» в такой разношерстной публике, которые упомянул Иоаким, не могли ограничиться только темой о времени преложения Святых Даров, но затрагивали и многие другие актуальные вопросы, к числу которых должно было относиться и брадобритие (ведь многие прибывшие в Москву малороссияне бороды? не носили).
Не случайно следующая часть Окружного послания как раз посвящена опровержению, видимо, распространенного в московском обществе мнения о том, что брадоношение относится к ветхозаветным заповедям, которые перестали иметь значение обязательного для исполнения закона в христианском мире.
10. Апостолы и брадобритие
Составители проповеди обращаются к различным текстам Ветхого Завета с целью показать, что брадобритие в древние времена было тесно связано с языческим культом (см.: Иер. 48: 35?37). Поэтому неудивительно, что новозаветная проповедь Евангелия сопровождалась между прочим и отвращением язычников от брадобрития, о чем непротиворечиво свидетельствуют «Апостольские постановления», которые, как мы помним, возводились к «равноапостольному мужу» Клименту Римскому, ученику апостола Петра.
Как говорилось выше, полный перевод «Апостольских постановлений» был выполнен Евфимием Чудовским в 1692–1694 гг. Хотя этот текст и был ранее известен в составе Кормчих, его авторство традиционно приписывалось Никите Стифату. Обнаружению этого текста среди «Заповедей святых апостолов» (как называлась книга в переводе Евфимия Чудовского), несомненно, придавалось большое значение, так как он позволял дать аргументированный ответ тем скептикам, которые утверждали, что ветхозаветная заповедь о брадоношении необязательна для исполнения христианами. Не случайно этот текст ставился в центр «Слова еже не брити брад по законам» братьев Лихудов. На основании данного аргумента Лихуды делали вывод, что брадобритие запрещено не только Ветхим Заветом, но также заповедями апостолов. Столь же важное место занимает этот источник и в Окружном послании патриарха Адриана против брадобрития, составленном Евфимием Чудовским.
Но в какой степени аргумент «Апостольских постановлений» казался убедительным образованным собеседникам патриарха Адриана? Обратимся вновь к контраргументации Димитрия Ростовского, развернутой уже после издания указа о брадобритии Петра I, но едва ли не высказывавшейся раньше. Димитрий Ростовский указал на то, что апостолы «правил не писаша», а на Соборе апостолов в Иерусалиме были установлены лишь пять заповедей, которые должны были исполнять обращающиеся ко Христу язычники: 1) не участвовать в языческих ритуалах; 2) уклоняться от блуда; 3) воздерживаться от употребления в пищу «удавленины»; 4) воздерживаться от убийства; 5) не творить ближнему зла (см.: Деян. 15: 23–29). Ни о каком запрещении брадобрития на этом соборе речи не было. Что касается «Апостольских постановлений», составленных Климентом Римским, они дошли до нас в поздних неисправных списках, поэтому святые отцы Вселенских соборов их отвергли, что следует из напечатанной на Московском печатном дворе Кормчей книги 1653 г., а именно из Толкования на 60?е правило «Правил святых апостол» и на 2?е правило Шестого (Трулльского) Вселенского собора. В этих текстах действительно выражается недоверие к «Апостольским постановлениям», так как эта книга «от еретик искажена быша»[1 - Кормчая. М., 1653. Л. 17 – 17 об., 177 (второй счет).]. Нет никаких сомнений в том, что подобная контраргументация высказывалась во время споров вокруг брадобрития в 1680–1690?е гг. В сохранившихся собственноручно подобранных выписках и размышлениях, относящихся, видимо, к концу XVII в.[2 - ОР ГИМ. Син. 811. Л. 349 – 367 об. Димитрий Ростовский включил эти выписки в рукописный сборник, который озаглавил так: «Неисправленныи вещи различныи, собранныи в лето 1704 августа в Ростове» (там же, автограф на внутренней стороне верхней крышки переплета). Описание рукописи см.: Описание рукописей Синодального собрания (не вошедших в описание А. В. Горского и К. И. Невоструева) / Сост. Т. Н. Протасьева. Ч. I (№ 577–819). М., 1970. С. 39–40. Точно определить, когда именно Димитрий Ростовский начал собирать материалы на эту тему, невозможно. Но, очевидно, это произошло задолго до лета 1704 г.] и озаглавленных «О стрижении и раслении власов и брад», Димитрий Ростовский поставил под сомнение запрещение брадобрития в «Панарии» Епифания Кипрского[3 - Епифаний Кипрский в сочинении «Панарий», или «Ковчег» (???????? – Panarion; другое название: Adversus haereses – «Против ересей») 375–377 гг. в главе «Против массалиан» пишет между прочим об обычае массалиан отращивать «волосы наподобие женских и ходят публично во власянице». По этому поводу он выражает свою позицию относительно растительности на голове и лице: «Что хуже и противнее этого? Бороду – образ мужа – остригают, а волосы на голове отращивают. О бороде в Постановлениях апостольских Слово Божие и учение предписывают, чтобы не портить ее, то есть не стричь волос на бороде, но и не носить длинных волос, подобно блудницам, и не давать доступа тщеславию под видом праведности» (Творения святителя Епифания, еп. Кипрского. Ч. 5. М., 1882. С. 302).]: «Еще же неции приводят Епифания, иже аки по апостолскому уставу держит и поучает тако, яко не подобает главу ниже браду брити. <…> Откуду словеса та взята? Совершено должно есть взискати, ни бо един о сем канон апостолский обретается, но яже токмо во уставех под именем Климента написанная чтутся»[4 - ОР ГИМ. Син. 811. Л. 363 – 363 об.]. Заметим, что на подобные сомнения не без раздражения указывал Евфимий Чудовский в начале 1690?х гг., когда писал, что теперь очень многие ставят под сомнение различные церковные предания, непрестанно «глаголяще: „сие чесо ради“, и „сие откуда взято“, и „сие кто предаде“, и „сие где писано“…»[5 - ОР ГИМ. Син. 346. Л. 5. Опубл.: Горский А. В., Невоструев К. И. Описание славянских рукописей Московской Синодальной библиотеки. Отд. 2. Ч. 3. С. 498.].
11. «Откуда брадобритие зачалось?»
Несмотря на то что брадобритие было запрещено как в Ветхом Завете Самим Богом, так и в Новом Завете святыми апостолами, этот «злообычай» проник в христианский мир. Произошло это, по убеждению авторов Окружного послания против брадобрития, двумя путями. Виновником появления брадобрития в Византии был император-иконоборец Константин V Копроним, который повелел своим подданным брить бороды, дабы ему было удобнее отличить своих сторонников («еретиков»-иконоборцев) от противников (то есть православных иконопочитателей). Источником этого церковного предания послужило Житие преподобномученика Стефана Нового (†765), претерпевшего гонения и принявшего мученическую смерть от императора-иконоборца, написанное в начале IX в. и включенное в состав Великих Четьих миней митрополита Макария (под 28 ноября[1 - Описание и подробный пересказ памятника см.: Василевский В. Г. Житие Стефана Нового // Труды В. Г. Васильевского. Т. 2. Ч. 2. СПб., 1912. С. 297–350. Современное критическое издание с переводом на французский язык выполнен М.-Ф. Озепи: La Vie d’Etienne le Jeune par Еtienne le Diacre / Introduction, e?dition et traduction par Marie-France Auze?py. Aldershot, 1997. Славянский перевод Жития в составе Великих Четьих Миней см.: ОР ГИМ. Син. 176. Л. 1584–1617.]). Согласно этому рассказу, император Константин Копроним подослал в обитель Стефана на гору Святого Авксентия своего близкого слугу Георгия. Но Стефан, взглянув на гладко выбритое лицо пришельца, догадался, что он был приближенным императора. При этом как бы между делом поясняется, что император повелел гладко бриться всем своим сторонникам. Автор Жития, кажется, не придает этому распоряжению особенного значения, упоминает об этом как бы невзначай, не забывая, впрочем, использовать его для того, чтобы лишний раз подчеркнуть богопротивность императора-иконоборца, сделавшего такое распоряжение вопреки заповеди, данной Богом людям через пророка Моисея[2 - См.: Василевский В. Г. Житие Стефана Нового. С. 335; La Vie d’Etienne le Jeune par Etienne le Diacre. P. 233. Процитируем этот фрагмент по Великим Четьим минеям митрополита Макария: «Смотряше, его от одежда же и от лица его, еже до плоти остриженыя брады, знаменит бо бе, понеже бе заповедано от мучителя, сопротивне взаконяющу Богови, к Моисею рекшу глаголати к людем не остригати брады, ниже кыку сотворити, ибо любо прияшеся, якоже во всех инех, и в сем быти богопротивен, и всякому стару и юну браду и ус строгати веляше, даже до кожа, якоже юну видетися присно, и яко коня женонеистовны раздражаа. И сего убо познав от царевы быти ему четы» (ОР ГИМ. Син. 176. Л. 1597 об. – 1598).]. Однако впоследствии это церковное предание было серьезно переосмыслено: брадобритие при дворе императора-иконоборца стало восприниматься как элемент иконоборческого движения, как надругательство над Образом и подобием Божиим, над «нерукотворной, живой иконой Божества». Не случайно это церковное предание оказалось встроено в статью «О пострижении брады» (в составе антилатинских статей Никиты Стифата), вошедшую, как мы помним, в Кормчие: «От Константина царя Ковалина и еретика суща се узаконено есть: на том бо вси знаяху, яко еретическия слуги суть, имже брады постризаны»[3 - Кормчая. М., 1653. Л. 388 об. – 389. Кормчие, в свою очередь, послужили источником распространения этого предания и в других памятниках. Например, в приписке на полях «Многосложного свитка» в издании 1647 г. (в составе «Соборника») про Константина Копронима сообщается: «Сий первие умысли брады брити, яко же правила сказуют» (Сборник из 71 слова. М., 1647. Л. 375 об., схолия на левом поле).]. Таким образом, это церковное предание служило не только целям исторического объяснения времени и места появления «злообычая» брить бороды, но также не в последнюю очередь объяснением его еретической и иконоборческой сути.
Если в православном мире брадобритие появилось в годы иконоборчества, на латинском Западе оно сохранилось, как полагают авторы проповеди, со времен «древних эллинов», которые совершали брадобритие во время различных языческих ритуалов (авторы проповеди используют при этом текст, включенный в Кормчую[4 - «Еллини бо не постригаху влас детей своих, приводяху бо их на жертву бесом, велики власы имущя, честь деюще идолом, и по мертвецех бо брады своя бросняху и торгаху, и лица драху ногты до крове, и телеса стрекаху иглами, и сажею потираху, того нелеть деяти христианом, да не с теми осуждени будут» (Кормчая. М., 1653. Л. 389).]). Не случайно греховный обычай брадобрития распространен среди различных языческих народов: «И доднесь убо обычай сей нехристианский видим есть у крымских и колмытских татар и иных нехристианских народов брадобриющих». Но вообще обычай брадобрития чужд христианам как признак язычества: «Еллин убо сие и иных нехристианских народов», а для христиан брадобритие – «гнусное дело!». Распространенное среди латинян, брадобритие стало одной из причин, по которой Константинопольский патриарх Михаил Кируларий вместе с другими святейшими патриархами в 1054 г. изверг имя папы римского из диптихов. С тех пор обычай стричь бороду является признаком «еретиков» латинян. Таким образом, «злообычай» брадобрития имеет одновременно еретическое и языческое происхождение. Он соотносится с двумя «ересями» – иконоборчеством и латинством.
Что на это могли ответить оппоненты – критически настроенные образованные люди, знатоки древних текстов и иконографии, а в особенности церковной истории и к тому же владеющие латынью? Они не могли не поставить под сомнение тезис о том, что до императора Константина Копронима в Византии брадобритие не практиковалось. Еще Антонио Поссевино в описании своего религиозного диспута с царем Иваном Васильевичем отмечал, что он парировал упрек московского государя, обратившего внимание на его стриженую бороду, тем, что в брадобритии нет ничего дурного, «так как это делали и святые, и прежние великие первосвященники, изображения которых до сих пор можно видеть на древних монетах, а они могли это делать в соответствии с различными требованиями времени на основаниях законных и благочестивых»[5 - Поссевино А. Исторические сочинения. С. 82–83.]. Димитрий Ростовский в беседах с ярославцами также попытался опровергнуть тезис о введении брадобрития императором-иконоборцем через обращение к древней иконографии. Он призвал собеседников вспомнить иконописные изображения древних святых-воинов, например всеми горячо любимый образ великомученика Георгия или образ великомученика Димитрия Солунского. Почему их изображают безбородыми? Потому что они приняли мученическую смерть в юношеском возрасте? «Едва ли они не в совершенных мужеских летах воеводствоваху в полцех. Воистинну в совершенных; младенцам бо недораслим военачальство в ратях не попускается», – рассуждал владыка. А изображают их без бороды потому, что в Древнем мире существовал обычай, согласно которому воинам следует быть безбородыми. Этому обычаю не сопротивлялись и древние христиане, которые мученической смертью засвидетельствовали свою веру. Есть и другие свидетельства в пользу того, что древние христиане имели обычай сбривать бороду. Димитрий Ростовский ссылался на «Церковные анналы» Цезаря Барония, известные ему в польском переводе, для того чтобы рассказать ярославцам об императоре Юлиане Отступнике, который носил длинную неухоженную бороду, за что был осмеян христианами в Антиохии во время посещения их города в 362 г.: «Людие антиохийстии, правоверныи христиане бывшии, узревше того брадата, ругахуся браде его и творяще смехи между собою, нарицаху царя козлею брадою». Об этом случае вспоминает сам Григорий Богослов в Слове 5, втором обличительном на царя Юлиана. Димитрий Ростовский подытожил: «Аще царская брада от народа антиохийскаго бысть посмеваема, колми паче неублажаемы в них бяху растимыи брады простых человеков (тех, иже прежде старости своея растяху брады своя), ни вменяху брад в великую святыню и спасение. Яве убо есть, яко не от Кавалина начатся брадобритие, но прежде его то бысть»[6 - РГАДА. Ф. 381. Оп. 1. Д. 352. Л. 224 – 224 об. Опубл.: [Димитрий (Туптало), митрополит Ростовский и Ярославский.] Разсуждение о Образе Божии и подобии в человеце. Л. 39 об. – 40.].
Впрочем, «историческая» часть Окружного послания против брадобрития, которая действительно была довольно слабо проработана, не имела ведущего значения. Наибольшую важность имела каноническая аргументация, которую авторы постарались усилить анализом жизненных практик православных христиан.
12. Христианские мученики, за бороду пострадавшие
С точки зрения авторов Окружного послания, брадобритие несовместимо с христианской жизнью, и на это указывают не только канонические правила и церковная история, но также и жития некоторых святых, пострадавших за отказ следовать еретическому и языческому «злообычаю». В подтверждение этого тезиса приводится пример подвига Антония, Иоанна и Евстафия (†1347), приближенных языческого литовского князя Ольгерда, тайно принявших христианство и впоследствии мученическую смерть «за брадобритие».
Однако образованные люди, имевшие в своих библиотеках списки Жития Виленских святых, могли усомниться и в этом аргументе. Димитрий Ростовский, несомненно являвшийся главным экспертом в области агиографии своего времени, в беседах с ярославцами настаивал на том, что Житие Антония, Иоанна и Евстафия было неправильно истолковано: «Оныи не за брады пострадаша, но за Христа Господа»[1 - РГАДА. Ф. 381. Оп. 1. Д. 352. Л. 232 об. Опубл.: [Димитрий (Туптало), митрополит Ростовский и Ярославский.] Разсуждение о Образе Божии и подобии в человеце. Л. 51 об.].
