Сарг Коврань "Властелины-1"

Властелины-1
Сарг Коврань

Обстоятельства загнали меня в угол настолько, что готов был пойти на самоубийство. И уже пошёл на него, но вмешались какие-то инопланетянки, которые выдернули к себе. Сами не появились, но свели с такими же самоубийцами. А потом эти инопланетянки слиняли, подарив всех нас другой цивилизации. И я оказался в безвыходном положении: десятки тысяч девчат мне не потянуть. Ну, я и слинял на пару с другом. Планировали вернуться на родную Землю, но попали на какую-то чуть иную. Возвращаться нет ни желания, ни возможностей. Надо как-то выживать… P.S. Главный герой в начале серьёзно деградировал. Отсюда и мат…

Сарг Коврань

Властелины-1

Пролог. На

Земле

Я проснулся после очередного запоя. Был дикий сушняк, и раскалывалась голова. Вообще-то последствия этого запоя начали накрывать ещё ночью – сушняк и головные боли. И так-то голова болит почти постоянно, а с перепоя вообще раскалывается.

С некоторым трудом встал и с досадой поморщился – спал одетым на заправленной кровати. Родители ещё спали. Включил свет в своей комнате и посмотрел на электронные часы – они показывали 5:58. С минуты на минуту в комнате родителей прозвенит старый дребезжащий будильник – папе на работу, а мама пойдёт к корове. Папа ещё работает, а мама несколько старше и заработала досрочную пенсию на тяжёлых работах. И кучу болячек. Невольно посмотрел на отрывной календарь, где была явно старая дата – четырнадцатое февраля 1997-го года. Год, конечно, тот же, а вот дата явно иная. Вполне может быть, что и месяц иной – в этот раз я что-то сорвался в запой так, что самому тошно вспоминать. Впрочем, воспоминаний не так много. Не мог же я быть целую неделю пьян на грани отрубона!

Прошёл на кухню, включил свет и тут же в комнате родителей зазвенел будильник. Я попил воды. На кухню вышла мама.

– Проспался? – недовольно спросила она.

Я предпочёл промолчать – родители запилили меня своими упрёками. Оделся в фуфайку, стоптанные валенки и поспешил выйти на улицу – разговаривать с ними совершенно не хотелось. Вышел на улицу и закурил дешёвую «Приму» без фильтра, вставив сигарету в самодельный мундштук из бузины.

Упрёки родителей вполне обоснованы: я – опять безработный. После окончания школы моя жизнь покатилась под откос. Привык в школе к тому, что все предметы давались мне легко, но совершенно не был готов к тем темпам, которые задал Политех, куда я поступил в 93-ем году. Стоило осенью того же 93-го года пропустить из-за ангины десять дней, как я уже совершенно ничего не понимал на парах. Высшая математика ещё как-то была понятна (последствия того, что ещё в школе интересовался ею), то физика стала тёмным лесом. Никак не мог привинтить высшую математику – всё время казалось, что в этой теории есть очень грубые ошибки, а функциональные закономерности притягивают явления за уши. И до ангины-то были сложности с учёбой, а после неё – вообще стали безнадёжными. После Нового года, в январе 1994-го года, я забрал документы и собрался идти в армию.

Думал идти в армию, но в середине февраля 94-го года на медкомиссии от военкомата меня обломали с ней. У меня ещё лет с двенадцати шалило сердце, и зрение было далеко от нормы. Из-за сердца признали негодным к службе в армии. В марте 94-го года я неделю пролежал в пермской больнице, где к близорукости и миокардиту добавилась и ишемия головного мозга. Из-за последнего диагноза мне ежегодно приходится по неделе лежать в Перми. Это попадает на позднюю осень, и я ненавижу вторую половину ноября и начало декабря. Как понимаю, никаких особых подвижек с этой ишемией нет: ухудшений нет, но нет и улучшений. Инвалидность не дают, однако предупреждают, что из-за инсульта могу в любой момент скопытиться. Исправить её можно с помощью операции, но за неё загнули такую цену, что мне проще подохнуть. И не факт, что я выживу после этой операции – могу стать идиотом или вообще подохну под ножом хирурга.

Я скрыл ишемию и летом 94-го поступил в Кунгурский сельскохозяйственный колледж. Учился на правоведа – колхозного юриста. Девчат там было море: только в нашей группе из тридцати пяти человек было лишь семеро парней. Только я так и не нашёл себе там жены. Хватило одной дурной компании с раскладом я один на четырёх девчат. Двоих в первую ночь я, кажется, так и не удовлетворил. Впрочем, потом я реабилитировался, и умудрялся в ночи с субботы на воскресенье ебать всех четверых до того, чтобы они умоляли меня выбрать кого-то из них. Хотя, вся четвёрка сразу были редко – на выходные кто-то из них уезжал домой. Только с окончанием их учёбы они разъехались – они были моими ровесницами и учились уже на последнем курсе. Потом они писали мне письма и предлагали приехать к ним, но я тогда сглупил – не ответил ни на одно из тех писем, так как на второй год своей учёбы там едва не сошёлся с пятнадцатилетней девчонкой по имени Алёнка. Меня даже не остановил её совсем юный возраст. Впрочем, я ебал её так, чтобы не было последствий в виде детей. В прошлом году мы с ней расстались: я закончил учёбу и вернулся домой в родной посёлок, а она продолжила учиться. В последний раз мы виделись (и ебались) где-то в конце октября прошлого года, но потом немного поругались. Вот тогда я рискнул несколько раз кончить в неё – она уверяла, что вне того периода, чтобы залететь. Уже накануне Нового года она написала письмо, в котором приглашала встретить Новый год вместе, но я тогда несколько забухал. Правда, встречать его она предлагала всё в той же общаге Кунгура – кажется, она окончательно разругалась с родителями и не бывает у себя в деревне. Меня ж в новогодние праздники едва хватало на то, чтобы похмельно-полупьяно ходить на работу, хотя новогоднюю ночь я отдыхал. Можно бы и восстановить ту связь, но стыдно появляться перед ней. Что я ей могу предложить сейчас? Ничего! Алёнка из ещё более глухой деревни, где вообще нет никаких перспектив – по её словам, деревня представляет из себя полтора десятка дворов, а школа находится в соседнем селе.

Летом и осенью прошлого года пытался искать работу в Перми и Кунгуре, однако не срослось – требовался опыт работы и желательно высшее образование. Ну, или блат, которого у меня не было. В ноябре даже был готов идти работать на завод в Перми, но медкомиссия не пропустила – врачи, заразы, всё ж вписали мне ишемию головного мозга. С помощью сестры Светки (которая работает воспитателем и, вроде бы, уже преподаёт русский язык и литературу) в декабре устроился в школу сторожем, но начал попивать и в начале этого месяца меня попросили оттуда – начал водить туда компании собутыльников. В этих компаниях даже бывали старшеклассники со старшеклассницами. За одну такую компанию Светка обматерила меня, пригрозив тюрьмой – в компании, которая была у меня накануне увольнения, были пятнадцатилетние девочки, одну из которых я чуть не выебал.

Четырнадцатого февраля, получив расчёт, я ушёл в запой. Вроде бы, часть денег отдал маме на продукты, но не меньше половины остатка пропил с друзьями – с Саней Папиным, Саней Дунаевым и Вовой Бутовым. Начинал пить с Папиным и Дунаевым. Утром пятнадцатого похмелялся с Толиком Тиуновым, которого встретил у бабушек, которые торговали бражкой. Потом меня понесло до матери Вовы Бутова, который собирался приехать. Он приехал днём, и вечером я пил с ним, где и заночевал. Впрочем, мать Вовы, тётя Вера, тоже выставила бражку. Кажется, это было вечером того же пятнадцатого февраля. Вроде бы, вернулся домой к вечеру шестнадцатого, но это неточно – зашёл к Сане Дунаеву, где в компании с ним и его матерью, тётей Любой, выпил до провалов в памяти. Это всё, что я помню из этой пьянки.

Из дома вышел папа и прошёл в сторону туалета. Я пытался споить и родителей, но они ограничились лишь одним вечером четырнадцатого, а пятнадцатого, когда я похмелялся с Толиком Тиуновым, они уже не пили. Вспомнил, как вечером четырнадцатого сидел с ними, Папиным и Дунаевым за столом, а по телевизору шёл какой-то детектив. Вроде бы, «Коломбо».

Я проследил, как папа сходил в конюшню, где почистил навоз и сбросил сена с сеновала. От сигареты и похмелья меня начало тошнить и в конце концов вырвало. Кажется, у Вовы я пил не вчера или позавчера – с одной браги меня не должно так ломать и мутить. Вспомнил, что пил у Дунаева технический спирт с привкусом палёной резины.

Из конюшни вышел папа и закурил.

– Все деньги пропил или что-то осталось? – с сочувствием спросил он, когда меня перестало рвать, и я опять закурил.

– Не должен всё пропить, – ответил я, хотя ещё не проверял свои заначки и карманы одежды, – Какое сегодня число?

– У! – протянул он с сочувствием, – Как всё плохо!

– Двадцать четвёртое февраля? – спросил я.

– Нет, только семнадцатое февраля, – ответил он.

– Блин! – с досадой сказал я, – Хорошо я погулял! Воспоминаний – как от целой недели!

– На хрена вчера пил с Длинным? – спросил он, – Он же явно опять угощал тебя «синюхой»!

– Вполне может быть, – поморщился я, вспомнив квартиру матери Сани Дунаева и привкус жжёной резины во рту – после опохмела с утра в субботу, пятнадцатого, я зашёл ещё и к нему, где продолжил похмеляться. Кажется, даже немного поспал у него и ушёл до Вовы уже ближе к вечеру. Саня после армии устроился на железную дорогу и частенько таскал домой тормозную жидкость от какой-то техники, которую после некоторой обработки вполне можно было пить, однако это была та ещё отрава! Вова же буквально через пару месяцев после возвращения из армии устроился в охрану какой-то тюряги в самой Перми. Теперь бывает у матери не чаще одного раза в месяц. Вроде бы, тоже с деньгами напряг, хотя есть какое-то едва ли не натуральное довольствие. Типа получает продукты.

– Он тебя вчера и привёл домой, – сказал папа о Длинном, – Говорил, что ты к нему завалился часов в семь вечера, а привёл домой часов в десять.

Значит, после отъезда Вовы Бутова я больше нигде не был – напился у Длинного, и он проводил меня домой.

– Как понимаю, ни сегодня, и даже ни завтра, ты никуда не едешь, как обещал в пятницу? – спросил он.

– Нет! – ответил я, – Теперь только через неделю. С Вовой договорился, что он за эту неделю попытается что-то подыскать мне.

Это было ложью – Вова и сам-то с трудом в Перми нашёл работу. И то это было по профилю армейской службы второго его года – устроился охранником в колонию. Я ему в этот раз ещё денег в долг дал. У него были напряги с деньгами. Говорит, что должны выдать в начале этой недели.

«К чертям собачьим такую жизнь! – опять вернулись мрачные мысли, которые начинали преследовать меня в конце 93-го года, – Даже в крупных городах нет работы! С моим образованием мне там точно не найти работы – сейчас этих юристов со средним специальным образованием выпустили столько, что мне там точно не найти работу. В Кунгуре и своих с таким образованием хватает. Даже из нашего выпуска в семьдесят человек было человек сорок из Кунгура, а есть ещё два бывших техникума (теперь они тоже колледжи), которые тоже выпускают таких же юристов. В Перми же вообще труба – там чего стоит один Универ с его высшим юридическим образованием! С развалом СССР вообще невозможно стало жить! В посёлке работы практически нет. Раньше в нашей школе нас пугали, что, если не будешь учиться, то пойдёшь в леспромхоз баланы (брёвна) катать или сучки в лес рубить. Сейчас и такой работы нет! Леспромхоз на ладан дышит. В лесхозе (точнее, в лесничестве) тоже практически нет работы. Папа хоть и устроился туда электриком-сварщиком-слесарем, но денег от его работы мы практически не видим – оплата идёт товарами. По осени получил два мешка гречки. Уже тошнит от этой гречи! Греча с мясом, греча с фаршем и просто гречневая каша! Не огород бы с коровой – вообще бы было туго. От огорода – картошка, морковь и прочие овощи, от коровы – молочные продукты, и от телёнка – мясо. Плюс от леса – грибы и ягоды. Приходится пахать на огороде и покосе, а также колесить пёхом по лесам при сборе малины, земляники и грибов… К херам! Всё! Мысль созрела окончательно! Сегодня же иду на железку и бросаюсь под поезд!..»

О своих мыслях я, само собой, ничего не сказал папе. Мне опять стало очень плохо. Я, словно в тумане, затушил сигарету в пепельницу на крыльце и прошёл домой. С трудом разделся и прошёл в свою комнату, где упал на кровать.

Полчаса приходил в себя, потом попил с папой чаю, и опять ушёл в комнату. Теперь сел за стол и решил написать предсмертную записку. К тому же, денег осталось вообще гроши – едва ли хватит доехать до Закамска, где живёт Вова. Выходит, что я отдал ему почти все деньги, что оставлял себе.

Мысли топтались на месте. Я три раза с трудом написал записки с разным текстом и корявым почерком – и так-то руки потряхиваются, а с похмелья совсем не слушались. Даже чай пил с трудом – трясло так, что с трудом держал в обеих руках кружку. Изорвал неудачные записки и в конце концов остановился на самой короткой: «Простите меня за всё. Я не хочу так жить!»

Вышел из комнаты и закинул в печку, которая уже топилась, неудачные записки. Последний вариант оставил на столе, но текстом вниз.

– Далеко собрался? – насторожился папа, когда я одевался уже в «выходную» фуфайку и «парадные» валенки.

Он уже почти собрался на работу, но не торопился – явно дожидался, пока мама вернётся от коровы. Я посмотрел на настенные часы, где было уже 7:45. Папа явно опоздает на работу. Впрочем, едва ли на пять минут. Как понимаю, опоздает на разнарядку. Я бы тоже на его месте особо не торопился на неё – и так скажут, чем заниматься в течение этого дня или даже недели.

Невольно поймал себя на мысли: «Куда девалось время?» Выходит, я успел вздремнуть или так долго сочинял предсмертную записку.

– Не могу лежать, – соврал я, – Пойду погуляю по лесным дорогам. Подышу свежим воздухом.

– Карманы выверни! – с угрозой сказал он.

В другой раз я, может быть, и возмутился такой просьбе, но сейчас мне стало всё равно, и я без возражений показал содержимое карманов – в них были лишь документы (паспорт, военный билет и трудовая книжка), спички и пачка «Примы» без пары сигарет. Он не поверил мне – пролистал паспорт с военным билетом и проверил карманы – чтоб в них не было денег.

– Зачем документы взял? – с сомнением спросил папа.

– Они у меня тут лежат с четверга, – ответил я, – Как ходил за увольнением, так и болтаются в карманах. Пусть болтаются!..

– Только в долги не лезь, – сказал он с сомнением.

– Прости меня, папа, – сказал я и вышел.

Я вышел на дорогу и осмотрелся.

«Может быть, и не стоит бросаться под поезд? – шевельнулась мысль, – Может быть, стоит ещё немного потерпеть и посмотреть, чем закончится эта разруха в России? Что, если Россия выкарабкается из этой пропасти? Да, и даже рухнет в неё, развалившись на части, может быть, кусочки под внешним управлением (Запада) будут жить лучше, чем сейчас? Глядишь, появятся новые рабочие места?»

С такими невесёлыми мыслями я повернул не в сторону железной дороги, а в сторону леса – мы жили на окраине посёлка. Дорога там не заканчивалась – лесхоз за нашими огородами поддерживал зимой дорогу – вывозил или вытаскивал из леса древесину из санитарных рубок. Да и трактора, которые чистили улицы, зачастую делали очистку улиц в один прогон – проезжали по нашей улице, а потом уходили на соседнюю. За огородом я свернул направо, где была лесхозовская дорога в лес. Захотелось курить, но решил воздержаться – опять может накатить рвота и головокружение.

Стояла довольно тёмная ночь, хотя сугробы и дорога вполне угадывались. Я заметил, что при направлении к речке вправо, прочь из посёлка, уходит какое-то ответвление, а основная дорога продолжается по окраине посёлка. Мне стало интересно, в каком месте лесхоз работал в этот раз – это ответвление должно было выйти на противопожарную Грань, в той её части, где уже было болото. Впрочем, в середине февраля на том болоте вполне ожидаемо валить лес. Признаться, прожил почти двадцать один год, а те места для меня до сих пор являются своего рода «белым пятном» – в то болото и дебри не было никакого желания лезть. Да и что там искать? Грибов там точно не может быть. А вне грибного сезона там вообще нечего делать – малинников там тоже нет. Да и там такой бурелом, что ноги можно переломать. Ещё и встречаются ямы от завалившихся деревьев – там болотистая местность.

Наступили утренние сумерки. Планы о самоубийстве как-то отошли в сторону. К тому же, я планировал совершить это самоубийство ещё до восхода солнца. В темноте проще затеряться. Сейчас же придётся делать это при свете солнца. Явно заметят те же железнодорожники…

Внезапно меня накрыл какой-то сноп света, и я потерял сознание…

Глава 1. На корабле: камера 1

– Серый, просыпайся! – разбудил меня радостный знакомый картавый голос, – Хорош спать!

– Вова, блин! – возмутился я, опять чувствуя жуткое похмелье, – Какого хрена?..

Я открыл глаза и невольно замер. Надо мной был серо-металлический потолок. Такими же серо-металлическими были и стены. И они светились. Светились не только стены и потолок, но и пол. Отовсюду шёл мягкий белый свет. Я осмотрелся. Мы были в какой-то комнате три на пять или шесть метров – с моей стороны был проход куда-то чуть в сторону. Я лежал на какой-то кровати или её подобии с небольшим подъёмом в области головы. У противоположной стены была такая же кровать, на которой лежали шапка и бушлат Вовы. У третьей стены было ещё одно ложе, на котором был кто-то в настоящем тулупе и огромных валенках, в которые вполне могли войти ноги, одетые в ботинки. У четвёртой стены был отгорожен угол. Из-за перегородки было не видно, что там, но напрашивались мысли об унитазе и раковине. Всё это я видел несколько смутно из-за моего плохого зрения.

– Какого хрена?! – возмутился я опять, – Где мы? Или это сон? И где мои очки?

– Хрен его знает! – ответил Вова и глянул на часы, – Про твои очки я тоже ничего не знаю, а о времени кое-что могу сказать. Я тут уже не меньше десяти часов, и часа три, как на ногах, но ничего не прояснилось. Сперва, с час назад, этот хмырь явился, а минут пять назад – ты…

– Сам ты хмырь! – огрызнулся человек в тулупе.

– О! – с сарказмом ответил Вова, – Очнулся?

– Вроде бы, – ответил тулуп и зашевелился.

Следом за ним зашевелился и я. Похмелье не желало отпускать, и от резкого движения перед глазами поплыли круги.

– Э, Серый! – с опаской сказал Вова, – Ты всё ещё с похмелья?

– Ну, да, – ответил я, – Сколько сейчас времени?

– Без четверти десять утра, – ответил Вова, глянув на свои «Командирские» часы.

– А мои ходики сдохли, – сообщил «тулуп», и я заметил у него какие-то электронные часы.

– А число? – спросил я.

– Семнадцатое февраля, – ответил Вова, – Ты, Серый, что, вчера ещё догнался, что ли?

– Ну, да, – ответил я, – Посадил тебя на электричку, а потом взял ещё спирта на пол-литра и распил его с Длинным. Он, зараза, почти и не пил, и мне пришлось выпить почти пол-литра – он выпил-то пару рюмок. Мол, на работу в понедельник. Вроде бы, потом ещё выставил своей «синюхи». Смутно помню, как пришёл домой.

– Доколобродишь пьяным! – покачал он головой с осуждением, – Замёрзнешь к херам!

Я промолчал о своих последних мыслях. Получается, те мысли были буквально час назад.

– А ты что помнишь последним? – спросил я, разгоняя последние мысли.

– Чего там помнить! – проворчал Вова, – Я до Перми доехал, но домой так и не попал. Шёл через пустырь недалеко от дома, вспышка, и я просыпаюсь тут…

– До Перми?! – оживился «тулуп», – Вы оба пермские?

– Почти, – ответил Вова, – Серый живёт в деревне, где мы выросли. Я живу в Перми около года – в мае будет год. А ты откуда?

– Из Закамска, – ответил «тулуп».

– И чего так вырядился? – хмуро спросил я, думая, не закурить ли.

– На рыбалке был, на Каме рыбачил, – ответил он.

– И во сколько это было? – спросил Вова.

– Ну, на Каму я пришёл где-то около шести утра, – начал рассказ «тулуп», – Думаю, просидел там не больше часа…

– Псих! – возмутился несколько удивлённый Вова, – В такой дубак сидеть на льду и ветру!

– Жрать захочешь – выйдешь! – ответил «тулуп» недовольно.