Хайдар Маратович Байзаков "Пасынки Степи"

До самого полуденного солнцестояния сидел на песчаном холме Касым, уткнувшись головой к коленкам и горько плакал. Таким его и нашел дневной караул, который объезжал окрестности Сарайшыка, предупреждая опасности и угрозы ставке правителя. Испуганный юный толмач, он ждал вопросов. Но пыльная, прихрамывающая лошадь, сломанная шея Казбека, любопытные сурки на изъеденном норами поле – все это составило нехитрую картину для прибывших.

После вечерней молитвы ночной стражник зашел за Касымом. Зловещая улыбка не покидала лицо убийцы. От этого еще страшней становилось бедному мальчику. Огни уличных костров высвечивали бледное лицо толмача, идущего следом за грозным воином. Испуганно метались тени от горящих факелов в полутемном дворце.

Неожиданная мысль возникла в голове: воткнуть нож в шею стражнику. Как режешь барашка. Дернуть вверх острый металл, от уха до уха, до предсмертной хрипоты, до дерганий конечностей. Пустить темную кровь. Касым это умел. Все кочевники это умеют. Резать баранов.

А потом бежать. Обойти тихо стражников. Вскочить на коня и в Степь. К отцу, в родной аул. Несколько раз нерешительно притрагивался подросток к ножу на поясе и малодушно опускал руку. Касым никого еще не убивал из людей. Стражник, ни разу не обернувшись, зловеще смеялся, запрокинув голову, словно читая мысли несостоявшегося убийцы.

Толмач никогда не был в жилище у Бату, поэтому сквозь пелену страха детское, да и степное любопытство робко проглядывало, заставляя осматриваться. В центре полутемного большого жилища был разложен круг из крупных серых камней, в котором ярко, потрескивая саксаулом, горел костер. Дым уходил в отверстие на верху. Кто-то незаметный постоянно подкидывал сухие ветки. Шкуры хищных животных покрывали глиняные стены и пол. Тигры, барсы, медведи, волки и лисы. Грозные хозяева степей, лесов и гор теперь безобидно ублажали взор и приятно щекотали пятки и ступни ног. Пучки разноцветных ароматных и душистых степных трав аккуратно были разложены на полу и увешаны на стенах. Множество оружия. Глаза степного мальчика заблестели при виде опасного металла. Невиданные европейские арбалеты, двуручные тяжелые мечи, палицы с гирями, узкие шпаги, рыцарские закрытые доспехи. Юный кочевник никогда не видел такого, поэтому попытался представить себе, как это можно использовать в сражениях. С восхищением взгляд останавливался на оружиях батыров. Огромные луки, мощные сабли, длинные копья, украшенные конскими волосами.

С ужасом мальчик заметил, что на щитах и саблях осталась кровь. Запекшая, не свежая. Всегда после сражений воины оружие и доспехи моют, а потом очищают священным огнем, чтобы духи убитых не могли навредить. Если не очистить огнем, то в следующей схватке не выдержит твой щит пущенных стрел врага, ослабеет рука, держащая саблю. И будут ходить духи убитых по земле, пугая живых. Сразу с кровавых сражений доставили доспехи и оружие в жилище мурзы.

– Подойди, – тихий голос раздался сбоку. Человек в красном шелковом халате сидел на невысокой тахте. Еще не прошедший три мушеля, три двенадцатилетних цикла, мужчина выглядел сильным и властным. Крепкие, узловатые руки привыкли держать тяжелую саблю. Широкие плечи, прямая осанка выдавала воина.

От этого удивительней, страшнее и загадочней выглядел мурза в глазах Касыма.

Обычно степняки сидят прямо на земле. Без энергий земли, воды, воздуха и огня, без соприкосновения с ними не представляли свою жизнь кочевники. Огнем они защищались от злых духов, от земли получали силу. Степняки относились к земле, как к живому существу. Земля – это Мать всего живого, верили они и обращались к ней за помощью. Одним из самых страшных злодеяний считалось бить землю. Без нужды кочевники даже траву не рвали с земли. Отец Касыма разъяснял, что на тахте, не соприкасаясь с землей, возвышаясь над ней, сидят оседлые народы, которые потеряли близость со Степью, и огонь они разжигают теперь только для того, чтобы приготовить пищу.

Поэтому степняки сильнее, чем оседлые народы, будь гордым перед ними, – так наказывал отец молодому Касыму.

– Подойди, – тем же тихим голосом повторил приказ Бату. Чистое светлое лицо без шрамов. Большинство мужчин Степи возраста три мушеле, трех двенадцатилетних циклов, если доживали, были полностью, с головы до ног, покрыты следами от падений, от ударов, от обморожений, от сражений. Шрамы, переломы, ожоги сопровождали кочевников с самого детства. Лица степняков были дочерна загорелы, до струпьев. Так как постоянно воевали, то у многих мужчин отсутствовали пальцы, кисти, отрубленные в сражениях. У придворного мурзы все было на месте и не повреждено ничем. Взгляд прищуренный, темные стальные глаза смотрят прямо, мощный бритый череп с двумя косичками. Две и более косичек могли позволить носить себе только степная знать. Остальные носили одну. У самого Касыма косички не было. Бритая голова, но с чёлкой спереди, как носят юные джигиты до того, как создадут семью.

Кочевники до самой глубокой старости имеют хорошее зрение, потому что их зоркие взгляды не встречают никаких препятствий и устремляются по простору степи. У обитателей Сарайшыка взоры были ограничены стенами жилища, редко они глядели в небо и не было нужды для них смотреть дальше полета стрелы. От этого теряли они зрение к годам.

В полутемной комнате Бату, щурясь, внимательно осматривал испуганного подростка.

– Садись, – сказал он. Неожиданно громкий для Касыма прозвучал приказ.

У кочевников за беспокойно прожитые годы жизни в Степи куется, как сабля в кузнице, громкий гортанный голос. Иначе не дашь команду стремительно бегущему табуну, стаду. И не докричишься до соратника в гуще сражений. Звонкий, пронзительный, как клекот орла. Или утробный, как у верблюда во время весеннего гона. Так звучали голоса кочевников в мгновения сильного возбуждения.

У оседлых народов же голос мягкий, тонкий. Ничто не мешает им вести беседы. Своими тихими словами они умасливают, торгуют, просят. Укрытые за серыми стенами, огороженные от Степи тихие оседлые народы.

Бату-мурзы приказал неожиданно громко, гортанно.

Как бы два вида имел дворцовый мурза. Вроде выглядит, как житель Степи, но не до конца. А повадки, как у обитателя оседлого народа.

Касым нерешительно стоял, мысли стаей стремительных птиц проносились в голове молодого кочевника.

«Если сяду на тахту, то потеряю нить с землей, силу потеряю. А сила мне сейчас очень нужна. Если сяду на землю, а Бату будет сидеть на тахте, выше меня, то я принижусь перед ним? Отец говорит, что степняки всегда выше тех, кто не сидит прямо на матери-земле и не очищается священным огнем». Такие мысли одолевали юного обитателя Сарайшыка.

В конце концов Касым просто решил стоять.

Строптив или глуп? – подумал Бату, при этом кустистые брови удивленно взметнулись вверх. Не было в Сарайшыке того, кто не выполнял распоряжения Бату. Именем правителя отдавал приказы могущественный мурза.

– Твой отец привел тебя из Степи, чтобы ты служил Сарайшыку. Почему не выполняешь волю своего отца? – громко и грозно произнес слова Бату.

– Я читаю, – опустив глаза, тонким голосом виновато ответил толмач.

– Ты спрятался у Учителя, зарылся в свитках вместе с ним и перестал толковать слова чужих народов! А Казбек врагом оказался. Неправильно толковал. Неправильно! – со значением повторил это слово влиятельный мурза.

– Как неправильно!? – вскинув голову, удивленно воскликнул Касым. – Он лучше меня знает языки! Знал, – поправился опечаленно юный толмач.

– Правильно толковать – это, когда нужные слова надо передавать, а не все, что слышишь и видишь. В Сарайшыке верность важнее способностей и знаний, – прищуренный взгляд опытного мурзы внимательно изучал реакцию мальчика на свои сказанные слова.

Ничего не ответил пораженный Касым, а только снова опустил голову.

– Поэтому и сломал он шею, – продолжил удовлетворенный Бату.

– И мне тоже сломаете? – тихо спросил Касым, боясь поднять глаза.

– И тебе тоже сломаем. Но не этого ты должен бояться. Ночные стражники помчатся к твоему отца и предадут его аул огню. Не священному, а уничтожающему. А головой твоего отца они будут играть в свою страшную игру. И никогда тело отца не будет предано земле. Никогда! – крикнул влиятельный мурза, бешено сверкая темными глазами.

На мгновение мальчик оглох. Мрачная, звенящая и жуткая тишина повисла в больших покоях. Без треска сгорали ветки саксаула в очаге, тускло блестели покрытые кровью оружие и доспехи. Духи невидимых воинов с кровоточащими ранами окружали испуганного степняка.

Новое испытание ставили перед Касымом влиятельные люди. И оно было пострашнее, чем проверка его способностей в начале службы в Сарайшыке.

– Я буду правильно переводить, – поднял мокрое от слез лицо юный толмач.

– Твоим решением будет гордиться твой отец. Слушайся меня. И только так ты выполнишь волю своего отца, – при этих словах влиятельный мурза встал с тахты и ободряюще приобнял за плечи испуганного юного толмача.

Легко оставаться в рамках добропорядочности, если знаешь умные слова, которые помогают искажать правду.

Как первый раз объезжают скакуна, укрощают его, рвут губы уздечкой, сжимают крепко бока, ласково гладят по шее, а в конце крепкой рукой направляют вымотанного и приструненного коня туда, куда надо. Так и опытный сильный мурза поступил с юным толмачом. Где угрозами, где ободряющими словами Бату подчинил Касыма, привязал к своей воле.

Но после этого Касым стал навсегда себя чувствовать не свидетелем убийства, а уже одним из исполнителей. Одним из убийц доброго и всегда улыбавшегося Казбека.

Утром слуга мурзы зашел за Касымом и вывел бледного, не выспавшегося юнца за стены Сарайшыка в Степь, где пасся большой табун.

– Выбирай, – показал бесстрастно головой слуга в сторону коней. – И благодари щедрого Бату-мурзу.

В зрелости и старости долго перевариваешь события не только прошедшего дня, но и прошедших лет. Прелесть юности – забывать, что происходило с тобой накануне. Только вчера ты плакал, а сегодня утром у тебя глаза уже радостно сияют.

У жителей Степи нет ни редких, ни дорогих вещей, ни товаров. Главное их богатство состоит в лошадях; мясо служат лучшею пищей, а их кожи – одеждою, а приятнейший напиток – молоко их и то, что из него приготовляется. В Степи нет ни садов, ни построек; место развлечений – пастбища скота и табуны лошадей, и ходят степняки к табунам любоваться зрелищем коней. Глядя на игры лошадей, их бег, кочевники издают искренние звуки восхищения. Конь для степняка – это четырех копытное теплое и огромное счастье.

Загорелись глаза Касыма при виде лошадей. Это не были уже виденные местные степные, рыжие, маленькие, но выносливые кони. А привезенные, подаренные, выкраденные, выкупленные лучшие скакуны со всего света. Грациозные, быстрые, с блестящей кожей, гордо несущие свои красивые головы на длинных шеях.

– Выбирай, – скучно повторил слуга из оседлых народов, не понимая радость кочевника.

Касым бросал взгляды на множество лошадей и не знал на ком остановить свой выбор. Глаза разбегались при виде такого разнообразия сокровищ. На утреннем бескрайне зеленом поле мирно паслись, заводили весенние игры между собой белые, черные, рыжие, серые лошади. С разных концов большого табуна слышались ржание и фырканье довольных лошадей. Каждый скакун каждой своею мастью был красив по-особенному, по-своему.

Белый жеребенок, оторвавшись от своей мамки, такой же белой кобылицы, играясь, прыгая, высоко поднимая свои хрупкие ножки, подскакал к Касыму.

Настороженно тянув шею, обнюхивая пустые протянутые руки улыбающегося, радостного подростка, жеребенок тоненько заржал, то ли обижаясь, что в руках Касыма ничего нет, то ли приветствуя. Кобыла, подняв голову от пощипывания травы, грациозно протрусила к своему детенышу.

– Вот, – довольный степняк сделав свой выбор, обнимая, поглаживая и целуя глазастого жеребенка,

– Да будет так, пусть светлыми будут ваши дороги, – слуга равнодушно произнес обязательные слова при выборе лошади.

– Аксуйек! Так я буду тебя звать! – крикнул радостный Касым смешному жеребенку, удаляющемуся вслед за своей матерью.

***

С того времени четыре мягких зим и четыре сочных щедрых лета прошло. Касым научился правильно толковать чужие слова. Привык слушаться Бату. Привык хитрить, обманывать, недосказывать.

Все части света, откуда приходили купцы, были распределены за каждым отдельным дворцовым мурзой. Бату не занимался всеми торговцами. Но ему все было интересно. Касым был его ушами и глазами при встречах чужестранцев-купцов и мурз дворца. И получив украдкой наставление у Бату в начале переговоров, юный толмач действовал по его приказам, переводил так, как тот указывал. Так Касым несколько раз обманывал обе стороны, купцов и других мурз, переводя чужестранцам, что от Сарайшыка дальнейший великий караванный путь закрыт весенней разлившейся рекой, оползни накрыли все тропы и ждать придется очень долго. Он не совсем обманывал, просто преувеличивал опасность и время ожидания открытия пути. Но купцы, не желая ждать, поскорее избавлялись от товаров, которые могли испортиться. Местные торговцы с готовностью раскупали весь товар по низкой цене. А потом собирали мешочки с монетами с благодарностью для Бату-мурзы.

Только однажды один быстрый на движения купец из далекой страны, в стороне, куда заходит кровавое солнце, выслушав, как толмач переводит слова о временно закрытом караванном пути, внимательно оглядывая Касыма, сказал ему на своем языке: «Самый скоропортящийся товар – это люди. Не потеряй себя так скоро, мальчик».

Но продолжал степняк обманывать, как ему повелевал Бату-мурза. Потому что везде во дворце он натыкался на скалящегося ночного стражника, и цепенел каждый раз при встрече юный толмач от страха. Страх за себя и за отца удерживал его того, чтобы пойти и донести все правителю. Тот, грозный, скорый на расправу, мог просто отдать толмача в руки палачу. Отец пошел бы тогда битвой на Сарайшык и погиб бы. А Касыма предали бы мукам.

Устроят показательную казнь из смерти толмача предателя. Соберут с восходом солнца обитателей Сарайшыка и Степи на центральную площадь. Для жителей Степи смерть не нова, они часто видят ее и не удивляются. Поэтому казнь должна быть устрашающей и запоминающей. Под утренним палящим солнцем будут сдирать кожу с еще живой жертвы, придворные лекари приготовленными мазями и отваром будут продлевать жизнь мученика. Будут ломать кости и суставы тяжелой палкой. Стонать, проклинать палачей и плакать кровавыми слезами будет мученик. А шумная толпа громко будет наслаждаться зрелищем и радоваться наказанию. И только потом, когда обезумевший от боли и мучений, еле слышно проклянет день своего появления на свет, только тогда палач милостиво отрубит ему голову. И выкинут останки за стены Сарайшыка подальше в пыльную землю. И зловонные мухи облепят то, что раньше было человеком. И бродячие собаки разорвут мясо и кости.

А для других казнь покажется возможностью почувствовать свое превосходство, и будут казаться они себе ангелами по сравнению с казненным. И будут говорить о себе другим людям: «А я никого не предавал». Потому что есть у жителя Степи одна особенная радость и одно утешение, не делающие им чести. Отыщет он в народе скверного человека, увидит чей-то дурной поступок, которого сам не совершил, и чувствует себя от радости на седьмом небе.

Ничто так не подбадривает грешника, как грех другого человека.

И долго будут пересказывать друг другу в Степи, как опасно нарушать яссы-законы, установленные еще великим Шынгыс-ханом. Что мучительная смерть ждет любого предателя.

Страшные образы себе нарисовал юный толмач. Между двух огней он оказался. Глубоко увяз степняк в непонятной для него дворцовой игре. Поэтому не загадывал далеко свое будущее он. Только очень часто просил духов ушедших предков помочь ему.

Перед празднованием нового года-Наурыза чеканились новые монеты и готовились керамические изделия, и на всех них изображали символы того животного, чей год, согласно двенадцатилетнему циклу, наступал. После празднования Наурыза, когда наступал новый год, правитель Сарайшыка вместе со своим двором, слугами традиционно выходил в Степь. Роскошные подарки неслись степному народу.