Дина Романовская "Здесь нет других"

***

В долине грёз, где мало, кто способен

на истину (а истина – в вине),

где выхода – ни из одной из комнат,

«прощай, прощай и помни обо мне»,

где вторя классику – а как ему не вторить?

как не позволить прозвучать словам? —

в ночь с понедельника на вторник (боже! вторник!)

довериться и звукам, и рукам,

речам, звучащим в тишине квартиры,

ручьям столь задержавшийся весны.

Гарпун пронзает сердце. Были б силы,

и дни бы не были столь быстро сочтены.

Чем пагубней, чернее ночь на среду,

тем ближе ночь до страшного суда.

Слова «Звони. Не бойся. Я приеду»

не прозвучат ни здесь и никогда.

***

Третий лишний тогда, когда контрольный второй.

Когда первого ни о чем даже не спросили.

Каждому воздается по вере или по силе.

И не надо смотреть на меня с тоской.

У меня на плече только птица выбита,

а хотелось бы вороново крыло —

и залить бы горячей смолой и битумом,

чтобы заживало болезненно и мучительно долго росло.

А потом засияло б на солнце и заискрилось.

Вот такое чертово волшебство.

Переходим на новый уровень. Сохрани меня лучше на том

ту – смешную, глупую, шумную, вечно думающую о другом,

ту – ловящую твои взгляды, ту – не спящую до светла,

ту, которая (если надо) и в разведку б с тобой пошла.

Сохрани меня лучше заживо. Или схорони. Выбирай.

Ты сидишь у меня между ребрами раскаленною докрасна

сталью – тонкой и невесомою – и не два, и не три часа.

Позвонишь, может, поздороваться, сразить пламенной речью.

«Здравствуй, милая!» – «Здравствуйте, это автоответчик…».

***

За горизонтом самых ненужных мыслей

будь тем, кто скажет: «Ты мне ещё нужна».

Я не хочу искать потаённых смыслов.

Лучше останусь такой, какой есть – капризной,

бестолковой и умеющей жить без сна.

Боги сказали, в тебе есть такая сила,

что не видал доселе никто из них.

Я же бываю просто невыносима.

Там, где живут сто тысяч таких же больных,

неисцелимых и заражённых любовью,

я буду той, что спасти нельзя.

Сказки, которые в детстве впитались с солью, —

крепче любого, слышишь, любого гвоздя,

что забивают в крышку хрустального гроба,

который в пещере висит на цепях средь столбов.

В этой любви мы виноваты оба.

Только вот был ли ты, милый, к такому готов?

***

Улыбаешься белозубо и синеглазо —

так, что будь я Лазарь, то я б воскрес.

Я слежу за каждой твоею фразой,

словно я дирижёр, а ты мой оркестр.

Ты как чистовик без единой кляксы,

я одна из сотни немодных пьес.

Твои речи, милый мой, безупречны

и пьянят покрепче, чем пряный хмель.

В моде длинные юбки и голые плечи,

грубый лён и северная пастель.

Время лжёт, как журналист-газетчик,

продающий выпуски новостей.

Признаю, виноваты, конечно, оба

и ложусь в прекрасный хрустальный гроб.

Только в сказке царевна ждала полгода,

пока её вызволят из трущоб.

У меня – кольцо с безупречной пробой

и холодный словно с мороза лоб.

Сердце спит. Ему уже не до ласки,

заноси над ним хоть дамасский меч.

Сочини обо мне хоть какую сказку

и не надо больше меня беречь.

***

Скажи мне правду. Может быть, не всю,

чтобы не сразу в слёзы и на плаху.