– Ну почему вы думаете, что его не надо было учить?
– Потому что он свободно мог обходиться без этого и даже, если хотите, обязан был обходиться.
– Но вместе мы составляли ударную силу! Что он мог самостоятельно выбрать из океана литературы? Сам он, что ли, познакомился с современной классикой? А когда я приохотила его к хорошему чтению, порой до смешного доходило. «Великий Гэтсби» он перечитывал несчетное число раз. Я даже прятать стала от него эту книгу, а он все равно находил.
– Послушайте! Мне просто показалось, что в Вашем стремлении сделать из него «большого писателя» Вы заходили слишком далеко и вторгались в сферу, из которой он все равно выталкивал Вас назад. Это было его собственное и, если хотите, священное!
– Ничего себе – священное! Вы бы еще сказали – неприкосновенное!
– Так и скажу! Вот ответьте, «Северо-восточные полигоны» Глеб начал писать при Вас?
Судя по тому, как вспыхнули и тут же погасли глаза Вики, Михаил попал в самую точку. Она не сразу нашла, что сказать.
– Ну, при мне он к этой теме только начал приступать. Основную работу он, конечно, проделал позднее. И Вы, похоже, думаете, потому что освободился от меня?
– Может быть. То, что Вы вложили в него, не пропало, конечно, – осталось с ним навсегда… Но отсутствие повседневного контроля… Ведь было ясно, что историю чукотского золота он давно и неспроста прощупывал с разных сторон, пытаясь рассечь весь сгусток, весь клубок известных ему легенд, рассказов, документальных версий и собственных наблюдений одним мощным ударом. И нанес он его очень точно, в том числе и потому, что его никто не пытался подправлять.
Он обнажил самый фокус сложной проблемы – вторжение в нетронутую богатую природу. С хищническими целями и людоедскими методами. Это драма личной ответственности особой породы трудяг – тундровиков, которых к тому же нещадно эксплуатирует начальство. Кто мог развернуть такое повествование, кроме самого Глеба? Кто еще был ему нужен?
– Ну, это уж слишком!
– Да-да! На своем направлении он продвинулся куда дальше любого, кто ставил перед собой сходные задачи. Равняться ему было попросту не на кого.
– А кого вы ставите выше него?
– В прозе?
– Да.
– Лермонтова, Фолкнера, Маркеса, Скалона. Я думал, что со временем и Глеб сумеет присоединиться к этой компании. Знаю только, что он к этому медленно, с натугой, но продвигался.
– Вы, очевидно, хотели бы убедиться в этом, прочтя новый роман Глеба?
– Да, конечно.
– Не знаю, дам ли я его читать кому-нибудь в обозримое время, в том числе и Вам. Я к этому еще не готова.
Михаил пожал плечами.
– Какие у меня основания рассчитывать на особое отношение? Я бы и просить об этом не решился.
– Почему?
– Потому что отдаю себе отчет – или человек сам предложит, или ничего не даст, несмотря ни на какие просьбы.
– Если созрею, предложу.
– Спасибо. – Михаил поклонился. – И, в отличие от многих, мне из наследия Глеба Александровича ничего не нужно.
– Да, я уже думала об этом, и никакой корысти с вашей стороны не нашла.
Михаил подумал, что за такое признание, возможно, тоже следует поблагодарить, но смолчал. Вместо этого он спросил:
– А чего вы опасаетесь больше – корысти или профанации?
– А это почти одно и тоже. Ольга Александровна дает нам прекрасное этому подтверждение, вы не находите?
– Нахожу.
– Вот это и позволяет надеяться, что вы поймете меня. Так что ждите.
Михаил счел, что беседа подошла к концу и стал прощаться. Он подумал, что ждать другой встречи придется долго.
II
Но он ошибся. Вика позвонила меньше, чем через неделю.
– Михаил Николаевич, я хотела бы продолжить нашу беседу. Вы не против?
На другой день он уже был у нее, на сей раз с бутылкой вермута, глянув на которую Вика сразу отпустила себе под нос некое замечание, из которого Михаилу стало ясно, что он принес что-то не то. Знатоком напитков он себя никогда не считал, поэтому реакция Вики его не смутила.
Михаил не знал, с чего она начнет разговор, и приготовился слушать.
– Всю неделю после моих откровений с Вами я места себе не находила. Думала о том, как Вы всё это можете продать…
– Ну-у, благодарю, – вставил он, но она не обратила на это внимания.
– Да-да, как Вы всё это можете продать. И пришла к выводу, что Вам действительно нет никакого смысла.
– Раз возникают сомнения, стоит ли откровенничать со мной, лучше, разумеется, не откровенничать и даже вовсе не говорить. Я не обижусь.
Он хотел встать и уйти, но она удержала.
– Сделайте скидку на состояние моих нервов, Михаил Николаевич, и обратите внимание – я откровенна и в своих сомнениях. Не для того же я Вас пригласила, чтобы объявить о прекращении знакомства!
– Сильно на это надеюсь.
– Понимаете, скоро два месяца пройдет, а я все думаю, думаю…
– О чем? О том, что только Вы могли спасти его?
– Да.
– Перестаньте себя винить. Вы говорили, что он был у вас здесь незадолго до смерти.
– Да.
– Вы ощутили, что он совсем плох?
– Нет.
– А он дал повод так подумать.
– Тем, что отдал мне рукопись?
– Да, но не только. Про записные книжки он тоже говорил. С какой стати было заботиться об их судьбе, если б все было в порядке?
– Вы знаете, после разрыва с Глебом пришлось как-то устраивать свои дела. Вот и упустила… Я получала страшно мало, а тут мне предложили место секретаря у экзарха Русской Православной церкви в Скандинавии. Приличный оклад. Я согласилась. И экзарх оказался весьма необычным духовным лицом. Для начала, он был ученым, не богословом, а самым настоящим геологом, член-корром Академии наук. К рассказу о Глебе это, конечно, не имеет отношения, но я хотела рассказать Вам и о себе.
– А мне самому это давно интересно, только спрашивать было неудобно.
– Ну вот и послушайте. Вы, наверно, догадались, что я не столичная штучка. Я родилась на Алтае, наше село недалеко от тех самым Сростков, где родился Василий Макарович Шукшин. Там я и кончила школу, потом – педагогический институт по специальности литература и русский язык. А немного погодя поступила в ГИТИС и окончила его как театровед. Отец у меня был парторгом очень крупных строек, затем секретарем обкома. (В этом месте Михаил подумал, что положение отца, должно быть, открыло перед ней возможность получить второе высшее образование в таком штурмуемом абитуриентами институте, как ГИТИС). Характером я, пожалуй, пошла в него.
– Что это Вас потянуло к театру? – спросил Михаил. По-моему, это не лучшее место для человека, который хочет посвятить себя изучению искусства.
– То есть как? – растерялась Вика.
– Театральные достижения эфемерны. Их только в наши дни научились кое-как фиксировать. Сам предмет исследования исчезает со временем. Актеры уходят. Режиссеры уходят. Иногда от спектаклей остаются костюмы, реквизиты и достаточно нищенски выглядящие вблизи декорации. А то самое, что волновало в спектакле, бесследно пропадает, вы не находите?
– Оригинальный у вас взгляд на театр, – покачала головой Вика. – Чем он провинился перед вами?
– Это вопрос?
– Ну, если хотите.
– Он передо мной ничем не провинился. Речь идет только об отчуждении между миром театра и миром человека. Вот и всё.
– Ну-ну! А что вы скажете об актерском мастерстве?
– Ничего плохого, за исключением того, что это лицедейство.
Актер в чужом образе может быть очень убедителен и потому абсолютно фальшив. А привычка к лицедейству, хочет актер или нет, делает с ним страшную вещь – он перестает быть самим собой.
– Вы считаете актеров ущербными людьми?
– Смотря что называть ущербностью. Способность притворяться расширяет возможности преуспеяния. Прельстить и обольстить актеру или актрисе куда проще, чем обыкновенному смертному. Ну, а какой ущерб несет собственно личность, душа актера – скорее Вам видней, Вы с ними явно больше общались.
Михаил продолжил.
– Вот и вы, театровед по профессии, разве не изменили театру в пользу литературы?
– Вы имеете в виду Глеба?
– Да, но не только. Насколько я понимаю, ваш бывший жених Альфред Мухитдинов тоже подвизался на поприще литературы. За то время, что мы с вами не виделись, я купил и прочел одну его книгу.
– И какое впечатление?
– Вполне прилично пишет. Прочел с интересом.
– Ладно, об Алике мы можем поговорить потом. А насчет театра должна Вас разочаровать. Я не изменила ему. И сейчас я работаю в ВТО куратором ряда периферийных театров.
– Ну и признайтесь честно, разве они в большинстве не удручающее зрелище?
– К сожалению. Но эта беда от бедности и зависимости, а не принципиальный изъян театрального дела.
– Вы думаете?
– Я знаю. Знаю, что перед каждым Первым Мая и Седьмым Ноября в театрах бывают торжественные заседания, а после них устраивается пьянка с областным начальством. Мерзко? Безусловно, мерзко! Но без этого местный театр не смог бы выжить. А так он все-таки существует и там появляются талантливые люди, часть которых пробивается потом в Питер, в Москву.
– Пополняя ряды столичных режиссеров и лицедеев.
– Да, пополняя. А что плохого? Вы же не считаете, что настоящие таланты могут появиться только в столицах?
– Нет, разумеется. Иначе мы бы вряд ли с Вами познакомились. Глеб появился на свет в глухой провинции, но его талант вряд ли от этого стал хуже. Скорее, наоборот.
– Вы настроены по отношению к Глебу слишком комплиментарно. Вам, наверно, и в голову не приходило, что он тоже был лицедей.
– Как так?
– Сейчас скажу. В экспедициях он играл роль полярного супермена. Хорошо играл. Мог месяцами работать по двадцать часов в день, таскать по тундре пятидесятикилограммовые рюкзаки, выживать в немыслимом холоде и голоде. Это один Кураев. Другой мог пить по двадцать четыре часа в сутки без сна и отдыха неделю, две или больше и при этом говорить, говорить и говорить, и всячески сходить с ума, и, лежа голым в обнимку с ружьем на шкуре белого медведя, представлять себе, что он охотится на слонов в Африке. Третий Кураев, протрезвевший, соскучившийся по делу, садился за стол и писал безукоризненно прекрасные повести и рассказы пером совершенного трезвенника. Вот вам по меньшей мере три лица, которые он демонстрировал мне попеременно в течение всех семи лет!
– Но это же не было с его стороны притворством!
– Ну это как сказать! – возразила Вика. – Да, согласна, отчасти это происходило без притворства, потому что он действовал не по заранее сочиненному сценарию. Но разве не было для него универсальном сценарием на все времена жизни напиваться до белой горячки, с трудом выкарабкиваться из запоя, а потом становиться великолепным писателем и замечательным человеком, пользующимся успехом у женщин, которыми он, как правило, не пренебрегал. Наверно, я была единственной дурой, познакомившейся и оставшейся с ним во время запоя. Правда, другим дурам повезло еще меньше. Они были очарованы героической личностью, да еще подающим большие надежды писателем, и спешили взять над ним шефство – таким беззащитным и наивным. Можете быть уверены – их разочарование было ужасней моего. Вместо обаятельной личности их любовь оказывалась лицом к лицу с помойным ведром. Вам, наверно, будет интересно знать, что племянница Григория Алексеевича Огинского, Юля, была влюблена в Глеба, и у них был довольно долгий роман, который очень дорого ей обошелся. Ей понадобилось несколько лет, чтобы прийти в нормальное состояние.
– Скажите, Вика, а когда вы прочти «Полигоны» – до публикации в журнале или после?
– Конечно, до, – как о чем-то абсолютно несомненном объявила Вика. – Это была интересная история. Однажды Глеб позвонил мне и сказал: «Старуха, звоню тебе из ЦДЛ. Но не думай, я трезв. Просто сегодня я закончил роман. Хочешь почитать?»
А было уже довольно поздно, к тому же я неважно себя чувствовала, приняла снотворное и собиралась лечь. Ладно, говорю, привози, только скорей, а то я уже спать скоро ложусь. Ну, он привез, отдал мне рукопись, не стал ничего говорить и уехал. Я скоро уснула, утром поднялась с трудом и поехала на работу. А работала я тогда в кремлевском музее, на мне лежало выдавать работу мастерам-реставраторам из бриллиантового фонда. Выдала я им работу. И тут мне звонит Глеб и спрашивает: «Ну как, прочла? Что скажешь?» А голова после снотворного у меня все еще была какая-то мутная. Я отвечаю ему безразличным тоном: «А я еще и не читала». А он: «Ну, ты даешь! Ври больше!» – засмеялся и повесил трубку. И вдруг во мне все как-то заболело – так мне захотелось немедля прочитать роман. «Господи! – думаю, – что же мне делать?» Кинулась к начальству. Короче, полетела я домой, села за рукопись и не вставала до тех пор, пока не закончила.
– И пришли к выводу, что наконец-то свершилось?
– Да, не буду лукавить, Глеб ощутимо вырос без меня как автор. Да, доля моего участия в его успехе (а я сразу поняла, что роману сужден успех) стала уже не так заметна даже для меня самой. И все-таки то, что от меня в нем осталось, сработало на успех. И это значило, что я не зря старалась.
– Вы ему так и сказали?
– Ну, примерно так. Да он и сам понимал.
– Догадываюсь.
– Почему?
– Потому что он отдал Вам самую отработанную версию второго романа. Ну, и еще – как бы ни был он грешен перед Вами, неблагодарной скотиной его все равно нельзя назвать. Я уверен, что он умел быть благодарным.
