Иван Пруцаков, увидев это сопротивление, недолго думая, вытащил револьвер и начал стрелять вверх.
– Расходитесь по хатам. А то, хто будя бунтовать, зараз на список возьму, и тады с вами погутарють иде надо.
Но в толпе не все хуторяне испугались выстрелов, а наоборот, стали оказывать сопротивление. Но были такие, что пошли подальше от греха.
– Осатанел, совсем осатанел и с своим револьвером. На, стреляй! – продвинулась сквозь взвизгивающую толпу бабка Фроська. – Мине терять нечиво, акромя господа бога, усё ужо забрали: у гражданскую – сыновей, у 26-ом – добро, а зараз с-за пазухи бога выкидають. Дак без бога люди волками чи ишо хуже волков сделаюца, и ты, Иван, ты и усе энти твои ироды у энтом виноваты. Проклянуть вас люди и господь бог покараить. Вот увидишь, сбудица покарание.
– Замолчи «святая», ты он гутарють, у девках распутствовала, а зараз святоша нашлася. Я тибе стрелять не буду, скоро и сама отбросишь коньки, и так долго живешь. Он, с моим дедом тягалась, што чуть бабуня моя у петлю не полезла. Дак их уже нету, а ты тут ишо свет баламутишь, святвя.
Сзади Ивана Пруцака толкнул глухонемой Савка и, размахивая руками и жестекулируя пальцами, с возмущенной мимикой лица, старался высказать свое негодование.
– Да иди ты ишо отцель, – буркнул Иван со злом на Савку. – Ото б были усе такие, как Савка, дак и шуму б не было б, глотки пораззявляли.
Костер горел потрескивая. Народ, возбужденный и озлобленный на представителей власти, но запуганный событиями предыдущих лет, стал разбредаться с церковной площади.
– Подьиспортили мы празник у хуторе, – подкуривая папиросу, произнес Яков Федорович – председатель колхоза.
– Походють по ярморку, трохи заспокоюца, а домой придуть да ишо песняка заиграють. Казаки выносливые, тут табе и плачуть, и тут же гогочуть.
– А мы чи не казаки? Тольки што, партейные, и нам надо у свои хаты итить к гостям, да по стопочке самогончика пропустить, да с холодным с кваском, да с гардальчиком али с хренком, – причмокнул Никифор, глядя на Ивана Пруцака.
– Цыц, Никифор, а то ишо с партии выключим. По чужим бабам бегаешь, да ишо збираися незаконные празники празнывать, – Иван Пруцак оглянулся на военных, стоявших вдали от костра, куривших папиросы. – Я табе попразную, будешь коло церкви дежурить целый день.
– А можа ты мине запрятишь и на свою бабу лазить, тады кастрируй как подевника, – возмутился Никифор.
– Вот договорися, сключим с партии, и уся катрация, – остановил разговор парторг колхозной ячейки.
Этикет взаимоотношений прихожан не был нарушен столь необычным, неприятным событием. Они здоровались с уважением друг к другу, казаки – мужики снимали головные уборы, кланялись и обменивались рукопожатиями. Женщины, здороваясь, делали поклон или кивали головами. Поздравляли с празником друг друга, желали здоровья и благополучия, а с родственниками и кумовьями ещё и обнимались, целуя в щеку.
Уходя домой, проходили верез ряды стоящих спекулянтов.
С пустым карманом или кисетом сильно не разгонишься на покупки. Хуторянам нужно было многое из привезенного товара спекулянтами, но они останавливались только на той покупке, которая нужна была очень и очень необходима, по их выражению – « позарез».
– Арина, а скольки ж у нас унуков? – залезая в карман за кисетом, спросил Осип жену, остановившись возле леденцов на палочке.
– Да уж боля тридцати. Чи тридцать два, чи тридцать три. Осип, да чи ты усем сбираися брать, усамым маленьким возьми, а старшим уже можна ради празника и самогону по стопке улить.
– Ну, тады подсчитай маленьких, – Осип стоял и ждал, когда Арина по пальцам пересчитает внуков.
– Аж восямнадцать.– Смотрела Арина на пальцы.
– Два десятка возьму, не обшибусь, – и попросил, чтоб насчитали два десятка петушков. Вот табе и когаты, 20 рублев как и не бувало, ладно, ради празника можна, – успокоил себя (в меру с крестьянской скупостью) Осип.
Положив петушков в тряпичную сумку, они направились домой.
В церковь всегда старались идти вместе всей семьей и гостями, а возвращались кто как, «хто кады управица».
Придя домой, дед Осип перекрестился.
– Ну, слава богу, и причастили, и помировали, к кресту подошли, да хоч ноги домой унясли, – развязывая сумку, бурчал недовольный Осип.
Подозвав внуков, начал раздавать петушков. Те благодарили деда и, улыбаясь, принимались лизать карамельную сладость.
– Манюшка, ходи сюды, вот и табе кочет, – протянул он сиротинушке леденец.
– Спасибочки. А чиво, братка Митюшка не приехал на престол?
– Дак на шахтах там другой порядок, можа, он сычас уголь ковыряить, там дюже на празник не смотрють и у празник работають. Кадысь приедя, – успокоил, поглаживая Манюшку по голове.
На базу сыновья, зятья и внуки ставили столы, расставляли лавки и табуретки. Дочки, невестки и внучки сервировали стол. Когда стол был накрыт, Осип начал приглашать всех за стол. Все усердно крестились, кланялись и садились за столы плотным кольцом. Каждому клали деревянную ложку, а угощения были в общих чашках и тарелках. Разнос со стопками и самогон в бутылках, заткнутых куском сухого кочана кукурузы, стояли перед дедом Осипом, перед хозяином.
Когда все уселись, он налил в стопки самогона и начал разносить по кругу, угощая. Кто хотел выпить, брал стопку с разносаяя. выпивал и стопку ставил на разнос, кривясь или кряхтя.
Выпившие тянулись ложками к чашкам с куриным холодцом, залитым казацким хмелевым квасом и заправленным хреном или горчицей, это блюдо у казаков было самым любимым на мясоедных праздниках.
– Обедайте, обедайте, сродственички, закусуйте, – наливая по второй стопке, приговаривал дед Осип и стал разносить по второму кругу.
Выпив вторую стопку и закусив, все повеселели, и брат Григорий запел: «Ой, мороз, мороз»… все дружно подхватили, и певучие голоса разлились, как отлаженный инструмент. Допев эту песню как бы для разминки, начали выходить из – за стола, почти все запели плясовую песню «Куделя, куделя моя не пряженая, не волоченая, не пряженая, не волоченная, а под лавочку заброшенная», размахивая руками и подтанцовывая. А кое – кто из мужиков ещё, заложа пальцы в рот, подсвистывал в такт.
– Васютка, иди «тальянку» выняси да барыню заграй, нихай попрыгають, штоб у животах пооседало, а то куды ж усё стольки наготовили, а ну усе у круг, – улыбаясь, командовал Осип.
Васютка вынес гармошку и начал играть «Барыню» – энергичный казацкий танец. Кто ещё и не выходил из-за стола, так вышел и тоже пустился в пляс, все плясали друг перед другом, «выписывая кренделя», да ещё и с припевками.
«Танцуй, Матвей, не жалей лаптей,
Старые порвутца, новые сошьюца».
«капуста моя у кадушечке,
А я с милымдружком да на подушечке».
– Дочки, побрыскайте с казаноы землю чуток, а то аж пыль столбом стоить – обратилась Арина к Раисе и Марии, сидевшим за столом и о чем – то говорившим.
– Зараз, маманя, побрызгаем, – схватив по казану, повыплескивали руками между танцующими, а потом и сами пустились в пляс.
Отплясав ещё и камаринскую посадились за столы, дед Осип запел:
По Дону гуляить, по Дону гуляить,
По Дону гуляить казак молодой.
Подхватили сначала мужские басы и баритоны, а потом влились женские высокие звонкие голоса (дишкантели), и их песня лилась и в высь, и в ширь. Спели несколько казачьих песен, и дед Осип принялся за ответственную «работу» хозяина дома, разлил по третьей стопке, припевая «штось- то у горле деренчить, деренчить, треба его промочить, промочить».
Выпив по третьей, зять Илья завел хохляцкую песню;
Распрягайте, хлопцы коней
Тай лягайте почивать.
А я пиду у сад зеленый,
У сад криниченьку копать.
До самой глубокой темноты с Осипова база доносились казачьи песни, а также со всех сторон хутора.
Гостей из других хуторов провожали, проходя по хутору с песнями и танцами; проводив, возвращались сново за столы, и тогда уже до темна и разговоры вели, и песни пели.
Оставшись за столом только своей большой семьей с сыновьями и невестками, с дочками и зятьями, Осип завел серьезный разговор:
– Дети, вот об чём хочу погутарить с вами. Надобно какся Раисе хату отстроить надобно, какся гуртом собраца. Щас работы дома мало, да и у колхозе тожить и погода пока стоить. Ну, как вы мерекуите? – всех оглядел Осип.
– Папань, да мы уже советовались, чиво там с вербяных плах да камышом накрыть. Тольки иде ж вербы напилишь её у колхозе пилють, да ишо за неё и у тюрьму угодишь, – начал зять Гаврила.
– А то жалко поместье, хороший город, у колодизе вода дюже хорошая, не соленая и сад хороший, да выгон рядом, – довольный Осип смотрел на своих детей.
– Папаня, у мине ж мой братка Иван у лисничестве у Станице Митякинской роботаить, дак я с ним погутарю, он кадысь гутарил, што у них людям лес продають, – сказал зять старшей дочери Марии муж.
– Энто подходяще, вот тольки скольки ж грошей? – поинтересовался Осип.
– Папаня, да у нас с Марией трохи заевых есть, – обнадеживающе сказал Илья.
Илья работал на железной дороге, а там как-никак, но платили деньгами.
– Папаня, да усе хоть понемногу, скинемся, как сродственники? – сказал зять Василь, муж дочки Ольги.
Все согласительно закивали, никто не возразил. Осип очень обрадовался.
Рано утром Раиса отправила Полину Ивановну с детьми, загрузив резаными петухами и ещё кое-какими харчами. Перекрестив и каждого поцеловав, Раиса пожелала счастливой дороги, пообещав детям забрать их к 7-ому ноября.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=69306457&lfrom=174836202) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
