– Он не дышит! Разве вы не видите??? Он не дышит!
Черт! Я одна. На этой бригаде нет мешка Амбу и из реанимационного набора один только воздуховод (тогда, в 2004 году, мы все так и работали – на бригадах ничего толком не было для реанимации). Вставляю воздуховод в горло мужику. Кричу жене, что бы замолчала и помогла мне. Говорю, что бы дышала в этот воздуховод. Сама набираю адреналин и атропин. Колю куда-то в руку, пытаюсь в вену, но вен уже давно нет. Куда попадаю не знаю. Мозгами понимаю, что все бесполезно. Что это тромбоэмболия. Явный тромб. И шансов нет никаких. Но жена… Что-то надо все равно делать. Она же все видит. Напишет жалобу и тогда такие будут разборки, что мама дорогая… Все это секундой проносится в голове. Начинаю реанимацию и одновременно с этим кричу своему водителю, что бы вихрем по витальным в ближайшую.
Прекардиальный удар естественно никакого эффекта не произвел. Непрямой массаж сердца. Качаю как могу, сидя на этом огромном теле. Бедные мои руки. Я их уже почти не чувствую. Пот градом. Качаю, жена дышит. До больницы при хорошем движении минут десять, мы в заторе едем уже двадцать. Ору водителю, что бы хоть сирену, мигалку включил и по встречке. Всю дорогу качаю, жена дышит в воздуховод. Естественно ничего. Ни пульса, ни поддыха… Ничего.
Домчались. Выгружаю. Мчимся в шоковый зал. Ору по пути, что бы реаниматологов вызвали. Мужик-то уже давно синий. Одного взгляда на него понятно, что это труп и что причина смерти – тромб…
Примчались реаниматологи. Выгнали из зала жену. Качнули сами пару раз и развели руками.
– Труп ваш. Это тромбоэмболия в 99%.
– Да. Я знаю, что мой. И знаю, что тромб. Просто тут его жена в истерике. Ну не могла же я там, на улице вот так ей сразу все и сказать…
– Понятно. Но труп ваш.
– Хорошо.
На том мы с реанимацией и закончили.
Вышла из зала. Сказала все жене. Сказала, что пыталась, что тут, в больнице, тоже пытались, но ничего не смогли сделать.
– Что ж вы одна-то приехали? – были ее слова на это.
Хотелось мне сказать, что будь со мной даже двое или пятеро человек, все равно ничего бы не смогли сделать. Тромб закупорил сначала мелкие ветви легочной артерии, и мужичок еще как-то дышал, а потом пролез дальше и закупорил всю легочную артерию и все – конец. Но говорить этого я не стала. На душе было скверно. Почему-то мысли были о том, что зря я его перекладывала в свою машину, может, это спровоцировало продвижение тромба дальше, может, стоило там, прямо в грузовике начать осмотр, поставить капельник. Но ведь все равно его пришлось бы переложить рано или поздно…, да и как бы я его там нормально осмотрела в полутьме под светом фонаря… Итог был бы один.
Пока вызывала милицию, пока ждала трупоперевозку, жена плакала, кричала, снова плакала, снова кричала… Проводила ее в свободный кабинет. Накапала валерьянки, корвалола… Пыталась успокоить…
Труп, естественно, был мой. Я и не пыталась спихнуть его больнице. А больница милостиво согласилась подержать у себя труп, пока не приедет перевозка забрать его в морг. На том и порешили. Терпеливо дождалась ментов, составили протокол, описали труп, дождалась перевозку, погрузили… Все.
На следующий день дружно со старшим врачом карточку написали. Она меня заверила, что ничего страшного не произошло и на меня не за что жалобу писать и сажать в тюрьму тоже не за что. Все было сделано правильно, и это бывает и очень часто. Потом мы с ней позвонили в морг, что бы узнать окончательный, уже посмертный, диагноз после вскрытия. А он гласил то, что я уже знала: тромбоэмболия легочной артерии… Все было правильно. Моей вины в смерти 53-летнего мужичка не было. Однако я еще долго, очень долго мусолила в мозгах эту смерть, свои действия, истерику бедной жены, думала, а вот если бы я сделала так или вот так, то может быть… Потом это прошло. С того дня минуло много лет, и было в моей жизни уже достаточно смертей… Только ту, самую первую, мне не забыть никогда…
Это бывает у всех медиков. Первая не забывается…
Круговорот бомжей в природе
Вызов к бомжаре у метро. Просто пьяный бомж. Без свежих травм. Грязный, конечно. С алкогольной энцефалопатией и полинейропатией (это когда мозги полностью пропитаны алкоголем и человек становится уже почти не человеком, а трясущимся, еле-еле передвигающимся созданием).
В переходе метро у бомжа дом. Живет он там постоянно. Вызвала одна дамочка, которая проходила мимо. Видит, что бомж спит, никого не трогает. И ей как-то вдруг показалось, что бомж во время сна потерял сознание, поскольку в карте вызова значился именно такой повод: «потеря сознания». Приехали. Дамочка на него показывает. Что ж… Бомж храпит… Будим… Слышим недовольство бомжа и его крепкий забористый мат. Дамочка скорчилась.
– А вы его в больницу не заберете?
– А вы поможете нам его до машины дотащить? Вот вам перчатки. А может, к вам домой? Помоете, накормите, обогреете…
Наш юмор не был понят. Дамочка быстро скрылась в толпе… А жаль…
Ладно, берем бомжа под белы рученьки и в машину. Сопротивляется, гад. Но по приказу мы должны их возить, а не повезешь – будет повтор, будут разбирательства с начальством.
В салоне запах… Ух… Бомж почти счастлив… Уже не сопротивляется. Едет в больницу.
В приемнике больницы мы выслушали все, что врачи приемного о нас думают. Усадили бомжа в уголке санитарной комнаты. Пусть отоспится, заодно и с друзьями, такими как он, познакомится. Написали сопроводок. Снова выслушали от врачей приемника все, что они думают про нас и бомжей.
Помыли и обработали машину. Выезжаем за забор больницы, а там… наш бомж сидит, прислонившись к забору. Выгнали… Теперь снова в метро двинется на старое место. И через пару дней снова будет к нему вызов и снова больница, забор, и опять переход в метро, и снова мы…
И вот какой смысл? Хоть кому-нибудь от этих телодвижений бомжа стало легче? Или от наших телодвижений стало легче бомжу? Ему от больницы, между прочим, путь не близкий до его родного перехода… Однако он всегда доходит… И в этот раз дойдет.
Упал на штыри, не дышит
После серии просто ерундовых вызовов прикатили на подстанцию, где я, глотнув кофе, попыталась хоть чуть проснуться.
Навигатор проорал вызов таким мерзким звуком, что мои мозги свернулись в трубочку.
Смотрю повод к вызову: «Травма головы, кровотечение». Возраст написано 20 и все, а чего 20 непонятно. Скорее всего лет 20. В примечании такая вот надпись: «Упал на штыри, НЕ ДЫШИТ». Вызов на квартиру. Пока иду в диспетчерскую, думаю, что, наверное, строитель в квартире что-то там ремонтировал и упал на какой-нибудь штырь, головой пронзил и все – не дышит. Вот такая картина представлялась взору. Ну где и как еще можно в квартире напороться головой на штырь?
Беру карту, тут доктор нарисовался, интересуется что там. Говорю, что парень, видать, головой на штырь упал и не дышит. Пожали плечами, схватили в охапку водителя и пошли все вместе в гараж.
И вот тут я прочитала карту внимательно и охнула…
В карте (не в навигаторе, а именно в карте) значилось такое: возраст «ребенок 20 дней». То есть все вот это – «травма головы, кровотечение, упал на штыри, не дышит» – все это ребенок 20 ДНЕЙ! Доктор охнул вместе со мной, водитель, помянув мать, вогнал тапку в пол, и мы полетели.
Мы летели так, как никогда еще не летали. Я даже и не знала, что наша газель на такое способна и что наш хороший и спокойный водитель может так водить – он просто летел, не касаясь земли, он сделал всех на проспекте, да и сам проспект перекрутил вверх тормашками и выехал там, где никто еще не выезжал. Он орал так, что все глохли и офигевали на дороге, и расступались, расходились. МЫ ЛЕТЕЛИ! И это было страшно до дрожи, а еще более был страшен повод к вызову и то, что нам, вероятно, предстояло увидеть, сделать и сказать.
Мозги компостировало только одно – «возраст 20 дней» и тельце детеныша, пронзенное какими-то штырями. И все. ВСЕ. Ведь это реально смерть. А это дите. И надо будет реанимировать даже мертвое дите, даже со штырями в теле. И как все это делать? А как быть с этими штырями? Спасатели уже едут, что бы снять ребенка со штырей или как нам реанимировать-то?
И еще – чем нам реанимировать? Пока летели по проспекту, я носилась по салону и доставала все, что есть у нас в машине для реанимации новорожденного. Перерыла всю реанимационную сумку – у нас нет трубок для интубации новорожденных. И что делать? Ну нет таких вот маленьких трубок. Есть детские, но для возраста от трех лет. Что делать-то? И у ларингоскопа клинков нет маленьких. Это же 20 дней! 20! Это, считай, еще зародыш какой-то…
Орем, вопим сиреной, едем, думаем, к чему приедем. Навигатор орет – там старший врач хочет знать, что у нас и как, и что бы отчитались обо всем. Понятно, такой повод, что аж муторно…
Подъезжаем уже к дому, осталось проехать во дворы и мы на месте. Дорогу преграждает грузовая машина, гаишники и какая-то легковушка. Они, видите ли, поцеловались аккурат у въезда во дворы, к ряду домов, один из которых наш. Мы орем сиреной. Гаишник выскакивает из своей машины и перекрещивает руки, давая понять, что проезд закрыт. Но вот беда, другого проезда во дворы нет. Только этот и он перекрыт поцеловавшимися машинками. Выскакивает мой доктор, орет на гаишника, что там на вызове ребенок умирает и что бы убирались все с нашей дороги. Орем, вопим сиреной. Гаишник офигел. Я, честно сказать, тоже. Даже подумала, что доктор сейчас попрет драться с гаишником и сам раздвигать машинки, что бы нам проехать.
Вижу, что сзади нас прижимает еще скорая и на ней надпись «Детская». Ухх… От сердца отлегло. У них есть все. И трубки, и кювезы, и все-все для детей любого возраста. Они спецы, и они едут на этот же вызов. Слава богу!!!
Офигевающий гаишник приказал машинкам освободить проезд, уж не знаю, составили они там схему или нет, но все освободили нам проезд без слов. Мы ринулись во дворы. Синхронно со спецами остановились у подъезда, вытащили свои сумки, бегом в подъезд. Время прибытия – 6 минут. Бегом на второй этаж. Мой доктор приободрился, пропуская детскую бригаду вперед. Мои же чувства сложно описать. Я хотела бы остаться во дворе у машин и не видеть, не знать и не слышать ничего. Слабачка! Пру со всеми. Дверь квартиры приоткрыта. Все кинулись внутрь. Нас четверо. Встречает мать, вся в слезах. Думаю, что сейчас увижу детеныша, пронзенного штырями, всего в крови и мертвого…
Но… Дите 20 дней от роду мирно спало в своей кроватке и даже во сне сладко посапывало. Мы все вчетвером уставились на эту идиллию.
– Кто? Где? Что за штыри?
– Я перестилала постельку, сняла матрас, а под матрасом железная решетка… Пока перестилала, положила ребенка на подушки рядом, а он скатился прямо на железную решетку, и мне показалось, что перестал дышать, а потом заорал, – лепетала непутевая мамашка.
На лбу небольшая ссадинка и все. Живой, дышит, спит, сладко причмокивая.
Какое это облегчение! Не передать словами! Это ж просто невероятно!
Живой, дышит и не пронзен штырями…
Детская бригада нас отпустила восвояси. Мы им не нужны. С ребенком все в порядке. После я у доктора педиатра узнала, что они отвезли все-таки ребенка в больничку, на всякий случай, хотя там было все в полном порядке, но так спокойнее. 20 дней все-таки…
А мы на полусогнутых от стресса ногах поперли вниз в машину. Уже загружая свои сумки обратно в машину, видим, как на всех порах к нам во двор на этот вызов мчится реанимация с другой подстанции. Выпрыгивают двое, сумки и все дела. Еле остановили их. Объяснили, что там все в порядке и все живы и здоровы. Обрадовались.
– Так и до инфаркта недалеко, – вздохнул мой доктор…
Я знала, что вы меня услышите…
Дают нам с доктором повод к вызову «плохо с сердцем» к даме 80 лет. Вызывает полиция, а в примечании написано «ждут спасателей вскрыть дверь».
Все как всегда. Одинокая бабулька упала дома, встать не может, дверь открыть не может, соседи услышали крики и вызвали полицию, а те спасателей и нас. Все как всегда.
Пятиэтажка. Очень неудобный подъезд к которому наша машина близко не может поставиться. Вертелись, вертелись и так, и эдак, но пришлось за километр встать и приютиться рядом с машинкой полиции.
Взяли ящик, кардиограф. Третий этаж. Встречает полиция. Трое парнишек в форме, из карманов которой торчат постоянно бурчащие рации, в бронежилетах и с автоматами наперевес, уставшие, кому-то все время звонящие по мобильникам.
– Мы тут уже час. Спасатели все никак не едут, хотя им ехать-то всего ничего, они же недалеко, – вздохнул один из них.
– Она хоть живая? – интересуется мой доктор
– Да. Слышно, как она там в квартире стонет. Мы даже с ней переговаривались через дверь.
Подошли тоже к двери, постучали, позвонили в звонок. Тишина.
– Затихла что-то…, – вздохнул полицейский. – Может быть, сознание потеряла… Бабуля!!! Бабуля!!! Отзовитесь!!! Скорая приехала, сейчас спасатели приедут и дверь откроют! Слышите меня!!! Отзовитесь!!!
Где-то в глубине квартиры что-то зашуршало, потом послышался приглушенный стон.
– Кошка там у нее живет. С кошкой-то что? – это выглянула из-за спины полицейского соседка.
– Да мы вот о кошке сейчас меньше всего думаем… Идите-ка вы домой к себе, – попытался убрать любопытную соседку мальчик-полицейский.
Та, обиженно бормоча: «ну это же я ведь вас вызвала, это вот я все услышала и вызвала», ушла к себе на этаж.
Время тянулось медленно. Мы с доктором стояли, подпирая стены около окна, глядя на золото осени и ловя тепло солнечных лучей, полиция сидела на ступеньках подъездной лестницы, я дивилась взглядом на их автоматы и бронежилет, и то и это так хотелось потрогать, примерить на себя. Интересно, бронеки сильно тяжелые?
– Пойду-ка я за волокушами схожу. Чую, что там все не очень хорошо… Что бы уж сразу погрузить и вперед.
Сказав это, я отправилась вниз. Просто стоять уже устала и решила размять ножки. Внизу встретился водила.
– Что там у вас?
– Ждем-с спасателей дверь вскрывать.
Взяла волокуши, привела с собой любопытного водителя. Стоим все вместе. Ждем, болтаем о всяком разном. Нашего водителя больше всего интересует, не нашли ли тех маньяков, которые стреляют по колесам и убивают водителей на трассах.
– Нет…, – качают полицейские головой. – Не нашли…
И вот после получаса ожидания к нам спешат спасатели.
Их так много… Целых шесть штук. С инструментами самыми разными, с чемоданчиками, в спецодежде и в таких сапожищах… Ох…
Одну дверь вскрыли довольно быстро, там замок был фиговый, а вот вторую, железную, застопорились…
Грохотали так, что уши чуть не взорвались. Кажется, весь подъезд высыпал из своих квартир спросить, что это там такое происходит и был послан обратно к себе.
Дверь, конечно, сделана была на совесть.
– Вот поэтому я и запрещаю своей матери устанавливать железную дверь. Вот поэтому. Фиг ее вскроешь, если что, – бурчит наш водила.
Замки не поддавались. Спасатели чертыхались. Один они вскрыли, но был еще второй, какой-то скрытый, который непонятно где и как.
– Забаррикадировалась бабуля…
И только когда притащили болгарку, все пошло к развязке. Искры, вонь и грохот сделали свое дело, отломанную дверь оттащили, дым рассеялся и…
– Да, она здесь лежит. Идите, скорая, – пропустил нас в дверной проем спасатель.
Зная уже, что к чему на таких вот вызовах, мы заранее позаботились о своем комфорте и нацепили маски, внутрь маски положили влажную ароматную салфетку, но все равно запах проникал сквозь все барьеры… Сладкий запах гниющей плоти и вонь испражнений…
Захотелось блевануть, но мы же профи – все нормально, глаза лишь заслезились, ища в полутемном узком коридоре человеческое тело.
Вот и оно. Лежит ничком, лицом в пол. Дышит… Стонет…
– Бабуля! – окликнули мы тело
Тело подняло голову.
Ее глаза уставились на нас, по щекам текли слезы…
– Я знала, что вы меня услышите… Знала…, – прошептала она одними губами. – Можно мне попить…
Пока доктор начал осматривать ее, я метнулась на кухню. Очень приличная квартира, чисто все убрано, на полках кружечка к кружечке, полотенца чистые, кружевные нашивочки на стульчики. Столик, плита – все чистое и отмытое. Так все приятненько. Чувствуется, что бабуля следила за квартирой.
Налила в кружку воды. Назад к бабуле. Как она пила! Это надо было видеть! Она тряслась всем телом, пытаясь перевернуться хоть как-то (лежала на животе), что бы припасть к кружке. Когда мы вошли, казалось, в ней еле теплилась жизнь, но тут она собрала все силы, что бы пить, пить и пить. Глотала жадно, обливаясь, пыхтя. Кружка была пуста за считанные минуты.
С помощью спасателей бабуля была вытянута в светлую комнату, где мы могли уже с ней нормально работать.
