Володя Егоров "Оранжевая книга. Сказки и истории"

Оранжевая книга. Сказки и истории
Володя Егоров

Сэм и Ангел ищут Чёрного Короля и теряются в Питере девяностых, Алиса доходит до восьмой линии и становится Королевой, алкоголик Марк научился летать и влюбился. Сборник произведений, как опубликованных ранее, так и совершенно новых. Книга содержит нецензурную брань.

Оранжевая книга

Сказки и истории

Володя Егоров

© Володя Егоров, 2023

ISBN 978-5-0060-1726-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

SHUFFLE

***

Щенок был чёрный, мокрый. Сам ли он залез в фундамент недостроенного дома – или кто-то бросил его туда – неизвестно. Щенок бегал под дождём и скулил. Мы гуляли с Сэмом по свалке. Сэм сказал – наверное, это и есть Чёрный Пёс Петербург. Сэм вытащил щенка, и мы пошли по свалке дальше, в сторону дома. Пёс увязался следом. Когда мы проходили мимо кучи костей с мясокомбината, он отстал – и нагнал нас уже у ворот. У ворот сторожевая собака порычала, но пропустила – и нас, и щенка. Мы дошли до недостроенного дома возле свалки – щенок не отставал. Мы решили не брать себе щенка. Залезли по железной лестнице на крышу. Щенок кружил внизу – не мог забраться. Мы спустились с крыши с другой стороны.

Больше щенка мы не видели.

***

Сэм взял гитару и сел в угол, за телевизор на четырёх ножках. Когда в Питере было землетрясение, телевизор ходил по комнате на этих ножках, и потому был прикован цепочкой к батарее, на случай землетрясения. Теперь я буду, как Марк Болан – сидеть в углу и играть на гитаре, – сказал Сэм. А я – как Тук – сказал я и начал барабанить. Барабан был сделан из банки из-под сухого молока KLIM с вырезанным и затянутым лавсановой плёнкой дном.

– Давай, включим телевизор, – сказал Сэм. Телевизор был чёрно-белый, «Ладога». Телевизор работал от комнатной антенны – лишь на одной из программ можно было различить среди полос картинку – марширующие гитлеровские войска. «Обыкновенный фашизм» Ромма, но без звука. Мы ведь теперь – как T-Rex, сказал Сэм. – Точно, T-Rex, согласился я.

***

Ступаков достал из кучи большую пластиковую бутылку – Во! То, что нужно. А теперь, позвольте, я уединюсь. Он вошел в парадную. Мы с Сэмом закурили. Ступаков вышел через пару минут с бутылкой, наполовину заполненной желтоватой жидкостью. – А ты говоришь – интеллигенция! Ступаков потряс бутылкой. Образовалась обильная пена. – Весь подъезд засрали. – Ступаков выбросил бутылку в мусорный контейнер.

***

Концерт закончился, и мы пошли к Ступакову домой.

– А какая у тебя любимая группа?

– Пинк Флойд, – ответил я.

– Странно. Ведь выросло же целое поколение людей, которые начали слушать Пинк Флойд и Тома Вэйтса ещё до того, как стали сами жить. И живут по заветам Ильичей.

Пришли к Ступакову. Из окна кухни выло видно, как ползёт последняя ночная электричка на Питер. Пили кофе, потом разбрелись – спать. Оказалось, что Королева уже легла на единственную в комнате кровать. Я лёг рядом с Королевой и стал думать. Королева немного полежала и убежала на кухню. Я тоже пошёл на кухню – думать. Королева посидела, подумала – и пошла на лестницу. Я пошёл за ней.

– Почему ты всё время за мной ходишь, – спросила Королева с возмущением.

Я вернулся на кухню, налил себе ещё кофе – и стал думать. Потом я пошёл в комнату. Потом мы немного поговорили с Королевой – и она стала засыпать. Я сидел на кухне и думал – про концерт, Пинк Флойд, цыганку, девятнадцать лет и Королеву. Я не мог заснуть. Снова пошёл на кухню. Пил кофе – и смотрел на проходящие мимо грузовые составы и освещённые трубы у самого горизонта.

***

Сэм позвонил в семь. Не хочу ли я встретиться? Хочу. Как всегда. Если ты хочешь меня найти, ищи вечером, после десяти, в Д’Акти. Д’Акти – маленькое кафе типа гадюшник, пять минут от «Спортивной». В десять Сэма еще не было. За нашим столиком уже сидел рыжий молодой человек и не отрываясь смотрел на бомбардировщик В-52 с рекламы «Lucky Strike». За соседним столиком пили глухонемые. Я взял чашечку растворимого кофе, спросил разрешения у молодого человека и сел ждать Сэма. Закурил.

– Можно прикурить? – спросил молодой человек, закрыв блокнот. Я подвинул к нему зажигалку.

– Нет, от вашей сигареты.

Сегодня вроде не пятница. В пятницу происходят гей-тусовки в «Красном октябре», и тогда в Д’Акти заходят такие товарищи. Сигарету я все-таки протянул. Он прикурил, затянулся и выпустил дым в потолок.

– «Monte Carlo». Вы, должно быть, Авец. Меня зовут Ангел, Сэм сказал, что Вас можно найти здесь. Можно на ты?

– Можно на ты.

Подстава. Предупреждать нужно.

– Возьмем за знакомство?

– Возьмем за знакомство.

Взяли по 100 коньяка. За знакомство. Ангел спросил, – зачем тебе фотоаппарат? Я сказал, что снимаю фоторепортаж. Про войну. Есть места в городе – где война. Если собрать вместе, получится история. История одной паранойи.

– Клево, – сказал Ангел.

За фотографию.

Оказалось, что мы с Ангелом соседи – он совсем недавно переехал с Петроградки на Васильевский, и жил теперь на улице Репина.

– Как ты думаешь, почему мы встретились именно здесь?, – спросил Ангел.

– Здесь хороший коньяк, – пошутил я.

– Тебе нравится жить здесь?

Смотря что называть жизнью. И что считать «здесь».

– Ну, серьезно, – здесь и сейчас тебе нравится?

– Нравится. Только дымно.

– Ты хочешь что-нибудь сделать? С-делать. Совершенный вид глагола.

Я, конечно, не ответил. Сделать. Вырастить ребенка, дерево, построить дом. Пописать. Допить коньяк. Потошниться, наконец.

***

Ангел позвонил через неделю, предложил пойти погулять. Было воскресенье. Мы встретились на «Василеостровской». Ангел сказал, что знает, где живет пророк. Вообще Ангел работает почтальоном в 34-м отделении связи, на 8-й линии. В четверг пришло письмо. Дом на его, Ангела, участке. Причем дом, заброшенный лет 10 назад. Ангел нашел квартиру – по табличке на подъезде. Действительно, в квартире, на полосатом матрасе сидел мужик. Бомж-бомжом, в несусветном пальто, заросший бородой так, что не видно лица. Мужик что-то жевал. На конверте было написано – Коле. Ангел спросил, Коля ли? Мужик закивал головой. Ангел протянул письмо. Коля спрятал его под матрас и начал говорить. Ангел послушал с полчаса и, попрощавшись, ушел. Коля сказал, заходите еще. Приносите консервы. Так что мы с Ангелом купили банку килек и пошли в госте к Коле.

Коля жил в заброшенном доме сразу за отделением связи, в одной из немногих квартир, где еще остались стекла. Когда мы пришли, он лежал на матрасе, отвернувшись к стене. Ангел достал нож и открыл банку. Коля оживился. Авец, – представился я. Коля взял банку и стал есть, доставая рыбок пальцами. Ел он неторопливо и сосредоточенно. Мы с Ангелом вышли в прихожую и закурили. Ангел подошел к окну и долго выглядывал что-то в зарослях во дворе. Я присел на корточки и стал смотреть, как плывет дым. Дым поднимался к потолку и уползал на лестницу. Когда мы вернулись в комнату, Коля допивал соус. Облизал пальцы, пристально посмотрел мне в глаза и начал говорить.

…Вечером февраля в холодном автобусе попытаться остановить оранжевую реку внутри своего глаза – и изморозь, и узоры (переливаются); было бы все равно, кто звонит мне, и где я был, когда началась осень из оранжевого вечера вчера; и она говорит мне о зеленом городе (когда она была молодая) и о птицах, которые сидят на спинке кровати и не хотят улетать, пока кто-нибудь не умрет в твоем королевстве, и о черном короле и зазеркальном лабиринте (человечек заводит граммофон и люди на площади танцуют) и кружится, кружится, но никогда не возвращается обратно…

***

Когда Ангел начинал носить газеты, его поразило то, что, по идее, из трёх или четырёх сотен подписчиков разные номера квартир должны встречаться примерно с одинаковой частотой. Ну, меньшие номера – немного чаще, так как не во всех домах квартир много, а нумерация обычно начинается с №1. Но всё оказалось не так. Например, жильцы квартир с номером 4 чаще выписывали «СПб Ведомости», а квартир с номером 90 – «Смену», причём распределение газет по участкам тоже не было равномерным – на одном участке 10 человек выписывали «Смену» – и не выписывали «Невское время», на другом – только «Невское время» – и никакой такой «Смены».

***

Мы с Ангелом договорились встретиться на «Василеостровской», на выходе с эскалатора. Я, как всегда, приехал раньше минут на 20 – и разглядывал пассажиров. Странные это были наблюдения. Мне показалось, что люди, выходящие с эскалатора, появляются на нём снова – минут через пять. По крайней мере, человек в драной кожаной куртке и с метлой, обёрнутой полиэтиленом, появлялся с завидной регулярностью. Я рассказал Ангелу. Ангел сказал, что думал о том же самом, когда ехал в метро. На «Маяковской» человек, сидевший напротив Ангела и читавший газету, сложил её, положил на сиденье и вышел. На Гостинке вошёл другой человек, взял газету с сиденья, развернул – и стал читать. Ангел подумал тогда о профессиональных пассажирах – людях, которые ездят с утра до вечера на общественном транспорте и получают за это зарплату. – Коля говорит, что вообще людей в Питере не 5 миллионов, а гораздо меньше, тысяч 100. Всё остальное – видимость. Профессиональные пассажиры, статисты. В конце 80-х по телевизору часто показывали заставку – городские кварталы ночью, а свет в окнах горит так, что получаются лозунги навроде «Слава КПСС». Хотя Коля говорит много странных вещей. Например, что в троллейбусе 34 ездит Убийца. Или – что Питер стоит на черепахе, которая плывёт по морю. Чувствует, как качается, когда ветер.

***

– Слушай, а как ты думаешь, дон Хуан был? На самом деле? Сэм сидел на краю крыши, свесив ноги в пропасть.

– А какая разница – был или не был. Даже если Кастанеда его придумал – он мог быть. Если кто-нибудь скажет – дон Хуан говорил то-то и то-то – ты ведь сможешь определить, говорил или нет. Значит, у тебя в голове он есть. Что-то похожее было ведь с Шекспиром – определили, что писал один человек, в то же время, когда, считается, жил Шекспир. Какая разница, как его звали? Хотя, Шекспир тоже у тебя в голове.

Я достал пачку, и мы закурили. Почему-то подумал про необратимые действия, что нельзя выкурить сигарету обратно. Что если Сэм сейчас упадет, он никогда не будет сидеть здесь и курить – вот так, как сейчас. Сэм щелчком отбросил окурок.

– А фиг его знает, может быть, если поверить, можно пойти по воздуху. Для всех окружающих ты умрешь, а для себя – сможешь пойти. Только никто тогда не узнает.

– Знаешь, одна наша общая знакомая, Киса, хотела узнать, что там. В церковь ходила, иконы у нее висели. Пока не заболела. Натерла в походе ногу, и началось заражение крови. Почти месяц лежала в бреду, а когда поправилась – все. Отдала соседке иконы, выбросила крестик. Теперь говорит, знает что там. Мы давеча бухали в Д’Акти, я говорю – пошли к Ксении желание загадывать, она и рассказала. Она вообще когда-нибудь рассказывала тебе о себе?

– Да нет, у нас вообще довольно странные взаимоотношения. То есть просто пока не возникало ситуации, когда она могла бы о себе рассказать.

***