Огонь озарил убогое жилище, да только хоть с ним, хоть без него я едва различал набор мутных пятен. Тюфяк вонял застарелым человеческим потом и мышами, но, пожалуй, это было все-таки лучше, чем сеновал. Я закрыл глаза и полетел в какую-то бездну.
– Ли? – голос Фарра остановил падение, когда я уже почти позабыл и себя самого, и свое имя. – Давно хотел спросить… откуда у тебя над головой эта черная прореха?
Лучше бы я продолжал падать.
– Тебе что, дядя П-пат не рассказывал? – язык меня едва слушался. – Я ж говорил ему. Эт наше родов-вое проклятье… Всегда там было т-так, сколь себя помню… А что, сильно зам-метно?
– Да. Сильно. Дядя просто сказал, что не сможет помочь тебе, но не объяснял почему. А ты… заглядывал… туда?
– Коне-ечно. – Я улыбнулся, посмотрев в черные глазницы своей темноты. Они были мне привычны, как застарелая рана на самом видном месте. – Много раз.
– И… что там?
– Там… – Я открыл глаза и вздохнул. – Там смерть.
Долгое время Фарр молчал. Он лежал рядом, и я всем нутром ощущал его смятение. Сон уже почти коснулся моего сознания, когда принц вдруг произнес еле слышно:
– Хорошо, если Кайза сумеет заткнуть эту дыру. Полагаю, очень скверно повсюду носить смерть за собой.
– Ну, я привык. Эт-то не больно.
– Не больно…
– Да. – Я смотрел в плывущий куда-то темный потолок и не понимал, почему мне вдруг так захотелось плакать. – Просто все идет не т-так… Вот и из Янтарного пришлось уехать. Хотя твоего дядю я хорошо пон-нимаю: кому нужен т-такой источник несчастий в доме.
– Что?! – Фарр даже привстал на лежанке. – Что ты мелешь, баран?! Ты правда решил, будто он тебя просто выкинул, как паршивого щенка?! О боги… Вот пустая башка! Лиан, ты в самом деле очень глупый, если думаешь так. И совсем не разбираешься в людях. Дядя Пат просто хочет тебе помочь. А с твоей черной прорехой он вполне способен справиться и не позволить ей коснуться других. Даже я такое могу.
Инжирная медовуха кружила мою голову. И соломенный тюфяк кружила тоже, а вместе с ним и всю комнату. Язык словно жил у меня во рту сам по себе, и потому я спросил то, чего никогда бы не попытался узнать, будучи трезвым:
– Фарр… зачем т-тебе это? Зачем ты вообще поехал со м-мной? Какое тебе дело до мен-ня?
Ответа я почти не ждал и удивился, услышав его.
– Не знаю. – Несколько мгновений между нами висела тишина. Потом Высочество добавил, пряча за насмешкой нечто слишком глубокое: – Может, мне давно не хватало в жизни какой-то нелепости вроде младшего братца.
– Тебе что, кузенов мало?
– Кузенов я вижу нечасто. И у них другой путь.
Я задумался, но голова уже совсем не хотела соображать.
– А у нас к-какой путь?
– Пока что в степь, к шаману. А там видно будет.
Во сне я встретил Айну. Я увидел ее девочкой, такой, какой она была в дни жизни при дворе, – совсем юной, с пальцами в чернилах и настороженным взглядом.
Странный сон.
Откуда мне было знать про эти чернила? Про то, что она носила скучное серое платье и отращивала волосы? В ту пору я мог узреть ее только в своих спонтанных видениях, и они были слишком путаными, больше походили на мозаику или узор витража. В этом же сне я будто стоял рядом с ней наяву и мог рассмотреть каждую мелочь, каждую деталь… как когда-то, когда еще был способен видеть по-настоящему. И эта юная девочка улыбалась мне, протягивая в ладони нечто, излучающее столь яркий свет, что и не разглядеть его источника. Я позвал ее по имени, а она вдруг рассмеялась, дунула в кулак, и этот свет вырвался из ее руки искрящимся потоком, который охватил меня всего целиком.
Я проснулся с бешено стучащим сердцем и долго не мог понять, чего во мне больше – золотого, как этот свет, счастья или отчаяния. Лежал, глядя своими никчемными глазами в темноту и чувствовал, что внутри все разрывается, словно сквозь мою плоть решила прорасти дикая степная трава.
«Айна!..»
Имя рвалось с губ, но я лишь закусил их побольней. Я не желал называть его вслух, знал, что это бесполезно. Вместо этого отыскал на груди шнурок и сжал в кулаке серебряное кольцо, которое нас связывало столько лет.
Видят боги, порой мне хотелось забыть ее! Не испытывать более мучительной жажды, не мечтать и не тешить себя напрасной надеждой.
Но это было невозможно.
Утро на границе с Тайкурданом принесло тонкие длинные облака, которые застелили все небо до горизонта. Я мысленно вознес хвалу богам: солнце здесь, на юге, продолжало палить даже с приходом осени, превращая каждый переход в испытание на прочность. Какой это был день пути, я уже даже не считал. Мы просто ехали и ехали куда-то, минуя один городок за другим, оставляя позади леса, виноградники, деревушки и широкие поля, с которых тут не спешили собирать урожай. Но чем дальше, тем реже на нашем пути встречались сады и деревья, земля становилась суше и скуднее, а поселения мельче.
Здесь начиналась степь.
Странное место, подобного которому я еще никогда не встречал. Ветер доносил до меня сотни новых запахов и звуков, тревожил внутри нечто глубокое, непонятное мне самому. Я принюхался, точно пес, прислушался. Мне хотелось разглядеть все вокруг, да куда там… Не с этими убогими глазами. Они видели только бесконечное море желто-зеленой травы, уходящее до самого горизонта.
Фарр был молчалив. Я чувствовал его напряжение и собранность. Не прикасаясь, ощущал упругое биение сильного сердца и готовность руки выхватить меч из ножен. Высочество пытался выглядеть уверенным и всезнающим, но на деле оставался таким же гостем в этих землях, как я сам. Отличало нас только то, что он умел махать своей железкой, а та, которая висела у меня на боку, была, скорее, для красоты.
Еще в Янтарном Утесе Фарр вручил мне эту тонкую перевязь с коротким узким клинком. Я пытался объяснить ему, насколько бездарен в воинской науке, уверял, что в моих руках его кинжал-переросток сгодится разве только мясо резать да в зубах ковырять, но Высочество даже слушать ничего не стал. Сказал, мол, в Диких Княжествах мужчина без оружия приравнивается к девкам и не имеет права голоса.
Хороший аргумент, чего уж там.
На самом деле я никогда не полагался на обычное оружие и потому не имел его. Сила была моим единственным мечом и щитом, которые защищали меня с ранних лет. И Фарр это знал.
– Не бойся показать, что ты умеешь, – обронил он вдруг, похлопав своего коня по шее. – В Диких Землях уважают колдунов.
Я хмыкнул с сомнением.
– Сам и показывай.
– Покажу, если надо будет.
– Ага, конечно. Ты ж так часто используешь свой дар…
Фарр промолчал, но я почувствовал, как на миг сбилось его дыхание. И пожалел о сказанном.
Моя смирная гнедая кобыла по прозвищу Душица зафыркала и мотнула головой. Ну ясно, опять ей приспичило отлить. Поджидая, пока глупая скотина доделает свое дело, я поднял голову к небу и вгляделся в мутную белесую пелену, которая была на месте привычной голубой бездны. Как же мне хотелось увидеть облака! Разглядеть их изгибы и узоры, прочесть по ним, куда задует ветер после полудня, вообразить сказочных зверей, что меняют форму каждое мгновение.
– Чего уснул? Тоже в кусты прижало? – крикнул Фарр в нетерпении. Он успел уже прилично отъехать вперед на своем тонконогом породистом жеребце, которого звал Ястребом. Обоих лошадей принц позаимствовал в конюшне своего дяди в то утро, когда мы покинули Янтарный Утес.
– Да тут и кустов-то нет… – пробормотал я, оглядывая ровную поверхность степи. И подумал, как же это хорошо, что мой спутник не девка. А то и правда трижды подумаешь, где присесть, если нужда встанет. – Когда прижмет, я дам тебе знать. Придержишь мне портки, как вчера. У тебя ловко получается!
Я приударил пятками кобылу и в два счета обогнал этого зубоскала, не дожидаясь, пока он придумает, что сказать в ответ.
Не прошло и часа, как на вершине холма вдали показались двое всадников. Я увидел только подвижное темное пятно, но Фарр с деланым безразличием сообщил, что мы уже не одни. Спустя несколько минут земля загудела от ударов копыт: всадники стремительно приближались. Оказавшись рядом с нами, они осадили лошадей и что-то гортанно сказали друг другу, а потом один из них обратился к нам на языке Закатного Края:
– Кто вы такие и чего ищете в землях таргала? – любезности в этом обращении я не разобрал, дружелюбия тоже. Знакомые слова звучали из чужих уст так, словно кривой клинок резал грубую ткань.
Фарр ответил спокойно, как говорят с малыми детьми и дикими собаками:
– Ищем встречи с таргалом.
Жители степи рассмеялись – громким обидным смехом, будто услышали что-то нелепое.
– Какое может быть дело к таргалу у белозадых северян?
– Дело крови, – Фарр сказал как отрезал.
Тайкуры насмешливо фыркнули и снова перебросились гортанными фразами.
– Что это за кровь, которая имеет значение для таргала? – презрительно спросил тот, который сидел на черном коне.
– Его кровь, – ответил принц. – И кровь его дочери Нар.
Следующие слова дикарей прозвучали глухо. Они будто заспорили о чем-то, но их речей я не понимал. А вот Фарр – вполне. Однако виду он не подавал. Молча ждал, пока степняки договорятся меж собой.
– Имя таргано Нар давно стерто из нашего языка, – небрежно бросил тайкур на черном коне. Он старался говорить высокомерно и грозно, однако голос показался мне очень молодым. – И не вам, чужакам с белыми патлами, тревожить память о нем.
– Таргал пусть решает это, – холодно сказал Фарр. – Отведите нас к нему. – И вдруг добавил еще несколько слов на грубом языке степных людей, похожем на скрежет и рык. Вместо ответа тот парень, что был повыше, тронул пятками гнедые бока и объехал вокруг нас, словно прикидывал, как лучше взмахнуть своей саблей и одним ударом снести две головы разом.
– Дерзкие речи ты говоришь, белый чужак, – прокаркал он. – Твое оружие достойно воина, но волосы ты носишь, точно немужняя девка. А брат твой и вовсе не похож на того, кто умеет владеть клинком. Отъедем в сторону, я хочу тебя спрашивать одного. – Он приударил коня, и Фарр сделал то же самое. Второй воин последовал за ними на некотором отдалении, словно меня тут не было вовсе.
Оставшись один, я крепко сжал поводья и челюсти, ощущая себя щепкой в водовороте неизвестности.
Вскоре один из тайкуров вернулся – тот, что на вороном. Его крупный сильный жеребец гарцевал вокруг меня, пугая мою кобылу.
– Твой брат сказал, ты целитель, – сказал как плюнул. – Если не врал, может, и спасете ваши паршивые шкуры.
Дальше мы двинулись вчетвером, и не могу сказать, что это было приятно. Демоны знают, о чем Фарр толковал с нашими новыми знакомцами, но после беседы они явно не испытали к нему больше доверия, чем с самого начала. Скорее уж наоборот. Один из степняков ехал перед нами, другой позади, и меня это страшно злило. Неприятно ощущать себя пленником. Дорога до становища, где требовался целитель, заняла не больше получаса, но показалась вечностью. Впрочем, Фарр делал вид, что ему совершенно нет дела до холодных острых взглядов. Будто никто нас не принуждал никуда тащиться, а, наоборот, это была его высокая воля и двое головорезов рядом – наш почетный караул. Ну… когда-то я тоже так умел.
Сначала ветер донес до нас запахи дыма, еды и скота, а вскоре впереди показались островерхие силуэты степных жилищ, и послышались бесчисленные звуки, свойственные всякой деревне. Мне было невыносимо видеть все вокруг в образе пятен, и, когда мы подъехали ближе, я сделал то, чего, пожалуй, делать не стоило, но слишком уж хотелось: сомкнул ресницы, вдохнул поглубже и вышел из тела, оказавшись у самого себя за спиной. Тотчас же мир обрел яркость и четкость.
Распахнув незримые глаза во всю ширь, я восторженно взирал на степь и пару десятков небольших круглых шатров с узорами на кожаных стенах. Перед шатрами курились костры, устремляя в небо струи дыма. По становищу ходили женщины с темными косами и бегали дети, похожие на стайки воронят. Я разглядел, что наши мрачные спутники бритоголовы, но тоже имеют тонкие косицы, заплетенные у висков перед ушами. Они были одеты в штаны и безрукавки из кожи, выкрашенной в угольно-черный цвет, а на боку у каждого висело по длинной кривой сабле да еще по паре устрашающего вида кинжалов. Эти парни и правда выглядели ненамного старше меня самого, но казались опытными воинами. Я невольно повел плечами: не хотелось бы мне увидеть, как они пускают в ход свое оружие, особенно тот, что повыше и пошире в плечах. Фарр-то наверняка успеет отразить нападение, а вот про меня тайкуры все верно поняли – никакой я не боец. Тогда, в доме у Таронских гор, я ввязался в драку, скорее от безысходности, чем от ума. И там совсем иначе ощущал пространство, хоть и не видел ничего: в старом доме даже стены помогали – я по слуху определял каждый шаг и каждое движение. Здесь же звуков было слишком много.
Я вздохнул и вернул свое сознание обратно в тело, а спустя пару минут бритоголовые остановились вблизи одной из палаток – самой дальней, стоящей на отшибе от остальных. Возле нее тоже горел костер, а у костра сидел человек. Когда головорезы заговорили, он ответил им, и я понял по надтреснутому голосу, что это старуха. Ни слова не разумея на языке дикарей, я догадался: она вовсе не рада незваным гостям и не ждет никакой помощи.
Какое-то время парни, спешившись, спорили со старухой и пытались доказать ей, что не зря притащили чужаков в деревню. Вернее, попросту отбивались от ее гневных реплик и тыкали в меня пальцами. В конце концов старуха встала, ухватила из костра тлеющее полено и пообещала подпалить им первого, кто сделает шаг в сторону ее шатра. Клянусь, я понял это еще прежде, чем Фарр тихо шепнул мне, о чем идет речь.
– Похоже, нам тут не очень рады, – сказал я ему с усмешкой.
– Похоже, – хмыкнул Высочество.
Я чувствовал его смятение и желание убраться подальше, но вдруг из шатра раздался глухой, еле слышный голос. Я замер, услышав его, Фарр тоже, а старуха ворчливо каркнула что-то нашим провожатым, и старший из них сразу обернулся к нам.
– Вы. Слезайте оба. Тхоро Агхи желает вас видеть.
Внутри шатра было сумрачно, пахло травами и болезнью. Многие из этих трав я мог бы назвать без труда, иные были мне неизвестны, а болезнь я определил, едва ступив на порог: человек, лежавший на широком низком топчане у дальней стены шатра, медленно умирал от старости. Смерть сидела у него в изголовье и ласково перебирала пряди седых волос. Она знала, что не пройдет и трех дней, как утомленный жизнью дряхлый шаман вдохнет в последний раз, а выдох сделает уже по ту сторону мира.
Да, этот человек был шаманом. Таким же колдуном, как и мы.
Старик медленно привстал на своем ложе, облокотился спиной о деревянную палку, подпирающую стену шатра, и властно поманил нас к себе. В сумраке я с трудом различал его силуэт.
– Хамма дахэ, – сказал он хрипло.
И Фарр ответил за нас двоих:
– Ану дахэ.
Старик похлопал ладонью по краю топчана подле себя, и сын короля потащил меня к нему, ухватив за край рукава. Когда мы оба сели наземь у постели умирающего, тот несколько минут только тяжело дышал, будто собирался с силами. Потом заговорил, и Фарр слушал его, замерев. Я же, ничего не понимая и ничего толком не видя, ощущал себя не только полуслепым, но и полуглухим. Впрочем, голос шамана звучал недолго, а когда он умолк, Фарр ответил лишь парой слов и сразу же обернулся ко мне.
– Нам повезло, Ли. Этот человек хочет дать свое благословение двум белым колдунам, которые пришли почтить его уход. Это большая честь для тех, кто никогда не жил в степи. Вытяни руку.
Я сделал, как он велел, и изумился тому, с какой силой старик стиснул мою ладонь. Но еще больше меня потрясло ощущение, которое пришло следом: поток чистого света словно пронзил все мое тело от пальцев до самого сердца. Лишь на миг. Потом мир стал прежним, только сердце теперь стучало часто-часто. А напротив меня, медленно опуская свою руку и прижимая ее к груди, сидел Фарр – такой же потрясенный и безмолвный.
Этот поток, который мы оба ощутили, струился сразу в две стороны, и ритм наших сердец теперь был одним на двоих.
– Ты правда назвал меня братом? – небрежно спросил я, едва только мы отъехали подальше от становища.
Фарр громко зевнул и сплюнул застрявший меж зубок кусок сухого мяса, которым нас угостила старуха.
– Ну что ты, Заноза, как я мог? Просто степной язык – он такой, заковыристый.
Я приподнял бровь, но смолчал. Ему видней.
Братец, чтоб его…
– Ты бы в другой раз поменьше брехал местным. Глядишь, они не будут зыркать на нас так злобно и тащить куда ни попадя.
– Разве плохо вышло?
Я покачал головой. Вышло хорошо, чего уж там.
– О чем тебе говорил этот старик?
Фарр ответил не сразу.
– О том, что плохо, когда шаман не оставляет за собой преемника. Тогда ему приходится довольствоваться прощанием с какими-то белыми чужаками и почитать это за благо.
