Григорий Александрович Шепелев "Наездник Ветра"

– Не может этого быть, – улыбнулся он, – чтобы Святослав любил христианку? Нет! Уж кого ненавидит он всей душой, всем сердцем, всем разумением – это, не при твоей милости будь сказано, христиан!

– За что же он их не жалует? – поднял брови Евсевий Эфалиот.

– Если совсем коротко, он считает их лицемерами. То есть, нас.

– А как он относится к мусульманам?

– Гораздо лучше.

– А к иудеям?

– Тоже неплохо. Он, вообще, лоялен ко всем, кроме христиан.

– Так ведь его мать – христианка! Он и её ненавидит?

– Нет. Как ни странно, нет. Он не перебил ещё всех христиан на своей земле только потому, что мать его, Ольга – одна из них.

– Что тебе известно о его жёнах? – опять вступил в разговор Василий.

– Очень немного. О первой его жене, которая родила Олега и Ярополка, я вообще ничего не знаю. Вторую же, совсем юную, он убрал от себя подальше, хотя она стала матерью его третьего сына.

– Как ты считаешь, эта обиженная красавица может нам пригодиться?

– Понятия не имею! Я ведь её никогда не видел. И на Руси я ни разу не был. Всё то, о чём я вам здесь рассказывал, мне известно от тмутараканских воинов и купцов, которые побывали в Киеве.

– И никто из них не упоминал Роксану? – быстро спросил император, переглянувшись с магистром. «Опять она! – стала вдруг пульсировать человеческими словами кровь в висках Иоанна, – Чёрт! Да что же это такое?» Вслух он сказал:

– У меня хорошая память. Я ничего никогда не слышал ни о какой Роксане, кроме одной. Но та умерла тринадцать веков назад, на тринадцать лет пережив своего любимого Александра. Если эта, нынешняя Роксана так же красива, её безусловно стоит иметь в виду – тем более что она, по вашим словам, христианка. Но я о ней ничего не знаю.

Опять воцарилась пауза с непонятным для Иоанна смыслом. Потом Никифор второй тяжело вздохнул, давая понять, что он переходит к главному, и сказал:

– Дорогой патрикий, мы не случайно спросили о мусульманах. Нам представляется, эти люди употребят все средства, чтобы склонить Святослава к войне с империей. Как ты думаешь, у них есть возможность существенно на него влиять? Если она есть, сумеешь ли ты противостоять этому влиянию?

– Если память не изменяет мне или изменяет не сильно, полтора года назад я с этой задачей справился.

Препозит, министр двора и царь взглянули на Льва Мелентия, будто бы призывая его выйти из безмолвия, сохраняемого на всём протяжении разговора. И он сейчас же спросил:

– Кто из мусульман пытался тогда повлиять на князя?

– Дамасский купец Джафар. Ты, кажется, с ним знаком.

– Родственник визиря, – дал пояснение императору Лев Мелентий, – он сейчас в Киеве. Ты сам видишь, благочестивый, что положение наше весьма плачевное. Я был прав.

– Чего можно ждать от этого торгаша? – спросил василевс.

– Подлости, предательства, яда, сотни наёмных убийц, – сказал Калокир, зевая, – чего угодно.

– Но, тем не менее, ты ручаешься…

– Я ручаюсь за два с половиной года, – холодно перебил Иоанн. И вдруг перед ним возникло лицо Мари. Совсем неожиданно – как в тот миг, когда засверкали ножи убийц. Ему стало душно. «Твари! – опять застучала кровь у него в висках, – что для меня слово, данное вам, когда я дал клятву ей?»

На него смотрели. Он этого не видел.

– Я полагаю, мы должны дать Иоанну время для сна, – прервал логофет затянувшееся молчание, – Иоанн, ты предпочитаешь остаться до утра во дворце или возвратиться к себе домой?

– Я пойду домой.

Тут же встав, будущий посол стремительно вышел вон. Поднялся и логофет. Схватив со стола колокольчик, он вызвал секретаря и распорядился отправить следом за Иоанном двух человек, чтобы с ним на улице не случилось опять беды.

Глава восьмая

Перед постелью сидели две миловидные девушки в белоснежных туниках и с бриллиантовыми заколками в волосах, уложенных одинаково. Обе были высокородны настолько, что к ним присматривался племянник французского короля. Они охраняли сон дочери трактирщика, отгоняя шёлковыми платочками комаров от её лица, рук и ног. Едва лишь открылась дверь, девушки вскочили и поспешили исчезнуть, пройдясь с подчёркнутой грацией перед самым носом Рашнара. Тот не заметил, как улыбнулись ему юные красотки, как покраснели они. С кружащейся головой входил он в опочивальню. Эта опочивальня была огромна. В ней стоял сумрак. Сладостный дым курильниц почти незримо окутывал её всю. Горели две-три свечи. Идя на их свет, Рашнар приближался к ложу под балдахином. Сердце в его груди становилось тяжёлым, колким, почти чужим. В окно, сиявшее звёздами, подул ветер, и огоньки свечей чуть качнулись, метнув трепетные отблески на Рашнара. Остановившись перед постелью, он затаил дыхание. Тишина давала ему иллюзию, что он сделался частью ночи и частью времени, значит – время мимо него уже не проходит.

На простынях, слегка смятых, лежала женщина неземной красоты. По виду ей было чуть больше двадцати лет. В течение всей последней четверти её жизни поэты двух континентов спорили, что же в ней особенно впечатляет, если не говорить про глаза – гибкое и стройное тело, на редкость белая кожа, неописуемое лицо или всё же волосы? У Рашнара ответа не было. Ни три года назад, ни даже сейчас, когда он её увидел в мерцании вечных звёзд и чахлых свечей почти обнажённой. На ней была лишь рубашка до середины бёдер. Глаза царицы были закрыты, уста хранили улыбку. Пряди огненно-рыжих её волос – скорее мальчишеские, чем женские, разметались по небольшой атласной подушке.

Страдальчески замерев возле ног красавицы, Рашнар чувствовал, что ему недолго осталось жить. Он медленно поднял взор к потолку, надеясь опомниться. Потолок был очень высок. Свет крошечных огоньков не достигал сводов, и молодому воину вдруг почудился из бездонной пропасти над его головою чей-то безжалостный, тихий смех. Это было эхо. Рашнар опустил глаза. Да, точно, смеялась над ним она. Она на него смотрела. Что это был за взгляд! Он сводил с ума императоров. Ум Рашнара, уже к двадцати годам избалованного любовью многих красивых женщин, был куда крепче. Но дочь трактирщика, наделённая царской властью, сразу пронзила его насквозь своим необычным, вульгарным, вздорным величием.

– Вот болван! – сказала она, перестав смеяться, – долго ещё намерен ты здесь вздыхать? И как ты, вообще, посмел разбудить меня?

– Прости, я… я не хотел, – пролепетал викинг. Рот рыжей феи, как называли царицу её друзья и подруги, беззвучно выразил то, что в следующий же миг было обозначено такой речью:

– Всегда выходит у тебя то, чего ты не хочешь! Ну что ты стоишь, как идиот, Рашнар? Сядь!

Воин опустился на стул. Его собеседница приняла сидячее положение, скрестив ноги, как китаянка. Внимательно оглядев Рашнара, она заметила:

– У тебя рука вся в крови! Скажи мне, пожалуйста, обо что ты её поранил?

– Я выбил пару зубов одному бродяге.

– Что ему было от тебя нужно?

– Не от меня, а от Калокира. Нужны были ему деньги.

– От Калокира? – переспросила царица, с недоумением заморгав, – и где же ты его встретил?

– Возле дворца. Мы с Никифором разыскивали его пол ночи по поручению логофета.

– А! Ясно, ясно. Рашнар, малыш! Не мог бы ты налить мне вина из того графина? Или же ты опять всё прольёшь?

Этериарх вспыхнул. Царица не удержалась от смеха. Он быстро встал, приблизился к столику, на котором стояли графин с вином и две чаши, наполнил одну из них и подал её августе.

– Сядь, – повторила та, пригубив вино, – терпеть не могу, когда ты вот так стоишь, качаясь, словно повешенный!

Рашнар снова повиновался. Она опять рассмеялась, вытянув ноги и сделав упор на локоть. Глаза молодого викинга широко раскрылись и засияли так, будто россыпь звёзд над Босфором за один миг опустилась, как птичья стая, и разместилась на подоконниках. Он подался вперёд и провёл рукой по бедру самой знаменитой в мире красавицы.

– Тебе нравится? – тихо, нежно и даже кротко осведомилась она, опять заморгав длинными глазами цвета осоки.

– То, что происходит со мной, ужасно, – сказал Рашнар, – лучше бы меня утопили.

– Как ты любезен!

Приняв насмешку в её глазах за призыв, он быстро поднялся.

– Сидеть! – крикнула царица, по-волчьи вздёрнув губу, – ты у меня будешь делать лишь то, что я прикажу тебе! Или больше ни разу в жизни не подойдёшь ко мне, понял?

– Да, – сказал он, моментально сев.

– Так-то лучше.

Она вновь выпила и немножко высунула язык, слегка его прикусив. Это было признаком озадаченности. Рашнар за ней наблюдал. Вдруг она спросила, опять садясь по-китайски:

– Скажи, что думаешь ты об этом мошеннике, Калокире?

Её слова пролетели мимо его ушей. Он был погружён в какие-то мысли.

– Ты что, дурак? – взвизгнула она, – ответь на вопрос!

– На какой вопрос?

– Я спросила, что замышляет этот противный и отвратительный Калокир, на твой взгляд? Скажи мне!

– Взять тебя в жёны, – пожал плечами Рашнар. Ноздри Феофано раздулись.

– Подлец! Подлец! И ты не убил его?

– Нет. Я решил, что лучше мне ревновать тебя к этому прохвосту, чем…

– Рашнар, слушай! Мне не до шуток. Что, он хорош собою?

– Неплох.

Она покусала губы.

– А Лев Мелентий знает о том, что этот мальчишка готовит переворот?

– Все об этом знают. И все усердно прикидываются дураками. Ведь только он, Калокир, может оттянуть вторжение варваров.

– Но ведь руссы посадят его на трон, наденут корону ему на голову!

– Да. И пощадят тех, кто сегодня днём доставит ему мои ощущения прошлой ночи, когда ты вдруг…

И Рашнар, воспользовавшись своим поэтическим даром, напомнил императрице о некоторых событиях прошлой ночи, произошедших в этой же комнате. Феофано даже не улыбнулась.

– Ну, а мой муж? – вскричала она, – его-то не пощадят! Что ж он согласился на этот план?

– Царица моя! Об этом надо спросить не меня, а мужа. Думаю, логофет ему заморочил голову.

– Невозможно, – произнесла Феофано, осушив чашу и положив её на постель, – логофет, при всей его гениальности, вряд ли сможет уговорить даже идиота пойти на верную смерть!

С этими словами императрица спрыгнула со своей высокой кровати и стала быстро ходить около неё, шлёпая босыми ногами по мраморным плитам пола. Лицо красавицы выдавало крайнее напряжение мысли. Внезапно остановившись, она спросила Рашнара:

– А где сейчас твой дружок, Никифор Эротик?

– Я полагаю, у себя дома. А где ему ещё быть?

– Отлично. Ты сейчас проводишь меня к нему!

Рашнар промолчал. Опустившись в кресло, императрица надела мягкие башмачки.

– Накинь мне его на плечи, – распорядилась она, вскочив и ткнув пальцем в плащ, висевший на спинке кресла. Этот приказ был исполнен. Когда царица с досадой и нетерпением шевельнула плечами, чтобы поправить наброшенный на них плащ, Рашнар вдруг схватил её и привлёк к себе. Глаза Феофано вспыхнули. Она вырвалась. В следующую секунду этериарх был дважды ударен царственной рукой по уху.

– Негодяй! – прошипела фея, лизнув ушибленную ладонь, – как смел ты?

Рашнар молчал. Но императрица вдруг засмеялась и, взяв несчастного за руку, подошла с ним к большому зеркалу.

– Дурачок, погляди сюда, – сказала она, целуя разбитые пальцы викинга, – боги ещё по земле не ходят! Кем, на твой взгляд, я могу заменить тебя? А, малыш?

– Не знаю, царица, – сказал Рашнар, глядя на её отражение. Этим он снова вызвал её досаду. Однако вместо того, чтобы опять драться, она повисла на нём, обняв его шею тоненькими руками, и присосалась к его губам глубоким щекочущим поцелуем. Но не успел он сойти с ума, как она вдруг вырвалась, задыхаясь, и непреклонным жестом остановила его движение к ней.

– Пора!

И выскользнула за двери. Рашнар, пошатываясь, едва смог её догнать на ступенях лестницы вниз. Как только их шаги стихли, из будуара, который был отделён от спальни плотной китайской шторой, вышли ещё две очаровательные служанки знатного рода. Они случайно уснули там, сидя в креслах.

Рыжая дочь трактирщика и Рашнар покинули здание через боковую дверь. Они оказались на большой площади, которая была вымощена булыжником. Эта площадь использовалась для военных парадов. Присутствовавшие на них послы и прочие гости, сидя на галереях дворца, изумлялись численности маршировавших по площади легионов и корпусов, не подозревая, что перед ними бог знает в который раз проходят всё те же самые воины, поменявшие за дворцом знамёна, плащи и шлемы. Шаги Рашнара, когда он под руку с Феофано пересекал пустынную площадь, гулко звенели в безмолвии поздней ночи. Императрица в бархатных башмачках ступала бесшумно. Они приблизились к стальной двери в стене. Рашнар, обладавший не меньшим числом ключей, чем его приятель Никифор, отпер её и вышел со своей спутницей в ночной город. Фея вложила свои изящные пальцы в руку этериарха. Тот жаждал лишь одного – чтобы эта ночь длилась вечно. На его счастье, Никифор жил не особо близко, аж за Невольничьим рынком. Царственная красавица и варяг двинулись туда по наиболее широким и светлым улицам, удлиняя путь.

Стоял предрассветный час. Царило безветрие, и в прохладном воздухе ощущался запах сирени. Из кабаков доносились неблагозвучные восклицания. В подворотнях что-то порой мелькало. Властительница империи с нежным трепетом прижималась к своему спутнику. Все бродяги знали его и не рисковали показываться ему на глаза. Он бережно обнимал царицу за талию, но ей всё же было не по себе.

– Ах, чёрт бы побрал этого Никифора! – вырвалось у неё, – надо будет снять ему дом поближе.

Обогнув рынок, они вошли в небольшой квартал. Дом, в дверь которого постучал Рашнар, был неотличим от других домов.

– Кого это чёрт принёс? – раздался за дверью голос старухи.

– Это Рашнар из дворца! Открой.

Просьба ярла была мгновенно исполнена. Но прислужница, вид которой был ещё неприятнее её голоса, со свечой в руке решительно преградила гостям дорогу и оглядела спутницу викинга без малейшего дружелюбия.

– Что, привёл ему очередную подружку? Опять полночи будет весь дом скрипеть?

– Ночь кончилась, – возразил Рашнар, – пошла прочь с дороги, старая ведьма!

Грубейшим образом отстранив старуху, варяг провёл Феофано по очень узкому коридорчику в очень скудно обставленный кабинет. Там он усадил её в кресло, зажёг свечу на столе. Через полминуты пришёл Никифор. Он был в халате, с торчащими во все стороны волосами и недовольным лицом. Его вид заставил царицу расхохотаться. Молодой секретарь немного смутился. Что-то пробормотав, он отвесил ей неловкий поклон.