Поиску Нет Конца
Динна Анастасиади
ПНК представляет собой композицию из трёх видов творчества: малой прозы, новых поэтических работ, а также тизера серии графических историй «Жизнь в моей комнате» и иллюстраций к рассказам.На страницах книги перед читателем несётся диковатое течение времени; разворачивается полотно слов и образов, из которого, как лишние ниточки, выбиваются важные мысли; появляются сложные люди, увлекаемые вперёд не то рядовыми, не то судьбоносными событиями; и, как учит жизнь, бесконечен оказывается поиск.
Поиску Нет Конца
Динна Анастасиади
© Динна Анастасиади, 2023
ISBN 978-5-0060-1984-3
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Посвящается моей чудесной мами, всегда.
ПРЕЛЮДИЯ, будто из другой жизни
СКЕЛЕТЫ И ШКУРЫ
рассказ
«Потому что все дни его <человека> – скорби, и его труды – беспокойство; даже и ночью сердце его не знает покоя. И это – суета!»
Книга Екклесиаста, 2, строфа 23
* * *
С самого раннего детства Энни Блейз чувствовала тягу к раскопкам. Ещё маленькой девочкой она тайком копалась в соседских садах, вынося из глубин земли на солнечный свет останки собак, кротов или птичек, мастерски точно определяя затем их давность. Причём уже очень скоро Энни Блейз приобрела в этом непростом деле такую великолепную сноровку, что могла выделить дату погребения с настоящей календарной точностью – год, месяц, день, даже приблизительное время суток и состояние погоды на тот момент, – чем не раз ставила в тупик изумлённых родственников и соседей, которым могла с невинным видом как бы вскользь высказать свои тайные познания.
Определённо, кроме простого желания копнуть поглубже, у Энни Блейз было редкое природное чутьё.
И, став взрослой женщиной, она его к собственному счастью не утратила, а лишь отточила. Натаскав саму себя сперва на скелеты домашних животных и на тайно захороненные трупы давностью никак не менее ста двадцати лет, со временем Энни Блейз взялась за более сложные задачи, и приносящие пользу науке, и неизменно дарующие охотничью радость непосредственно ей.
Ничего не было более заманчиво для Энни Блейз, чем рассматривать часами карту, нагнетать себя; потом интуитивно чувствовать вдруг – вот оно! – и с жадностью выхватывать взором одну-единственную точку на карте, уже зная, что в этом месте на натуре непременно будет что-то интересное. Затем – собирать людей, своих верных рабочих, помощников, археологов, копателей, журналистов, любопытных льстецов-дармоедов – словом, тех, кто был в экспедиции совершенно необходим. Снаряжаться; ссориться с отцом; против его решения в который раз уезжать; за три дня, за семь дней, за двенадцать дней добираться до очередного места; разбивать лагерь и, дойдя за ночь ожидания до предельного пика возбуждения и азарта, на рассвете начинать раскопки. В этой простой схеме и состоял смысл жизни молчаливой и деловитой Энни Блейз, любительницы хлопкового нижнего белья, платьев неброских расцветок, тёплых полосатых шарфов, толстых пыльных книг, давным-давно утративших актуальность, лысых кошек с презрительными глазами и непритязательных случайных любовников два-три раза в год.
Непосредственный результат раскопок чаще всего не приносил Энни Блейз особенной радости, как, впрочем, и принятие благодарностей, подарков и наград от коллегии ученых. Дело в том, что она была всегда наперёд уверена в благоприятном исходе своих экспедиций – указывая на место, где надо копать, Энни Блейз знала, что не ошибается с координатами и вскоре увидит очередную древность. А как может принести удовлетворение или стать приятной неожиданностью то, о чём известно заранее? Награды и речи же о её заслугах из уст ученых и журналистов из раза в раз становились всё более нудными и похожими друг на друга. Словом, после, всё казалось насквозь однообразным.
Так было всегда: ажиотаж от подготовки и начала раскопок, когда Энни Блейз могла внутренне почувствовать себя царицей мира, сменялся холодной флегматичностью и задумчивым безразличием, стоило останкам какого-нибудь древнего вождя или доисторического чудища выйти на поверхность из своей многовековой могилы.
Порой Энни Блейз задумывалась, верно ли она поступает, извлекая из недр земли то, что многие годы покоилось там, и не этим ли фактом осквернения обусловливается её отрицательная, пренебрежительная реакция на результаты раскопок? Но Энни Блейз не была подвержена мистицизму, не верила ни в проклятия, ни в души, ни в бумеранги судеб, и на вопросы своего редко сомневающегося сердца обычно отвечала, что ради того, чтобы испытать снова то ощущение жизненной силы, которое поселялось в ней с нового взгляда на карту с целью нахождения места, где придётся копать, она готова перепахать до основания всю планету целиком, гектар за гектаром.
Если бы Энни Блейз была сама с собой до конца честна, она бы смогла признаться себе, что это мифическое решение было своего рода проявлением слабости.
А это смотрелось именно слабостью.
Единственным страхом Энни Блейз – женщины, не боящейся ходить в одиночку по ночам в мире жестоких мужчин, не боящейся ни божьей кары, ни кары дьявольской, не боящейся боли и насильственной смерти, не боящейся потерять близких людей, ровно относившейся к виду крови или мёртвых тел, не страшащейся нападений диких животных, смело гуляющей с книгой и зонтиком по узкой тропинке над крутым обрывом, дерзко и неуважительно глядящей в глаза сильным мира сего, – было утратить чутьё, а вместе с ним и то живительное возбуждение, которое это самое чутьё позволяло чувствовать хотя бы несколько дней сборов. Энни Блейз боялась этой утраты до панического оцепенения: каково лишиться единственного важного, на чём зиждется жизнь, в целом мелочная и бессмысленная?
Вместе с потерей того почти наркотического опьянения Энни Блейз имела риск потерять саму Энни.
И никто на свете не знал об этом её страхе. Внешне спокойная и безучастная, как опытный хирург или патологоанатом, она ухитрялась держать это губительное чувство глубоко-глубоко внутри и оставляла его там упорно, как ту редкую вещь, один в этом мире объект для раскопок, который она не собиралась извлекать на поверхность и определять возраст.
Энни Блейз посвящала всю себя раскопкам, карьерам, ямам в земле, потным болтливым людям, измазанным в грязи, картам и пунктирам, древним скелетам и остаткам плоти на них, полуразложившимся тканям церемониальной одежды, которую давным-давно кто-то даже носил, керамическим горшкам, до сей поры хранящим запах ароматных масел, бессмысленным украшениям, влажным монетам, бесхозным клыкам и беззубым черепам, сломанным костям и истерзанным шкурам.
* * *
К тому моменту, как она перешагнула тридцать пятый год собственной жизни, Энни Блейз сумела растратить на экспедиции и разведывательные поездки большую часть состояния, которое было выделено семьей. Сей факт всерьёз беспокоил её отца, не раз задумывавшегося над, несомненно, беспутной судьбой единственной дочери, у которой, по его авторитетному мнению, явно было не всё в порядке с головой.
Ну, разве находящаяся в здравом уме женщина, которой должно кротко молиться по воскресеньям в церкви, послушно исполнять любую волю родителей, опускать глаза, встречая незнакомого человека на улице во время похода в магазин, посвятить юность вышиванию и мечтам о замужестве, а потом стать отличной женой, матерью и хозяйкой в своём прекрасном семейном доме, после чего встретить почтенную старость и рассказывать внукам сказки, станет так бредово тратить отпущенные ей годы?
Что за вздор: читать обтянутые кожей томики с непонятными терминами, беспрестанно откладывать вступление в брак, дерзить отцу, сбегать из дома в эти никому не нужные поездки ради того, чтобы копаться в зарытом в землю прошлом людей, имен которых нам не суждено узнать, и времен, которых уже не вернуть, а в итоге еще и периодически появляться на первых страницах газет, где с кислым лицом (что было совершенно уже излишним) будет пожимать руку очередному прославленному бородачу в очках! И подобной дочерью добрый старый отец, ничем не заслуживший в жизни такого зла, должен гордиться?!
Чёрта с два!
Разумеется, все вокруг должны были понимать, что сердился он на свою дочь совершенно заслуженно: он породил на этот свет Энни Блейз для абсолютно иных целей, господь свидетель.
И вот однажды, когда, проотсутствовав дома около шести недель, Энни Блейз явила свою фигуру в огромной хвалебной статье об удачных археологических исследованиях в свежем издании передовой газеты «Интересные мировые хроники», и кто-то из круга друзей семьи неосторожно поздравил её родителей с очередной победой, её отец, наконец, принял единственно верное решение. Оно заключалось в теперь уже твёрдом намерении выдать дочку замуж и научить уму-разуму. Если точнее, то решение это имело имя Мэттью Блейза, который насколько было известно отцу, давно претендовал на руку оной.
Мэттью Блейз обладал всеми неоспоримыми достоинствами для мужчины – он был ещё совсем не стар и, пусть не красив, зато обаятелен, верен, уважаем обществом, неколебим и твёрд в выборе блага, прекрасно образован и, что немаловажно, невообразимо богат. Как следствие, для Энни Блейз он являлся превосходной партией.
Едва только Энни Блейз переступила порог родного дома, завершив дела экспедиции и рассчитавшись с рабочими, отец моментально поставил её перед фактом, неоспоримым фактом её замужества, со всей деликатностью и безапелляционностью на которую был способен благодаря своему огромному жизненному опыту.
Энни Блейз, оу, она могла бы отказаться, могла бы упрямо стоять на своём, могла бы начать спорить и, как всегда боем, переубедить отца. Могла хотя бы попросить отсрочки, ведь на её стороне была железная воля, собственный капитал, слава, которую она делала себе годами, влиятельные друзья, могущие оказать поддержку и, в конце концов, закон о независимости каждой личности и свободе выбора, оставленной за любой человеческой единицей этого мира.
Но Энни Блейз отчего-то не стала сопротивляться.
Она почувствовала себя погашенной, невостребованной и пустой, не как живое существо, а, скорее, как шаблон этого существа. Пустотелый контур.
Нехорошее предчувствие неумолимого, какого-то дурного рока заворошилось в её сжавшемся сердце. Страх. Неизбежное, которое должно было свершиться с нею, губительное, странное – уже возобладало над её жизнью.
«Началось», с тоской подумала Энни Блейз, никогда особенно не отличавшаяся фатализмом, когда кратко согласилась с отцом относительно своей свадьбы.
Её отец был удивлён и счастлив – он ожидал от своей взбалмошной (сумасшедшей) дочери какой угодно реакции, но никак не добровольного согласия. Впрочем, страха за Энни Блейз в его душе не появилось, даже тени опасения не пробежало, а всё потому, что впервые в жизни она дала своему отцу повод, пусть и неоправданный, сомнительный повод гордиться ею.
Мэттью Блейз был тут же поставлен в известность о положительном ответе невесты, и воодушевлённо начал чётко скоординированную непродолжительную подготовку к грандиозному счастливому событию.
Через месяц всё было готово, и церемония, повергшая окружающих в шок своею пышностью, но почти не замеченная задумчивой и неразговорчивой невестой, которую все благоразумно назвали «мечтательной», свершилась. Собственно, именно таким образом Энни и стала Блейз.
В час, когда Энни Блейз надлежало покинуть родимый дом, чтобы отправиться жить в свой новый дом с мужем, её отец заперся в кабинете, где в одиночестве обливался слезами радости, гордости и облегчения. А мать до последнего расписывала радужные перспективы и причитала, и только в дверях, почти передав дочь в руки Мэттью Блейза и его сопровождающих, особо близких друзей, вдруг заметила:
– На тебе что-то лица нет, девочка. Ты нездорова? – но тут же словно испугалась собственных слов, которые могли, казалось, разрушить хрупкую атмосферу невнятного счастья вокруг; женщина закусила губу, замахала руками, предотвращая ответ Энни Блейз, и сделала зятю и гостям знак – «уходите уже, полно вам» – как могут мастерски делать, никого не обижая, только лишь самые натренированные радушные хозяйки.
Садясь в машину, очаровательно вежливо открывшую ей дверь, как бы приглашая на удобное сидение позади водителя мужа, Энни Блейз подумалось, что, должно быть, она с самого рождения и по сей день была плохой – ужасной – дочерью, что она вполне заслужила всё, что готовит в отместку ей жизнь, что не лишним было бы извиниться перед отцом и матерью. Это была последняя её мысль, прежде чем автомобиль шумно и задорно завёлся, увозя с собою женщину, покинувшую старый свой дом с чётким намерением больше никогда в него не вернуться.
* * *
В своём на редкость удачном и выгодном браке Энни Блейз зажила беззаботной и счастливой жизнью. И хотя Мэттью Блейз сразу же мягко, но настойчиво дал ей понять, что об её не совсем обычном для женщины хобби – археологии – ей придется забыть, но он с расторопным удовольствием предоставил ей множество других (и не менее дорогостоящих) прелестей, которыми мог компенсировать это её лишение. Энни Блейз к зависти многих могла ни в чем себе не отказывать и, в общем-то, так и делала, как ребенок из интереса пробует всласть из всей без исключения предложенной еды, не особо задумываясь, чему он отдает предпочтение. Энни Блейз тоже просто пробовала всё с вежливым, умеренным и неэмоциональным интересом, пытаясь таким образом выразить своё прохладное уважение великодушному мужу.
Она обставила весь дом по-новому, потом передумала, перекроила всё, снова обставила и вновь передумала – и так раз за разом, ни в одном варианте не нашлось завершенности.
Она открыла у себя вечерний светский салон, где каждую среду и субботу собирались её богатые коллеги – жены друзей Мэттью Блейза, такие же праздные бездельницы, но более общительные, чем она, такие же заложницы сложившегося миропорядка.
Она велела создать сад, в саду – скульптуры и пруд с мостиком, в пруду – рыб, но, так и не придумав, чем же заполнить самих рыб, Энни Блейз потеряла логическую цепочку последовательности и всякую заинтересованность к этой теме.
Она поощряла художников и поэтов; она оплачивала труд никому неизвестных архитекторов и учёбу бездарных медиков, посредством чего как-то раз даже поссорилась с мэром – совершенно не нарочно.
Она собрала огромную библиотеку ценных книг, но уже не прикоснулась ни к одной из них, а однажды среди ночи приказала все их сжечь, никому ничего не объясняя.
Она даже равнодушно, из последних силы пытаясь пробудить в себе любопытство и желание, завела себе любовника, втайне от мужа, никак эту связь не скрывая по сознательному решению: это получалось совершено автоматически, как-то само собой.
Статьи об её научно-археологических успехах перестали появляться в газетных хрониках, однако, нашли себе замену. Время от времени имя Энни Блейз фигурировало в статьях об очередном устроенном светском празднестве. При чём корреспонденты не переставали дивиться потрясающему богатству и неиссякаемому воображению Энни Блейз. То во время маскарада каждому гостю делался маленький подарочек, стоивший как целое небольшое государство, то ради фееричности шоу перед приглашенными плясали полуобнаженные юноши и девушки, одетые в костюмы из пластин чистого золота, во время танца которых звучала музыка известного живого оркестра, а то сама хозяйка въезжала в зал, где проводилась вечеринка, верхом на зебре, обряженной (безумно полосатым) пегасом.
Никто, бесспорно, не мог знать самого любопытного: делая всё вышеперечисленное, купаясь в деньгах, вседозволенности, совершая зрелищные, либо тайные чудачества Энни Блейз никогда не чувствовала себя к ним причастной.
Она делала только то, чего от неё ждали, по какой-то сумасбродной, безразличной ей самой схеме; она только потворствовала мужу, который считал по известным лишь таким, как он, соображениям, что так и должны вести себя счастливые жёны богачей. Сама же Энни Блейз, холёная и ленивая, но всё такая же молчаливая как и раньше, не чувствовала себя живой, не ощущала своё присутствие ни в одном из собственных поступков, годных для передовиц.
Строгое безразличие, привычно игнорируемое всеми, сквозило в Энни Блейз и во время руководства ремонтом, и в выборе гардероба, и в подписании денежных чеков, и в разговорах со знакомками, и в молитвах перед сном – заведённой традиции её мужа, – и в процессе устройства вечеринок, и в кратковременных встречах с пылким молодым любовником. В каждой секунде проведённого ею времени. И она настолько привыкла к этому состоянию, что даже не задавала себе вопроса: «почему это происходит со мной?» Это просто происходило, вот и всё.
* * *
