Джио Россо "Добрые злые сказки"

секундой раньше держать в руках,
секундой раньше – касаться кожи.
Но утро все превращает в прах.

И снова в полночь, на перекрестке,
у автострады других миров,
я жду тебя.
Я одет неброско,
в руках букет полевых цветов.

Ты незнакомка,
ты – страсть и нежность,
ты – тяжесть в сердце и боль в груди.

Я просыпаюсь с пустой надеждой
в реальном мире
тебя найти.

«Море…»

Море,
пребывающее в состоянии покоя,
под твоими пальцами
вспенивается
штормом.

Осознавай последствия – не прикасайся ко мне рукой,
не красней пунцово,
задергивая шторы.

Лучше
завари нам чаю, преправленного печалью,
дорогами дальними
и
корицей.

Как масло, намажь отчаяние
на хлеб,
раздели
и отдай синицам.

Чудесный вторник, чудеснейший.
Поговорим о погоде, о твоей крестнице,
главное – не о будущем
или прошлом.

Не совершай оплошность.
Действуем осторожно.

А лучше – давай помолчим.

Ах! Изо рта вылетают слова-моллюски,
кружат над огарком свечи,
щупальцами оплетают люстру.

Через открытую форточку вплывают слова-акулы,
мурены, скаты
и белые киты.

От нежности сводит скулы.

И невод забрасываешь ты
с ловкостью заядлого рыбака,
опытного морского волка.

И розовые облака осыпаются
дождем
на шаткую книжную полку.

Губы твои – восхитительная наживка,
для маленькой рыбки кои,
заблудившейся в большом море.

Время тягуче и зыбко,
я глотаю твою улыбку,
как стальной крючок.

Ответь:
ты веришь в меня
еще?

И цепкой актинией раскрывается твоя рука.

Осознавая последствия,
я касаюсь твоей ладони.

Море вспенивается. Расступаются берега.

Мы тонем.
Мы тонем.
Мы тонем.

«Солнце скользит по нагретым крышам…»

Солнце скользит по нагретым крышам,
плавит латунь и медь.
Вьются знамёнами волосы рыжих,
Бог расставляет сеть.

Я, юрким карпом, лавирую ловко
между цветных машин.
Жизнь – это сложная головоломка.
Как же ее решить?

Лето танцует под музыку улиц,
скачет подкожный пульс.
Юные дети шагают, целуясь,
прячут сердца от пуль.

Бог – старый снайпер, держит на мушке.
В смуглых ладонях сталь.
Смерть, улыбаясь, шепчет на ушко:
«я выхожу искать».

Пух тополиный бежит по асфальту,
где-то поет свирель.
Ноты тихонько касаются пальцев.
Бог намечает цель.

Брошенный кот и ненужный ребенок,
прячут в груди печаль.
Город глядит безразлично и сонно,
лучше не замечать.

Каждый потерянный и одинокий
ищет свою судьбу.
Мир открывает все карты, дороги,
лучше поверь ему.

Нет ничего, что не покорится
смелости и добру.
И самолет из бумажной страницы
сможет обнять Луну.

Легкой дороги неловким и странным,
сломанным и смешным.
Пусть ветер странствий залечит раны,
будут незримы швы.

Дети-бродяги, дети-скитальцы,
не опускайте глаз.
Просто сражайтесь, боритесь за счастье.
Время одно – «сейчас».

Утро июньского воскресенья —
чистое волшебство.
Лето дает тебе шанс на спасение,
не упускай его.

«Он скован в тягучей сонливости дней…»

Он скован в тягучей сонливости дней,
текущей по стенам квартиры в хрущёвке.
Он словно залипшая кнопка ’replay,
и в мае в углу стоит пыльная елка.

Нависшее вымя густых облаков
вонзает в глаза его молнии-спицы.
И время проносится мимо него,
как кролик с часами мимо Алисы.

Он заперт. Он пленник тяжелой судьбы,
сплошных неудач и позорных провалов.
«Подняться», «ускориться», «если бы», «бы», —
порывы опять глохнут под одеялом.

И ночью он шепчет в подушку: «Господь,
Всевышний, Ганеша и Будда,
так, если вы есть, и во мне ваша кровь,
прошу, покажите мне чудо».

И Бог улыбается краешком губ,
и крутит в ладонях своих папиросу.
Он мудр и стар, и немножечко груб,
и в сердце его антрацитовый космос.

Но пальцы его перемазаны в пыль,
волшебную звездную пыль с Альфераца.
Он любит усталых, неловких, кривых,
больных и озябших, и низшего класса.

И вот человек идет по мосту,
подошвы устало скрипят по асфальту,
и пар вылетает с обветренных губ,
и мелко дрожат занемевшие пальцы.

Но луч разрезает ночной небосвод,
и сыплется вниз белоснежная пудра.