Ирина Негрей "Берег"

Берег
Ирина Негрей

Исчезнувшая детская дружба на берегу далёкого северного города и тайна, раскрытая спустя двадцать лет.

Ирина Негрей

Берег

Для моей подруги Лены В.

Пролог.

Мы спускаемся по выбеленным ветром и временем деревянным ступеням из обрезанных досок. По бокам их светлыми пучками обрамляет желтая трава, прикрывающая мерзлую осеннюю землю. Вдоль спуска кренятся в сторону залива самострои из серой древесины, и смотрят унылыми окнами в ржавых решетках рыбацкие балки на полозьях. И, как всегда, с тонким назойливым свистом высекает в глазах слёзы северный ветер. Море на горизонте цветом чуть голубее берега сливается с пасмурным затянутым небом в единое полотно, через которое не пробивается ни единый луч солнца. Кажется, что плотная завеса на небе сама светится изнутри серебристым ровным сиянием, которое тонет в строю тревожных волн, гулко разбивающих пустынный галечный пляж. Кое-где виднеются обглоданные чайками рыбные полускелеты, но протяжных криков самих чаек уже не слышно: подрастив неуклюжих птенцов, стаи двинулись на юг в преддверии суровой, беспощадной и полной снежных буранов зимы. Идущий впереди перестает сминать сапогами в хрусткую крошку взявшийся небольшими лужицами первый лёд и встает так, что подгоняемая порывами ветра волна едва не достает до его подошв. «Вот здесь», – говорит он, махнув свободной рукой в сторону упорно терзающего берег прибоя. Вторую руку надёжно обрамляет кольцо такого же серого, как всё вокруг, металла. На другом конце железной восьмёрки конвоир. «Стой», – криминалист красными от холода пальцами откручивает от фотоаппарата крышку и переводит его в авторежим. Человек в круглом стекле объектива повторно поднимает руку и повторяет: «Вот здесь». И потом: «Выбросил». И спустя ещё несколько секунд: «Нож». Раздаются знакомые звуки затвора. Человек опускает руку и понуро стоит, спросив сигарету и поеживаясь от ледяной соленой мороси. Ему хочется, чтобы скорее закончилась эта тоскливая прогулка, напоминание первой, когда он ночью, с шальной головой и неистово стучащим сердцем, спускался сюда же, боясь зацепиться пьяной походкой на неровно сколоченной лестнице. Бежал к лиману, где в конце, чувствуя боль в груди от частого дыхания, размахнулся и бросил в ночную чёрную бездну то, что жгло его ладонь. Предмет, который он нес, острым лезвием рассек послушные волны, а море рассмотрело его, изучило и сделало своей добычей и тайной.

Следователь с понятыми бегло осматривает побережье, поддевая носком сапога уже гладкие, обработанные лучшим ювелиром мира, осколки стекла, и ожидаемо ничего не находит. Галька издаёт под ногами приглушенный треск. Человек, показавший место, щелчком отбрасывает в сторону окурок. Закончили. Ветер продолжает трепать полы одежды, обещая, что скоро, совсем скоро из небесных далей он принесёт с собой колючий белый песок, закуёт заливы и реки в ослепительно белые кандалы, а следом за ним придёт долгая полярная ночь, в паре с которой он будет петь свою вечную песню тысячелетними словами. Строгое и суровое полотно, на котором разворачивается сцена из чьей-то короткой жизни, заставляет следователя на минуту оглянуться, перед тем как сказать конвоирам: «Пора уводить». Группа медленно поднимается по скошенным ступеням обратной дорогой, и на берегу не остаётся ни души.

«Он мне обещал обещал телевизор тебе поставим в камеру что хочешь принесем это ведь ты убил скажи сигареты хочешь рассказывай как было это ты мы знаем знаем знаем», – пыльный речитатив разбивается о разводы на когда-то новых пластиковых окнах и падает на остатки строительной клейкой ленты на подоконнике, которая уже превратилась местами в лохмотья с нечитаемыми надписями. Пробившийся солнечный луч ползет по рыжему линолеуму, говоря, что скоро вечер.

Автора чуть подтряхивает, он не выспался, смотрит глазами с красными прожилками от похмелья, лицо заросло щетиной, одежда давно измята, стеганая куртка местами порвана, обувь потеряла форму, кожа на ней заскорузла под толстым слоем грязи. Пальцы, в бороздки которых также забилась пыль, стали чёрные, как и кромки ногтей. В небольшом кабинете, заваленном бумагами и папками-скоросшивателями, на стене, прямо над его головой висит репродукция «Танцевального зала в Арле». Он в тревоге, не знает, что с ним будет, это видно по напряжению в его позе, нервному движению рук, хочет, чтобы ему поверили, мечется от веры в то, что разберутся и отпустят до молниеносных приступов отчаяния.

Но как здесь поверишь, вот он в подъезде, дверь в квартиру распахнута, рядом у женского тела, сползшего на ступени, горло в крови, сам в крови, держит ее за голову и твердит, что там был кто-то еще.

Кто-то еще.

Тень, проскользнувшая мимо, сбежавшая по ступеням невидимым духом, без имени и без лица, не оставившая следов, замеченная лишь краем глаза, разве может такое быть.

«Уводите».

Стеганая спина, ставшая чуть более несчастной, укоризненно следует за полицейским.

В коридоре уже ждут следующие, взъерошенные и злые родители сбежавшей ночью дочери. Она здесь же, сидит, скрестив ноги в кедах, в джинсах-бананах, прям как носили двадцать лет назад, и безразмерном худи. Мода возвращается и на бунтарство тоже, только подростки в это не верят, пробивая уже проторенные дороги, цитируя читанное-перечитанное, отвергая мамину с папиной виолончель и выбирая вновь свой новый вудсток, бродить по дорогам, вдыхать ночной густо замешанный котёл из трав, автомобильных выхлопов и пива. А потом, спустя много лет стать кем-то в добротно сшитом костюме, выбирающим одежду по ярлыкам с составом или стать никем. Девочка сидит, закручивая шнурок у шеи то в одну сторону, то в другую, пока её родители устало объясняют следователю, что они хорошая, порядочная семья.

В это время другой, тот, кто ушел следом за полицейским, лежит на деревянном настиле в отделе, ждёт ужин, и смотрит в потолок, складывая невидимые буквы в невидимые слова: «ведь ты убил скажи сигареты хочешь рассказывай как было это ты мы знаем знаем знаем…»

СОНЯ. Осень 2019 года.

Соня пыталась придать своему лицу более оптимистичное выражение, но знала, что оно стало унылым и упрямым. В руках статистическая карточка на возбуждение дела и материалы, держа которые, Соня раздумывала уже не впервые, этично стучать в дверь или нет. Она читала, что стучаться в дверь в обстоятельствах, когда решаются профессиональные вопросы, неэтично, но не была уверена до конца, поэтому мялась, пытаясь услышать, разговаривает ли прокурор по телефону.

В приёмной сидела секретарь, невысокая сова с неустроенной личной жизнью, которая всё про всех знает. Лицо, повернутое к Соне, стало со временем несимпатичным из-за выражения постоянного терзающего её любопытства, крашеные светлыми перьями тонкие волосы и острый птичий нос – такое ощущение, что и они наблюдали за Сониными терзаниями, которые легко было прервать, всего лишь взяв на секунду трубку, ведь телефон в приёмной соединён параллельно с прокурорским. Сова улыбнулась Соне и уставилась обратно в монитор, среди прочего она прекрасно знала, что когда прокурор не переваривает следователя и это взаимно, то проигравшей может быть только одна сторона. Поэтому Соне предстояло переминаться с ноги на ногу, на поскрипывающем полу в графитовом сером покрытии, считая корешки материалов в стеклянных шкафах и наблюдая за снующими по коридору клерками.

«Хоть бы ты свернул себе шею под штангой», – Соня моргнула, отгоняя внезапную мысль.

Да, они ходили в один спортзал, и из чистого упрямства она не хотела менять ни время, ни место. С упорством утопающего она продолжала стоять на своём и не здоровалась с ним, даже находясь в границах одного квадратного метра. В эти моменты она делала вид, что её заинтересовал вид настенных часов или вода в кулере, зная, что его это никаким образом не задевало, но никогда не стала бы отрицать, что хотелось. Состояние неприязни постепенно перерастало в состояние ненависти только с одной стороны, в итоге кристаллизовалось и замерло в ожидании реванша, до которого увы, не дошло, потому что к тому времени когда это стало возможным, объект ее гнева ушёл на пенсию и уехал. Но заглянуть в будущее было не в силах, пока она стояла у кабинета, ещё секунду или две перед тем как, преодолевая внутреннее сопротивление, повернуть ручку, и говорила себе, что просто так бывает, надо немного потерпеть, чтобы достигнуть цели. Немного потерпеть, чтобы взять немного своего, самую малость, когда не получается больше. Не дать им выиграть у тебя по нолям и не позволить себе, как сгибаемой весом пружине, развернуться в случайном приступе гнева на радость синим кителям.

Она пропустила тот момент, когда зародилась эта взаимная неприязнь, обещающая весьма неприятные последствия. Вот уже год, когда ей отписывали дело, Соня ловила на себе задумчивый взгляд начальника, стоит ли, закончит ли она его или дело вернётся назад со списком прокурорских пометок. Показатели Сони стремительно падали по сравнению с коллегами в отделе, потому что её дела подвергались более тщательному анализу. Чересчур. Соответственно, наиболее перспективные материалы уходили к её коллегам. Всё просто. Слабые умирают первыми. Помимо сомнения, в глазах руководства читался вопрос: «Что ты сделала, чтобы так произошло?». Если бы Соня знала, как на него ответить…К сожалению, мы не всегда знаем всю цепочку событий, которые приводят нас туда, где мы оказываемся.

Вернувшись в отдел, Соня словила вопрос инспектора Даши, выглядывающей из-за стойки с кипами прошитых материалов: «Ну как, нормально?».

Кислое: «Сойдет».

Даша спряталась в пизанских башнях бумаг, отвечая на несмолкающий телефон, и Соня последовала ее примеру. Махнув рукой коллеге в соседнем кабинете, чья редеющая шевелюра дружелюбно кивнула ей в ответ, Соня закрыла за собой дверь.

АННА. Лето 1997 года.

Во сне дом на краю посёлка покосился ещё сильнее, чем она помнила. Соня дошла по серой гравийной насыпи до небольшой заросшей тропинки, которая спускаясь, упиралась прямо в примявший желтую траву забор. Единственный в городе частный домик был прилеплен к подножию сопки, которая была выкрашена осенью в бордовый, а местами в цвет крепко заваренного чайного листа. Крыльцо почти провалилось в ржавое болото, но до него ещё можно было дойти по узкому настилу. Стекло на веранде разбито, внутри уже не раз побывали любопытные дети, а может быть и неприкаянные взрослые. Соня знала, что не обязательно лезть в окно, ключ был спрятан сверху над дверью, она нащупала его и удивилась, как же он так долго сохранился. Рыжая фанера на полу внутри дома глухо поскрипывала от шагов, пахло старой влажной мебелью, хотя обе комнаты были пусты, лишь в углу остались разбросанными старые выпуски комиксов. На почерневшем от пыли развороте Человек-Паук спускался с огромного небоскрёба. Соня аккуратно прошлась по комнатам. Она никогда здесь не бывала до той поры, пока Анна не оставила этот дом навсегда. Соня помнила лишь, что они всегда играли во дворе или убегали через насыпь к морю, где в который раз изучали побережье, усыпанное обломками панцирей и гладким стёклами, залезали в старые лодки с облупившейся краской на боках и такой же катер. Разворачиваясь вдоль сопки и опоясывая её, побережье упиралось в заброшенный посёлок, а выше в городское кладбище, но туда Соня во время своих прогулок никогда не доходила. Она не знала, доходила ли Анна. Помимо Сони у Анны была какая-то другая жизнь, в которой ей не было места: строгий отчим со светло-рыжей бородой, который умел оглушающе свистеть. Как-то раз он вырезал Анне корабль из куска дерева, прикрепил к нему металлический киль и парус и дал запустить в море. А потом свистнул в два пальца так, что у Сони заложило уши. Сколько потом они с Анной не пытались повторить, ничего не выходило: так, один писк. Соня помнит, что корабль сразу взял курс на горизонт, и они не успели оглянуться, как был уже в паре метров от берега. Они пытались вернуть его, швыряя камни потяжелее, в надежде, что образовавшиеся волны подтолкнут корабль обратно, но это не помогло, и белый просвечивающий парус превратился сначала в маленькое пятно, потом в точку, а затем просто исчез.

Соня вышла на улицу и обогнула здание. На заднем дворе стояли качели. Дождь и солнце оставили рыжие подпалины на металлических подвесах, приятно теплых на ощупь. Соня слегка откинулась и прикрыла глаза. «Это моя качеля», – у неё над ухом прозвучал насупленный голос. Соня повернула голову. «Сейчас придёт мой старший брат и заставит тебя слезть», – сквозь неё смотрела худая загорелая девочка с тёмными, цвета переспелой черешни глазами. Темно-каштановые волосы собраны в конский хвост. «Ну и что, у меня тоже есть брат!». Вторая девчонка раскачивалась на качелях, лёжа животом на теплом сиденье и подметая пыль ровно стриженным каре. Черешневые глаза недоверчиво прищурились: «ты врёшь!». «Ты тоже», – девочка с каре остановилась и встала. Мир перевернулся и небо заняло привычное место, взгляды скрестились: серо-голубые против карих.

«Анна!», – девочки синхронно оглянулись в сторону дома, конский хвост взметнулся и растаял в направлении женского голоса. Вторая фигурка напряжённо застыла, вглядываясь в чёрные провалы окон.

СОНЯ. Осень 2019 года.

Отдел, где работала Соня был небольшой. В первые два года своего существования он занимал всего один этаж, на котором соседствовали два следователя, два их начальника, один делопроизводитель и один криминалист на всех. С течением времени, как водится в юных организациях, разрастался лишь административный аппарат, постепенно превратившийся в огромное многофункциональное чудовище, но её городской отдел так и оставался крепкой крохотной командой единомышленников. Соня приехала в город после института с разбитыми надеждами, представляя, как её однокурсники преуспевают в следственных отделах крупного мегаполиса, расследуют громкие дела, сюжеты которых ложатся в криминальные хроники, шагают по карьерной лестнице в то время, как она будет годами сшивать одноклеточные материалы в районном захолустье. Но материальное положение её семьи не позволяло принять другое решение, более того Соня с трудом убедила родителей дать ей возможность поработать хотя бы в региональном центре. Спустя четыре месяца её работы в отделе на общественных началах, кем-то в виде стажёра, Соне позвонил отец. Внутренним чутьём она поняла, что рядом с ним или недалеко стоит расстроенная мама.

«Мы не можем тебя больше поддерживать деньгами, ты должна это понять, – по голосу было слышно, как отец сдерживает раздражённый тон, – возвращайся домой и устраивайся на нормальную работу».

«Нормальную?» – бесцветно переспросила Соня.

«Здесь есть место юриста в администрации, в конце концов, у меня нет сил и здоровья работать на твое содержание!». Гудки.

Соня мрачно посмотрела на дешевую мобильную раскладушку, которую держала в руках. Она сидела, скрестив ноги на полу в пустой съемной квартире, где ей дал временное прибежище брат, и обиднее всего было, что ей не дали полностью использовать свой шанс. Стажировка занимала почти все её время. Устроиться на другую, оплачиваемую, работу значило лишиться преимущества перед другими кандидатами, ведь рабочих мест следователя в небольшом городе тогда было только два. Еще совсем молодая, она не сдержалась и заплакала, моментально возненавидев своё будущее, в котором ей виделись полы с продавленным линолеумом и советский шкаф с поцарапанным лаком, а за окном привычный пейзаж пустынных улиц. Эти признаки полного краха. Всю жизнь она завидовала счастливчикам, кто выбрался на большую землю, жил, не оглядываясь, без чувства, что ты балансируешь на кривой табуретке, одно неверное движение и полетишь вниз. Котируемый институт, диплом – это был билет в мир, где мужчины не возвращаются домой в грязных берцах с сумкой, в которой гремят инструменты. Где женщину с тряпкой и ведром в школьных коридорах не зовут «техничкой». Это был мир белых воротничков, стремительной жизни, ну и пусть работа бы занимала три четверти суток, зато она была интересная, интеллектуальная, захватывающая, вызывающая уважение. Та профессия, называя которую, ты видишь, как в глазах людей загорается любопытный огонёк. Но теперь вернуться туда! Работать специалистом в администрации, кто это вообще. Солёная вода на щеках высохла.

Соня почувствовала усталость, тот её сорт, который приходит не от физического изнеможения, а крайней степени разочарования. Той, когда взамен страстного желания получить мечту приходит опустошение и смирение с горькой неудачей. Ну повезло один раз, когда она выхватила направление на учёбу за государственный счёт, и хватит. Она со вздохом осмотрела комнату, прикидывая, сколько ей надо собрать с собой для того, чтобы снова переехать.

Но Соня действительно была еще слишком молода, потому что еще не знала – за любой точкой начинается рассвет, поскольку следом за любой оконченной историей идёт еще не начатая. Так получилось и на этот раз. Работу следователя и друзей на следующие десять лет Соня получила через неделю, ровным счетом на первое апреля.

«С кем порешать, сколько?».

Соня вспомнила себя несколько лет назад, смутное, от близкого расстояния расплывчатое, лицо напротив с крупными порами, пересохшие губы и бисеринки пота на виске, неловкость от прозвучавшей фразы. Как она, молодая «зеленая» следователь, слегка нервно сжимала листы протокола. Задержанного и оперативников, окрашенных в жёлтый от тёплого лампового света, который выхватывал из ночи прокуренные письменные столы с покалеченным потрескавшимся лаком, неровно поклеенные обои, портрет Дзержинского на стене. Ремонт доберётся сюда только спустя год.

Студентку из колледжа увезли в больницу, откуда она уехала домой, натянув одежду скованными руками, с оставшимся на душе стыдным налётом от холодной профессиональной педантичности дежурного врача. Соня не знала, с кем порешать тогда, не знает и сейчас, она слишком маленькое звено в огромной разветвленной цепи правосудия. Она думала иногда, а если бы она могла, если бы её точно не поймали? Ей неприятно от собственных мыслей и ощущения, что в её характере не хватает уверенности, что надо воспитывать в себе твёрдость, когда совесть не позволяет смешивать чёрное и белое, и когда нет никаких оттенков. Соня ещё не знала, что этот моральный выбор негибкости, а порой неуместной в её работе прямолинейности, оставит её насовсем простым винтиком в сложной ведомственной иерархии, она не получит роста и подполковничьих погон. Раз за разом она будет испытывать бессильную злость от прекращенных в отношении виноватых дел, от дел, вернувшихся из суда и прокурора на дослед с дикими основаниями, брошенных на полку, похороненных, приостановленных, злость от незаслуженных наказаний, от изматывающей ежедневной однообразной рутины. Цена за то, чтобы остаться человеком.

«С кем порешать, сколько?».

«Ни с кем», – в очередной раз устало отвечает Соня. Перед ней вчерашний в стёганой куртке, его уже не трясёт от страха, наступило время глухой обреченности. Надо решаться. За полчаса зашёл начальник: «Молчит? Плохо». Задумчиво вышел на балкон и закурил в открытое окно, выходные, никто не увидит. Бросил сигарету в банку, спрятанную за дверью. Дым повис печальной синевой. Стеганый сидит в ботинках без шнурков, смотрит на Соню и начинает говорить.

«Давай подождем ещё день?», – Соня встала в дверях у кабинета, сложив крест накрест руки. Восемнадцать квадратов были разделены тонкой перегородкой на две части. В одной располагался стол руководителя отдела, в другой его заместителя. Летом здесь было невыносимо душно от солнца, зимой же духоту создавал длинный ряд старых металлических батарей, покрашенных масляной краской поверх ржавчины. Дима поднял глаза: «Ты понимаешь, что он на административке и завтра выйдет?». Кивок головой: «Говорит, имя вспомнил».

«Не найдут, завтра задерживаешь». Сухо застучала клавиатура – разговор закончен.

Соня выходит в сумерки, понимая, что выходной безвозвратно пропал. Кое-где разноцветными точками загораются окна, соединяясь в причудливую гирлянду, румяные от холодного ветра прохожие с покупками спешат домой, слышны детские голоса с площадки у школы, чей-то смех, мимо проходят женщина и мужчина, он ей что-то рассказывает, увлечённо, взмахивая руками. Соня медленно идёт домой, и в глубине души ей почему-то становится немного легче.

АННА. Лето 1997 года

В этот день на плечи ложилась тяжёлая липкая жара. Солнце катилось по небосклону улиткой, собираясь в эту белую северную ночь дойти до горизонта, спрятаться оранжевой полоской у края воды, окрасив безоблачное небо в цвета пожара, а через несколько часов встать снова. Лучи жгли так, что в воздух не поднялось ни одного комара, но ребятня, обычно носившаяся вокруг города в густых зарослях карликовой ивы, этому не радовалась.

Ракетки от бадминтона валялись возле подъездов, а все любители последить за игрой, сидя на металлических крышах сорокафутовых контейнеров, которые жильцы использовали у дома в качестве кладовок, уныло убивали время в тени козырьков, так как железо превратилось в подобие раскаленной сковороды. Где-то нет-нет и скрипнет от лёгкого ветерка плохо прилаженная вывеска, слегка напряжется тело в попытке поймать это дуновение, но тщетно. Еще с утра Соня раздумывала пройтись пешком до дома Анны, позвать ее поболтаться в магазинчики со всяким дешёвым тряпьем, россыпью жвачек за стеклом прилавков, липких блесков для губ вперемешку с разноцветными ручками и аудиокассетами, записанными кустарным способом на домашнем магнитофоне. Продавцы мало заботились об авторских правах и кассеты продавались с плохо откопированными обложками оригинального альбома, а то и просто на бумажке было вручную напечатано имя исполнителя и название. Соня также знала, где продаются особенные жвачки со вкусом дыни и с бонусом в виде примотанного к ним парашютиста с полиэтиленовым куполом за спиной. Можно было пробраться через незакрытое чердачное окно на крышу пятиэтажки и сбросить его вниз, наблюдая, как он медленно парит над детской площадкой. Конечно, если бы кто-то заметил их на крыше, здорово бы влетело, но риск того стоил. Однако по мере того, как стрелка приближалась к обеду, Сонино желание идти пешком к дому Анны угасало. Она втайне надеялась, что может быть Анна сама за ней зайдёт, несмотря на то, что это случалось крайне редко, вернее вообще от силы раз. Телефона у той не было, и тогда это не вызывало никакого удивления, бог мой, зачем кому-то телефон в этом крошечном, растянутом вдоль побережья посёлке, гордо именующем себя «город». У половины населения до сих пор стояли старые модели с диском типа польского «Тюльпана». Наконец, Соня признала тот факт, что компания Анны этим летом для неё единственная, не считая занятий английским в паре с девочкой на два года старше, которую родители тоже запихнули на месячный курс иностранного, так как дела в этом направлении у обеих были плачевными. Новый учебный год грозил серьёзно испортить табель. Но её взрослую подружку не сильно интересовала компания Сони, а когда она узнала про то, что последняя дружит с Анной, то наморщила нос: «Анна. Знаю её. Она слишком много врёт». Большую часть детей взрослые постарались отправить к бабушкам на материк, в городе остались лишь те, для которых авиабилеты слишком бы дорого встали, либо отправлять было не к кому. Ситуация в семье Сони подходила под оба случая. Ситуация в семье Анны была для Сони туманна: она любила рассказывать, что скоро они уедут из этой «замшелой дыры», отчим получит работу там, в Москве, дело осталось за малым. Что в столице у нее живут два двоюродных брата, а её бабка просто «аааабажает». Анна рассуждала, какие вещи она возьмёт с собой, делила коллекции журналов между подружками, которых Соня никогда не видела: они раньше учились с Анной в параллельных классах, но теперь на год старше, так как Анна второгодница. Для Сони эти разговоры в какой-то момент стали невыносимы, но она продолжала их завороженно слушать: про неровность кирпичной кладки на Красной площади, ослепительный блеск покатых куполов, упирающихся пиками в свободное от облаков небо. Однажды Соня заподозрила, что все свои знания на этот счёт Анна черпает из старых журнальных подписок – в старенькую, но исправно пополняемую периодикой городскую библиотеку они обе заглядывали, хоть и по раздельности, но подруга с презрением отвергла любые домыслы.

СОНЯ. Осень 2019 года.

За окном в светающих, но ещё густых сумерках были слышны крики последних чаек, задержавшихся перед отлетом. Соня вполне определённо поняла, что не хочет сегодня идти на работу. В конце концов она решила поймать тот настрой, когда по пустым улицам приходишь в выходное утро в кабинет, заваленный бумагами, включаешь системный блок и медленно в тишине готовишь себе кофе в небольшом уголке архива, в который с трудом втиснули чайник и маленький буфет, впитывая в себя ценные моменты, пока телефонная трубка ещё не разразилась вопросами: «Ну что там по делу? Где задержание, где жулик, вы там работаете вообще?». Подумав об этом, Соня заставила себя вылезти из-под одеяла, прошла на кухню, и, чувствуя ледяной пол босыми ногами, бросила в чашку растворимые гранулы, затем добавила сахар и вспомнила оборвавшийся сон. Она очень давно не думала об Анне и об их лете, об огненных закатах и белых ночах на краю земли в забытом крошечном посёлке. Эти мысли приносили лёгкую тоску, отголоски первой глубокой детской печали, поэтому Соня отогнала их подальше ровно в тот момент, когда раздался звонок и в трубке прозвучал искаженный расстоянием голос.

«Мы его нашли».

Дыхание ровно: «Где?»

«Прятался под балком в паре километров к западу от места преступления»

«На этот раз точно он?»

«Да, точно, точно, везём».

Утро моментально съежилось до пятнадцати минут, в которые предстояло собраться. Чашка отставлена в угол, джинсы надеты, сверху толстовка, на ноги кеды – возможно придётся работать до ночи, и Соня не хотела мокнуть в пиджаке из полиэстра. Беглый осмотр сумки: ключи, удостоверение, ежедневник, телефон: всё на месте. Стрелки часов завертелись в бешеном ритме, как это всегда бывает в первый день работы с реальным виновником. Перед Соней бесконечной вереницей кадров проносились лица. Можно было вообразить, будто это лента кадров, слайд-шоу, которое она просматривала с помощью диапроектора: лицо, щелчок, перемотка, следующий.

Подозреваемый мужчина сидел на том же стуле, где до этого находился его неудачливый предшественник. Тот, кстати, тоже стоял в коридоре, переминаясь с ноги на ногу, ошеломленный от осознания того, что пройдя по краю, по очень тонкой грани, определяемой заголовком заполняемого протокола, скоро пойдёт домой. Он уже представлял, как дома на него уставятся несколько пар нетерпеливых глаз, требующих рассказа, ну как, что, видел ли он убийцу, то есть он с самого начала говорил правду? Как удивительно.

В отличие от него убийца вёл себя спокойно. На Соню смотрело загорелое от постоянной рыбалки лицо, длинные седые волосы были зачесаны назад, на лице серебрилась двухдневная щетина. Мужчина свесил руки между коленей, на запястьях отсутствовали наручники. В их маленьком городке люди доезжали до изолятора почти свободными, как будто решили зайти в отдел полиции по скучным рутинным делам. Карих глаз было не видно: завершая свой рассказ, мужчина смотрел в пол. Ничего интересного в его словах не прозвучало, всё, как обычно: выпивали в компании, ушли вдвоём, поссорились, он схватил нож. Его никто не знал, он приехал в город только на день, проездом из далёкого поселка, поэтому в памяти у новых знакомых остался тенью, растаявшей наутро, когда выветрилось похмелье.

«Что при вас было?», – Соня задала вопрос.

Мужчина стал без всяких эмоций перечислять вещи. Куртка, шапка, рюкзак, в нем рыбацкие принадлежности и напольный фонарик. «Его я выронил», – добавил он: «там было темно».

Чуть позже Соня вновь стояла в квартире, где было умиротворенно и тихо. Занавески смягчали дневной свет, откидывая на кухне фигурные тени, от чугунных, таких же как на работе, в щербинках батарей тянуло теплом. Электричество отключено, видимо за неуплату, вдоль стен вьются провода удлинителей. Соня на всякий случай щёлкнула выключателем – нет, не появилось. Вот и налобный фонарик, лежит на полу в коридоре, на потёртом линолеуме. Несколькими днями ранее вокруг него суетливо шагали ноги в форменных ботинках, чьи-то руки в перчатках с пинцетом и марлевым тампоном собирали смывы с россыпи мелких, успевших схватится, темно-красных пятен. Чьи-то пальцы вскрывали дорожную сумку и листали документы из неё, чья-то кисть проходилась  щетиной по кружкам и стаканам на столе в то время, как в коридоре рядом с телом судмедэксперт машинально постукивал металлической линейкой по плечу трупа, диктуя осмотр следователю – ей, Соне. Яркий, бурлящий как поток горной реки, водоворот слов, действий, шуток, взаимных подколов и жалоб, перемешанных с матами, сплоченных общей задачей на несколько часов людей исчез. Призрачные силуэты снова растворились, как и девочки из сна, она вернулась в реальность и поняла, что продолжает смотреть на кухонный стол, подсыпанный крупинками дактопорошка. Соня поморщилась, настолько остро ощутила контраст сегодня и тогда, достала фотоаппарат и сделала несколько снимков общего плана, а затем детально отсняла фонарь и поместила его в пакет. Не как в фильмах, специальный полиэстровый прямоугольник с надписью evidence, а обычный желтый мешок из супермаркета.

Прикрепив бумажную бирку, Соня несколько раз обмотала пакет скотчем и спустилась в машину, предварительно заново опечатав входную дверь. На улице дождило.  Дворники, поскрипывая, утюжили  стекло, ледяные капли окрасили каменистую дорогу на выезде со двора в глубокие коричневые  оттенки, подчёркивающие пустынность окружающих улиц. Мимо уже по асфальту с шумом пролетел уставший серый уазик. Соня пристроилась за ним и через десять минут была в конторе, где на удивление послеобеденная жизнь била ключом. Разговоры свидетелей, подозреваемых и следователей сливались в один фоновый шум, из которого можно было только прислушавшись выловить отдельные слова и фразы. В противовес картинке снаружи небольшой городской отдел встречал посетителей тёплым и ярким жёлтым светом дневных ламп, звонким стуком чьей-то ложечки о края кружки и тарахтеньем капсульной кофемашины. Соня с удовольствием сбросила влажную куртку, прошла в кабинет и увидела на столе кипу материалов, которые накануне отдала заместителю на проверку перед направлением в прокуратуру. Листы были испещрены разноцветными закладками  с замечаниями. От их позитивного вида, который на самом деле предвещал потраченный на исправления, порой просто перестановку слов в абзацах, день, накатил дикий приступ раздражения.

«Господи», – Соня закатила глаза и со злостью бросила на стул сумку.

АННА Лето 1997 года.

Удивительный город раскинулся на равнине, выходящей к заливу в холодное заполярное море, составляющее часть океана, такого же недружелюбного и сурового. Город, построенный на костях, дороги от которого проложены заключенными – будущими мертвецами, такова была его история, отразившаяся в названии. Но люди часто строят будущее на останках прошлого, и счастливы, несмотря на поговорки, так что это не было чем-то удивительным, а скорее обыденным. «Здесь были тюрьмы, – говорили между собой дети, – мой папа мне рассказывал». Когда стало можно, у многих дома рядом с Мариной Влади стоял Солженицын. Соня его прочитала в десять.

С Анной они так и не встретились. На следующий день небо разразилось дождём, объявляя конец лета. Для Севера это была редкость, когда вода падает волной крупных тяжелых капель, обычно в воздухе висела мелкая морось или слегка подкрапывало, затягиваясь  с утра до самой ночи. В такие дни летом без отопления становилось сыро и совсем холодно, на улицу идти не хотелось, постоянно кипятился чайник, доставались  из пыльных углов старые читанные-перечитанные книжки и одеяла, негромко из родительской комнаты шумели новости. Персональных компьютеров почти ни у кого не было, они стояли у родителей на работе, и всё, во что можно было поиграть – это недолго разложить пасьянс вечером,  пока отец или мать приводили в порядок рабочее место. Поэтому порой дети собирались небольшими кучками  у кого-нибудь дома, раздавали на дурака или резались в мафию, пьяницу, пиковую даму или подключали денди или нинтендо и  занимали очередь, чтобы поиграть в марио и мортал комбат. Это лето на гостей было скудным, и Соне весь день было тоскливо: она то застывала у окна, наблюдая за пустынной улицей, терзаемой ливнем, без признаков жизни, то включала телевизор и сразу выключала, так как было лишь два канала, по которым шли театральные постановки или скучные передачи о природе, то носилась по квартире, то тренировалась ходить на руках. Один раз, надев резиновые сапоги,  решилась выйти на улицу, где одиноко побродила по детской площадке, переворачивая ногой мокрые камни. Редкие прохожие таяли за завесой из холодного ливня.

Поздно вечером, когда все собрались за обеденным столом, дождь так и не прекращался. Облака, затянувшие  небо, принесли с собой строгие сумерки, отбросив на землю серое покрывало. Соня взяла вилку и медленно чертила в подливке дорожки, вполуха слушая, как родители обмениваются новостями. Она была ещё слишком мала, чтобы разбираться в политике, но по тому, как часто им приходилось готовить из сухих смесей, догадывалась, что дела обстоят неважно. Дома мешками стояли сухое молоко, яичный порошок и мука. Когда появлялись свежие яйца, пускать их можно было только на жарку, никакой выпечки – слишком расточительно. Блюда как правило были самые простые, вроде отварной гречки с маслом, бульона с олениной, жареного картофеля и местной красной рыбы. Кто-то скажет, ничего себе, красная рыба, но Соня её ненавидела за пересоленную шкуру в кляре, от которой накатывали приступы тошноты. Рыбаки отдавали её бесплатно мешками, перед этим распоров брюхо и выпотрошив икру, и рыба была везде и в любом виде: вареная, жареная, вяленая, сухая, солёная. После отъезда Соня несколько лет не могла к ней прикасаться.

Сегодня повезло – на ужин потушили тефтели, и не нужно выслушивать материнские упрёки. Отец повернул переключатель на панели и зазвучал местный канал. «О, кто-то пропал», – мать, прекратила крошить  в пальцах хлеб.

Соня только сейчас обратила внимание на бегущую строку в нижней части экрана. Белые буквы сложились в строки, которые заставили её оцепенеть и перечитать объявление несколько раз.