Антология "Каталог проклятий. Антология русского хоррора"

– Не хотите в обеденный перерыв выпить кофе? – я пошел ва-банк, подойдя неслышно к столу коллеги. Зная, что на меня сейчас смотрит весь офис. – Посидеть по-дружески.

Она неожиданно тепло улыбнулась, и сердце ухнуло куда-то вниз. Мне еще никто из девушек так не улыбался. На секунду я забыл, где и зачем нахожусь.

– Отчего бы и нет?..

Удивительные вещи происходили в следующие дни. Катя оказалась очень милой в общении и отзывчивой на внимание – кажется, я ей симпатизировал тоже. Новизна этого чувства обжигала. Пару раз я заскочил к бабуле в гости, остальное свободное время мы с Катей гуляли и сидели в небольших ресторанчиках, узнавая друг друга все больше. И лишь небольшой отрезок перед сном принадлежали сами себе, разделенные несколькими станциями метро.

– Втюрился, – обреченно сообщил я бегемоту, ложась очередным вечером в кровать. – И что теперь с планом делать?

Тот блеснул нарисованными глазками, а я вздохнул. Катя любила вишневое мороженное, оно продавалось не везде, зараза. Фильмы про путешествия, про космические – особенно. Катя, Катя, Катя… паразитом вклинилась в мои мысли, заставляя чувствовать преждевременную вину.

Однажды она не надела куртку, уповая, что уже весна. В итоге шла в моей – нагрянул дождь, и в тот момент, подставляя лицо каплям, за руку с совсем уже не просто коллегой, я впервые почувствовал себя красивым. Словно дикий зверь, самец во главе своего прайда.

Мне даже не было холодно.

Дни шли за днями, а я все не решался пригласить Катю зайти. То, что это случится рано или поздно, мы уже оба понимали. Сперва мне стоило определиться с тем, чего хочу на самом деле. Желание выглядеть достойно рядом с такой девушкой не отпускало, хотя теперь метода казалась постыдной. У любимых не воруют. Сердце, время, даже нервы порой – да, но не такое.

Ударом под дых было то, что бабуля стала сдавать. Проводив в очередной раз Катю до дома, несмотря на поздний час, я решил заехать по родному теперь адресу. Шаркая, бабуля прошлась до стола, морщинистые руки расплескали половину кружки. Я благодарно принял чай, стараясь не показать вида, что в смятении.

– Это хорошо, что девушку нашел, – шепнула она одобрительно. – Ты не боись за нее, крепкая уродилась, здоровая. И по судьбе долго отмеряно, дольше, чем тебе. Бери лет пять, авось и со мной годиком-другим поделишься, – бабуля засмеялась, но смех перешел в кашель. – Старая уж я, а внука бросать не хочется.

– Ба, – я невольно отшатнулся. – Но пять лет – это грабеж! Я ее люблю как бы!

– "Как бы", – передразнила бабуля беззлобно. – Пуд соли не съели, а уже утверждать. Залежался твой талисман. Так и сила его пропадет, без внимания-то оно все пропадает.

Мне стало стыдно и жаль себя одновременно. Все должно было быть проще.

– Да и подсобила я тебе немного, – с сожалением призналась бабуля. – Не морок, конечно, на девчонке, но видит она в тебе красивое, прочего пока не уразумеет.

Я словно острую кость проглотил. Вот оно и становится проще.

У меня не было оснований не верить бабуле. Она могла то, чего не могли другие. И я чувствовал особую душевную связь с ней, моим единственным оставшимся близким человеком, которого так несправедливо игнорировали мать с отцом. А все из-за каких-то предрассудков.

– Хочешь, чтобы я зашла? – переспросила Катя следующим вечером, пока я нервно сжимал ключи в кармане куртки. – Поди скажешь, цветы полить надо?

Ее взгляд смеялся, и я через силу улыбнулся в ответ. Все прошло как нельзя лучше, и через пару часов, без пяти минут полночь, мы лежали в обнимку под одеялом. Бегемот примостился под подушкой.

– Знаешь, – прошептал я, – у меня есть один талисман. Глупо, конечно, но когда в моей жизни случается что-то очень хорошее, вот как сейчас, то я дую в него, чтобы сохранить этот момент навсегда в своей памяти.

Катя крепче сжала мое плечо, показав, что слушает. Я запустил руку под подушку и достал бегемота.

– Давай разделим этот момент? Сперва ты, потом я.

Вот и свершилось. Дыхание перехватило, пока Катя бережно сжимала пальцы вокруг старой игрушки.

– Ну хорошо, – согласилась она так же шепотом. – А как зовут его, твой талисман?

Я пожал плечами, невольно улыбаясь, как дурак. Предвкушение обновления отдавалось в кончиках пальцев. Скоро, очень скоро проведу рукой по затылку и нащупаю свой жесткий ежик – ведь это пять лет назад началось? Когда время внезапно ускорило свой бег. Бабуля права, Катя действительно в хорошем тонусе, она не заметит. А потом бабуля сможет снять свой недоморок, и моя девушка – моя девушка! – уже безо всякой мистики увидит рядом подтянутого мужчину.

Не дядьку.

– Тогда я назову, – Катя хихикнула. – Давай его будут звать Кошмарик.

Она резко дунула в игрушку, потом еще и еще. После пятого раза я испуганно вырвал бегемота из рук. Сердце стучало. Отчего-то стало страшно.

– Ну все, спать пора, – я спешно вернул бегемота под подушку. – А то вставать рано.

Вдохну годы жизни потом, когда Катя уйдет поутру. Та быстро свернулась калачиком и заснула, а я продолжал лежать в темноте, не в силах закрыть глаза.

Срубило меня под утро.

* * *

– Ты никогда не приходил так рано, – довольно проворчала бабуля. – С уловом как-никак?

Я неуверенно кивнул. События ночи не выходили из головы, машинально я погладил пальцем бегемота в кармане.

– Взял пять лет. Точнее, сама отдала.

Собственный голос прозвучал отрешенно, ожидаемого стыда не было – так чувствует себя сторонний наблюдатель. Констатация факта. Я протянул игрушку бабуле, но та покачала седой головой.

– Не надо со мной делиться. Обирать собственного внука не хватало еще. Я же так, к слову пришлось. Да и лучше мне уже.

Это было правдой. Сегодня бабуля наливала мне чай привычно-уверенными жестами. От мысли, что Катя ждет меня в машине (заверил ее, что к бабуле я на минутку, справиться о здоровье, и непременно познакомлю их позже), сердце наконец-то болезненно сжалось.

– А она, – я поколебался, – сильно изменится? Внешне. И вообще…

– А почем знать? – бабуля пожала плечами. – Я одно скажу, мне твое благополучие дороже, нежели какой-то девчонки. Да и коли дорог ей, помнишь, как говорится? Все напополам делить надобно.

Ну да. И печали, и радости, да только про здоровье и срок жизни речи в народной мудрости не было.

– Не могу решиться, – признался я, отставляя недопитую кружку в сторону: "минутка" давно истекла, и пора было возвращаться в машину. Да и пришел я не за чаем, а за бабулиной уверенностью. – Наверное, и не решился бы изначально, если бы ты не сказала о мороке. Ну что Катя во мне хорошее видит. Вот и думаю, может, не очень-то она меня любит? Тогда решусь.

Бабушка понимающе кивнула.

– Не соврала я, если ты об этом. Навела на тебя не приворот, но легкий флер – так молодежь говорит? Знала, что оно пригодится, что бы ни задумал. Ну а теперь ступай с богом, пора уж. Крепчай, люби и позволяй любить себя другим. Но не теряй головы.

Бабушка осенила меня крестом, и я благодарно сжал ее руку. В голове промелькнула мысль, насколько вяжется наш ритуал с тем, что угодно богу, но через минуту я уже скатывался вниз по лестнице.

Бегемотик в ожидании сидел в кармане. Все утро и весь долгий рабочий день. Я знал, он терпеливый, он умеет ждать. Нарисованные глаза словно бы говорили: "Не бойся", и вечером, когда мы остались одни в квартире, я наконец поставил его перед собой на журнальный столик.

Через пять минут после того, как проводил Катю на такси, стараясь в деталях запомнить ее лицо. Одновременно пытаясь запретить себе это, чтобы не сравнивать и не терзаться, когда задуманное случится.

Вот интересно, ведь в резиновом тельце сейчас намного больше Катиного, чем меня самого. И все же бегемотик оставался мне предан, игрушечный свидетель непростых решений. Была не была! Я протянул уже руку к столику, когда лежащий рядом мобильник завибрировал.

Номер был незнакомый, и я поколебался. Отвечать ли? Да еще в такой момент.

– Да?

Голос был женский и сбивчивый, услышав имя бабули, я в ужасе замер.

– Вот только скорая подъехала, – тараторила та, что представилась соседкой. – Такая женщина была добрая, ваша бабушка… нам так жаль, примите соболезнования… оставила ваш номер на случай чего…

– На случай чего?! – я сорвался в крик, стиснув трубку до хруста в костяшках. – Говорите, ну!

В трубке повисло молчание, видимо, соседка на секунду растерялась. Впрочем, она все уже сказала. Я выронил сотовый на пол и съехал на колени вслед за ним. Теперь лежал калачиком, оцепенело слушая, как из динамиков доносится приглушенное "Алло? Алло!"

Наконец отбой. Лишь тогда я закрыл глаза и позволил себе разрыдаться.

* * *

Катя все время была рядом. На похоронах, поминках. Она помогла с организацией, потому что я оказался к этому совершенно неспособен. Дни были жесткими, но терпимыми, как переваренное яйцо. От этого я чувствовал предательство перед бабулей, недостаточно скорбел, на мой взгляд, имел свойство отвлекаться на другие вещи: кое-как на Катю, работу, прочистку засора раковины на кухне.

Где бабуля, а где бытовуха? Впрочем, она сама бы сказала, мол, мужчине негоже жить в неустроенном доме. Слезы давно высохли и, казалось, исчерпали лимит на многие события вперед – немного же во мне оказалось ресурсов. Я словно плакал наоборот: чем дольше думал о событиях того вечера, тем большую глыбу равнодушия ощущал внутри. Что-то там титровалось слезной жидкостью, где-то слишком издалека, ей сюда не добраться и за десяток лет.

Наверное, так не скорбят.

Бегемотик связующим звеном стоял на журнальном столике. Но что именно нас связывало? Ее – бабулино – желание лучшей жизни для меня? Будто бы последняя исправляется тонусом лица. Тонкий намек, что Катя – та единственная, которой для меня сокровенного не жалко?

И однажды, когда я слишком долго и пристально смотрел в нарисованные глаза резиновой игрушки, со стены упал портрет отца. Стекло разбилось. Всего-то звук, последнее, что он хотел донести до меня. Между ними с мамой и бабулей – пропасть меня одного. Угрюмого в тот период одиночества, но единственно настоящего. С какими-никакими кривыми планами на будущее, собственным полем из граблей без фамильных инициалов. И я вдруг понял.

– Я тоже хочу, чтобы ты был счастливым, – серьезно сообщил бегемотику. – Знаю, ты не хотел этого бремени.

Отбрасываю прочь и чай, и былой уют. Набираю Катю.

За последние несколько дней я отдалился от нее. В силу последних событий она простит меня. Она и прощает, и концом разговора – ее теплые пожелания добрых снов, что буду прокручивать в голове снова и снова.

* * *

Не знаю, как облечь это в слова. Но мне очень надо, чтобы Катя, моя Катя, сделала пять вдохов обратно.

Но как это сказать? Мы не в теплой постели, где уместны шуточные просьбы, мы – на расстоянии вытянутой руки. Натянутая дистанция смущения после пропасти моего горя. Нелепая субординация. Беру ее за руку, первый, сам.

Признаться в том, что хотел украсть ее молодость? Просто попросить безо всяких объяснений?

Парк вокруг обворожителен: начало лета, и зелень еще сочная, и все вокруг пробуждается. Замусоленный бегемот в кармане куртки ни о чем уже мне не говорит. Он устал.

– Катюнь… – запинаюсь.

И все на этом. Дальше шагаем молча. Катя смотрит сочувственно наискосок, от этого только больше застревают в груди так необходимые слова.

Любил бы – не решился попросить о подобном. А так подонок, трусоватый бес. Чем дальше идем, тем больше это чувствую.

– Такие они счастливые, – бормочет вдруг Катя, и я понимаю, что она показывает на детскую площадку. – Ни работы, ни проблем.

Моя девушка робко улыбается. Это мостик к прежнему общему настроению, по-своему протянутая рука. И я готов оценить ее, но взгляд внезапно и некстати цепляется за маленькую девочку на детской площадке.

Мне многое надо исправить. И начинать не с Кати.

Да, я узнал ее, первую жертву собственного малодушия. Две косички, яркий комбинезон. Наверное, живет неподалеку, раз регулярно гуляет в парке. Возможно, когда-нибудь с Катей у нас будет дочь. И я никогда, никогда не буду разговаривать по телефону в парке, и взгляда с нее не сведу, пока рядом гуляют несвоевременно постаревшие мужчины.

– О чем думаешь? – Катя мягко сжала мою ладонь. – Все в порядке?

– Да, – поворачиваюсь и дарю ей свой особенный взгляд, возможно, тот самый, за который она меня полюбила, и плевать мне на "недоморок". – И еще я знаю главное, все у нас будет хорошо. Ты будишь лучшее во мне.

Катя слегка розовеет, а мой тугой узел в груди наконец ослаб. Дальше мы идем молча, но совершенно точно – на одной волне, вместе с этой весной, с ее свежими почками-листочками и впечатлениями, которыми нас одарил этот парк.

* * *

Девочка гуляет три раза в неделю в этом парке. А я терпелив, наведываюсь каждый вечер. Всегда надеваю разные ветровки: их у меня всего три, но комбинирую с другой одеждой. Все должно пройти идеально.

Бегемотик всегда без одежды, ежится в кармане, ждет вердикта. Катя ждет дома. И все хорошо, все почти хорошо, если бы не постоянное чувство зыбкости происходящего. Прошлой ночью я вдохнул обратно нелегально взятый год чужой жизни в резинового компаньона, теперь главное, чтобы тот дошел до адресата.

– Привет!

Я так долго этого ждал: снова мать за телефоном, та же девочка, и тот же я, но другой. Дрожу под одеждой, надеюсь, незаметно.

– Ты меня не помнишь, но возьми бегемотика! Втяни оттуда воздух, один раз, пожалуйста. Это очень важно.

И тон не тот, и подача не та. Не умею я с маленькими детьми. Это не страшно, у меня есть цель, ее исполнение вторично.

Девочка недоверчиво смотрит. Детское лицо совершенно, может, когда вырастет, черты изменятся. Моя задача укрепить их морщинки, которые с возрастом проклюнутся, хотя сейчас это даже представить трудно.

– Я друг вашей семьи. Вдохни воздух из бегемотика, все будет хорошо. Он добрый, он даст тебе много хорошего.

И девочка слушает. Вот же! Вдыхает, почти плачу от радости. Она заберет свой год жизни обратно, а потом я пойду на исповедь к Кате, и та сделает свои пять вдохов обратно. Все встанет на свои места. Бабуля сказала – люби и позволяй любить себя другим. Я так и сделаю.

Дети непредсказуемы. Пока я сообразил да пока вмешался – бегемотик снова упал на асфальт, совершенно пустой и внезапно одинокий.

– Зачем?! Я сказал, один!

Меня скрутило. Прибежала мать, кричала, била по лицу. Она спрашивала, где ее девочка – я не знаю, я и правда не знаю. Две резинки остались лежать на асфальте. Что я мог сказать этой женщине – что девочка пяти лет стала на шесть моложе? Надеюсь, она в лучшем мире.

Мать вызвала полицию, я дождался. Десяток стандартных вопросов, меня в итоге отпустили. Катя оборвала телефон.

На исходе дня – одиннадцать пятьдесят пять – я все же вернулся домой.

Катя, видимо, ждала: уснула прямо в одежде. Нет, она не сильно изменилась. Чуть ярче стали скулы, на руках проступили вены. Я аккуратно пристроил ей бегемотика между пальцев. У него должен быть другой хозяин.

* * *

Были в этом мире вещи, что я любил. Родителей и бабушку, свою нелепую игрушку. Катю вот, например. Даже по-своему девчонку с косичками, такое стороннее отцовское чувство. Я ведь ношу большую тайну, семейную, если точнее, я не могу быть неважен, не нужен или нелеп. По-своему убийца, а в целом – хранитель: память штампует все, и парк, и чужое горе, и Катю. Архитектор их изменений. Может, когда меня вызовут на божий суд, стану лучшим свидетелем нашего краха. Но пока еще живу, дышу и вполне соответствую своим же ожиданиям.