На нашем пути то тут то там возникают подтаивающие в связи с грядущим разгаром весны ледяные препятствия, и мы их преодолеваем.
– Ты же знаешь, чего, – зло отвечаю и мастерски перепрыгиваю через ледяной горб.
Аньке с горбом не везёт. Она влезает на мини-эверест, но там её ждёт фиаско: сапоги разъезжаются в разные стороны света – правый решил сгонять на юг, левый ломанулся на север. То, что посередине – с силой опускается на покатую ледышку.
– А-А-А! – вопит гигант с непокорённого холма и роняет чебурек.
– А-А-А-А-А! – яростно продолжает орать, в этот раз из-за чебурека.
Да уж, больно, наверное… остаться без жареного пельменя.
– Вставай уже, сколько можно идти в школу.
Я помогаю Аньке собрать ноги в кучу. Она кое-как поднимается, опираясь на мою руку, и мы бежим на урок. Ну, кто – бежит, а кто – ковыляет.
Пока мы вот так «бежиляем», мысль о дворнике болтается у меня в голове, привязанная за ниточку: бамс! – стукнулась о правое ухо; бамс! – о левое. Знает же, почему я дворников не люблю, зачем спрашивать.
***
В нашу гимназию № 10 с углубленным изучением иностранных языков уже пробка из учеников. Ну, привет! Выпускаю в открытый космос Анькин локоть, обгоняю жирнуху, давлю тротуар уверенным шагом, тут идётся уверенно: нет лужекаш и кашелуж с глыбами в душе. Обычно я прихожу раньше, чтобы, во-первых, не толкаться с двоечниками-опозданцами – именно они причина пробки, а во-вторых, чтобы привести себя в порядок, повторить урок, сконцентрироваться.
Врезаться в гущу толпы доверяю Аньке, таранчику-кабанчику: меняюсь с ней местами, выставляю щитом, теперь Анька впереди и мы прём ледоколом, располовиниваем неудобную кучу. Молодец, Понч, отличная работа, мы внутри альмы матер. 8:23 – успеваю расчесаться перед зеркалом, переделать хвостик. Аньку ждать не стала, у неё надолго: переобуться, вернее, спасти из сапог ножки!
А я уже в классе.
– Привет, София!
Это Катька, отличница, как я и Анька. Вечно меня полным именем зовёт, раздражает прям. В друзья набивается, но мне она неинтересна. Не знаю, почему. Какая-то слишком улыбчивая и жизнерадостная что ли. Раз мы с ней вместе шли из магазина. Так ей по дороге камень попался. Простой пыльный камень, каких полно в округе. Так она на него набросилась и давай верещать: «Какой интересный камень, София, глянь», – и протягивает мне в лицо серую пыльнющую плюшку. «Заметь, какие оригинальные грани». Сущий одуванчик. Короче, мне она не очень. Хотя и отличница.
Я что-то ей булькаю в ответ: не до тебя сейчас, типа. Влетаю за парту. Наша с Пончиком – первая в первом ряду (а вот и мой Пончик притащился, села, размещает бока, прячет под парту кровавые жертвы сапог). Достаю учебник французского и повторяю текст про Париж и его достопримечательности.
Звонок. В класс входит Инесса Павловна, наша по французскому. Мне нравятся иностранные языки, особенно французский. Также в школе изучаю английский. Дома – испанский самостоятельно и недавно китайский – с репетитором. Инесса одета в длинную зелёную юбку в складочку и блузку цвета свежескошенного газона.
– Бонжур, мез анфан! – здоровается с нами Инесса. – Ки э тан сервис ожурдьи? – спрашивает, кто дежурный.
Мы приветствуем стоя. На вопрос о дежурном в классе – тишина. Тогда Инесса Павловна обращается ко мне. Я – староста, конечно.
У меня всё записано в блокнотик. Достаю его из портфеля. Читаю. Андрей Котов. Объявляю на весь класс. В ответ тишина. Хорошо, выхожу к доске и объявляю громче: Андрей Котов!
Снова тишина.
У нас в классе тридцать человек. Я, Анька-пончик, Катька-одуванчик, Петька-кот-ученый, Валерия-голубоглазка и Артём-химик – наша цветастая клумба отличников, аккуратно высажена на первых партах. В затылки нам дышат хорошисты. Я считаю, что быть хорошистом – ни то ни сё. Ты либо будь отличником, алмазом, либо никем: иди в троечники-двоечники – уже без разницы. В нашем пятом «Б» хорошистов много, нитонисёшниками заражены вторые и третьи парты. Затылкодышатели хорошистов – троечники. Как правило, в носах ковыряются. У двоечников отдельный регион, у шкафов с книгами. Андрей Котов – житель околошкафного региона, ищу его именно там.
– Котов! Выходи!
Силенцио.
А я вижу. Сидит на последней парте и ни гу-гу, рукав формы разглядывает, будто там драгоценные пуговицы пришиты. Сверлю строгим взглядом:
– Котов, я тебя вижу, почему доска грязная?! Мой доску, ты дежурный.
Зелёные каблучки Инессы Павловны нервно ковыряют дыру в линолеуме.
– Я не Котов, – тихо отвечает Котов.
Все смеются.
– Хорош прикалываться, Котов, если не пойдешь, запишу тебя в штрафную колонку – каждый день будешь дежурным целую не-де-лю, – отчеканиваю, дабы до Котова дошло, что не шучу.
– Я Петров, а Андрюха заболел.
Ну привет! Присматриваюсь, вспоминаю, что у Котова нос вроде картошкой, а у этого длинный, как у Буратино. Только Буратино – плоское бревно, а этот – с ожирением. А-а-а, – доходит до меня, – Котов тоже жирный, поэтому попутала. Пофиг.
– Кто вас разберёт там: петров, котов – какая разница. Раз нет Котова, ты дежурь, вы ведь друзья… наверное.
Я не в курсе, друзья они или нет, но доску надо вымыть и сделать это быстрее, потому что время идёт, а мне нужно про Париж рассказать и «5» получить.
– Вообще-то мы… – начинает не Котов, но закончить не успевает. Его обрубает Инесса Павловна:
– Так всё, ладно, – и сама вытирает доску.
«5» я всё-таки получаю, меня спрашивают первой, блистательно рассказываю у доски выученный рассказ.
– Молодец, Сонечка, отлично, как всегда, – хвалит Инесса. – Все бы так учились!
Дальше – диктант. От него меня освобождают из-за того, что я писать не могу. На среднем пальце правой руки выскочила мозоль-шишка, натёрла ручкой. Но это временно. Мама лечит эфирным маслом и сырой картошкой. Купила мне специальный напальчник. Сейчас он не налезает, сначала шишка должна спасть, а потом буду пользоваться.
***
Урок физкультуры. Я переоделась первой. Жду Аньку, как обычно. Вот копуша. Мой Пончик сложился пополам – носки натягивает, сопит, как бурундук. Она у меня – смешно сказать вслух – балериной мечтает стать. Журналы про балет в портфеле таскает, в инете любуется на пуанты, а сама все четыреста килограммов весит. Балерина…
Наш пятый "Б" заваливается в спортзал. Там новые снаряды, ещё не распакованные, хвастаются целлофаном на солнышке, которое сквозь пыльные окна пробивается – распогодилось.
Возле снарядов суетится Борис Борисович, физрук. Срывать обёртку не разрешает, на лице написано: вы, обормоты, всё сразу испортите. «Обормоты» – это про двоечников и троечников. Ну и правильно, я считаю. «Обормоты» любят раздолбать, испортить. Старые снаряды разнесли так, что директору пришлось новые прикупить.
Ого!
Гимнастическое бревно!
Гимнастическое бревно!
Гимнастическое бревно!
Я мечтаю стать гимнасткой, но мама вряд ли одобрит, не до того мне.
Гимнастическое бревно!
Гимнастическое бревно!
Гимнастическое бревно!
Раньше его не было. А сейчас вот оно. Гимнастическое бревно! Мама не одобрит. Соня пролетает мимо гимнастики. Вряд ли одобрит. Какое оно красивое.
Хочу опробовать. Хочу. Хочу. Хочу. Пробовать. Пробовать.
Ну привет! Пробывальщиков уже набежало…
– Брысь! Я первая.
Очередь покорно расступилась. Ко мне подлетел Петька-кот-учёный, протянул лапку для подстраховки. Мне помощь не нужна. Мама не одобрит. Одним махом отгоняю Петькину лапку, другим махом – влетаю на бревно. Мама не одобрит. Так. Руки в стороны, подбородок в потолок.
Моя, моя, моя олимпийская программа без запинки. Прохожу программу без запинки. Спрыгиваю на пол. Трясётся пол – он ошарашен тем, что на него приземлилась именитая гимнастка, пол взрывается честью, ходит мелкой рябью. Ещё бы. Аплодисменты. Рукоплещут отличники и хорошисты. «Тройки» и «двойки» осваивают козла, естественно. Прыгнут через него и ржут, дурачки. Последние мозги вытряхивают.
– Браво, София, брависсимо, так здорово, такое только на прфессиональном ковре увидишь. Не думала в гимнастки пойти? – Катька-одуванчик.
– Круто, да? – соглашаюсь. Я-то, может быть, и думала, Соня всегда думала, но мама не одобрит, мама не одобрит. Но Одувану отвечаю так: – Некогда мне по гимнастикам шастать, у меня китайский, на досуге, – пиу-у-у-у-бух атомной бомбой на Катьку.
Как же я обожаю наблюдать за тем, как у людей после моих слов про китайский челюсть откручивается. Медленно, со скрипом. Болтики – блямс! – на пол падают. Блямс! Блямс! Как у Катьки сейчас.
– Китайский?! – изумляется Одуван. – Ничего себе… Это, наверное, абсолютно невероятно сложно?
Любит она все эти словечки, абсолютно шмабсолютно невероятно преневероятновероятноневероятно. Аж мутить начинает.
– Невероятно-преневероятно сложно, – соглашаюсь. – Супер-пупер-дупер-мупер сложно! – Анька ржёт. – Так сложно, что и выговорить нельзя. Но не для меня! Мне – нормально.
– А с тобой учитель индивидуально занимается или ты на групповые уроки ходишь? – никак не угомонится перепреневероятная Катька.
– Одуванчик! Успокойся. Тебе китайский не светит, ты в нём не-ве-ро-ят-но запутаешься, абсолютно тебе говорю.
В ответ Катька молчит: кажется, фонтан выключили на зиму.
К бревну переставляет ножки мой Пончик-будущая-балерина.
– Ань, куда лезешь, – возражаю. – Мало тебе сегодня взлётов и падений?
Ничего не отвечает. Удивительно, но она птичкой взлетает на снаряд и уверенно повторяет мою олимпийскую программу. Окрыленная успехом, задирает подбородок, чтобы как на профессиональном ковре. Но тут её опять, опять встречает фиаско. Второе за день. Балерина теряет равновесие – видимо, голова закружилась от успеха, – и с визгом «Ай! Блин!» – хлоп! – с бревна о жестокие доски. У нас в спортзале пол деревянный, крашенный в бордо. Выглядит уныло, а иногда ещё и боль доставляет некоторым Пончикам. Анька воет, мне хихикотно вместе с остальными:
– Смотри и учись как надо, – было разбегаюсь для очередного мастер-класса, но мне наперерез свой жирок подносит Петров.
Вот нахал! Люди стоят, честно ждут очереди.
– Куда прёшь?
– Сюда, – спокойно так.
– Глаза разуй, занято.
– Ты уже второй раз, а некоторые ещё ни разу.
– Двоечника забыли спросить. Иди к «козлу», вон он тебя зовёт «бе-е-е, Петро-о-ов, жду-у-у тебя-я-я, толстячо-о-к».
Голос у меня от природы певучий, поп-звёздный.
– Бе-е-е, – поддержали меня Катька, Петька, Артём, Голубоглазка и хорошистов хор. Петрова подхватили и без лишних церемоний отнесли к козлиному стаду.
Звонок на урок. Весь класс выстроился в длинную линейку. Я – во главе.
– Стррройсь, на первый-второй расссчитайсь, – командует Борис Борисович. Отжимания. Я выдаю шестьдесят раз от пола, лучший результат среди девочек. И среди мальчиков. Люблю физру. У меня в комнате, как зайдёшь, около двери целый физкультурный уголок с велотренажером, турником, гантелями, скамьей и беговой дорожкой. Мой островок отдыха. От уроков.
– Смотрите и учитесь, лоботрясы. Кто-нибудь мне отожмётся, как Сонечка? А? – обратился физрук к нашему классу и выразительно посмотрел на жителей околошкафного региона, которые в спортзале – возлематовый отряд. Из хвоста еле отжимающихся прокричала тишина.
Ну что вы, Борис Борисович, лоботрясам под силу только жирок от кроватей отжимать.
– Ррраааз… двааааа… ты-ррррииии, ну-ну-ну, отжимаемся, не льнём пухлыми коленями к полу, четырррре… О! Здрасьте, Антон Карпыч, – в спортзал зашёл директор. – Антон Карпович, спасибо вам за новое оборудование, рад, очень рад.
– Добрый день, на здоровье. Доделывайте упражнение, я подожду. Доделали? Ребята, объявление для вас. На носу полумарафонский забег среди учеников 5-7 классов школ нашего города, – Антон Карпович выдержал паузу, – при финансовой поддержке властей! – директор вознёс указательный палец в небеса физкультурного зала. – Это очень важное событие, – пауза, – требуются добровольцы.
Ребята поджали животики, напряглись, понимают, что директору нужны победители.
– Запишите меня, – я шагнула вперед. Директор по-доброму улыбнулся, опустил глаза:
– Сонечка, дорогая, рад тебя записать. Отличники – наше всё, особенно ты. Знал заранее, что ты вызовешься, заранее позвонил твоей маме, спросил. Она против. Ну и правильно, я считаю, – Антон Карпович похлопал меня по плечу, а дальше вырос метров на пятьдесят, – ведь Соня у нас изучает китайский язык, – произнёс так громко, что в ближайших школах уроки отменили из-за грома неизвестного происхождения. – У Сони на следующей неделе первая Олимпиада по китайскому. Вот какая молодец, только начала заниматься языком – и уже участвует в олимпиадах. Мы не можем отрывать нашу отличницу от подготовки.
Ну нихао!
Антон Карпович запрыгнул на «козла» (стула рядом не оказалось), вытащил из кармана блокнотик с карандашиком и приготовился вписывать имена. Борис Борисович переминался с ноги на ногу рядом с «козлом», нервно наматывая и разматывая на палец и с пальца красный шнурок со свистком. Добровольцев было немного. Настолько немного, что практически никого. В воздухе болталась единственная рука. Пухленькая. Догадайтесь, чья. Но директор решил эту руку не замечать. Он, не отрываясь от блокнота, сообщил:
– Пётр, Катерина и ты, как фамилия? – спросил он у «ты», который замыкал возлематовый отряд. Поименно директор знал только отличников. «Ты» не успел ответить, его перебил физрук:
– Камнев. Артур, – и Борис Борисович закивал головой, как лошадь, которую угостили сахарком, мол, хороший выбор, многоуважаемый Антон Карпович, забирайте, отлично побежит.
Только теперь директор «заметил» Аньку.
– Ой! Ты тоже хотеЛА? Извини, Анечка, для забега нужно только три ученика от школы, – вывернулся. Директор, как и я, отлично понимает, что Анькиным формам не одолеть ни полумарафона, ни треть марафона, ни даже одну десятую.
– У меня нога болит, – подал голос Камнев.
– Хорошо, сегодня можешь не тренироваться, начинай с завтрашнего дня.
– Она у меня и вчера побаливала и завтра вряд ли ещё пройдет.
