Старого смотрителя обуяла какая-то несвойственная ему карнавальная веселость.
Скулд пошел в сенцы.
Когда он вернулся с охапкой дров, увидел в круге света бодрствующего, сидящего на топчане Бродячего Поэта. Это его, конечно, обрадовало, но и напугало. Такие резкие, контрастные перепады состояний: забытье – бодрствование…
Поэт сразу же заговорил, словно боялся, что его опять свалит приступ боли.
– Сегодня в ночь на землю придет страшная метель, какой никогда еще не было. Метель со снегом и морозом, но предшествовать ей будет мощнейшая небывалая гроза!
И Скулд моментально вспомнил черную тучу на горизонте.
– Мы отбились от колонны беженцев прошлой ночью. Мне стало плохо. Ноги вздулись, и я просто не смог идти. Видно, уже устали мои ноженьки от долгого скитания. – Поэт тяжело вздохнул. – Как там Дэвианта? Если бы не она, помер бы, наверно…
Она немая, слышит, но не говорит. Видно, напугана была в детстве. У нее идеальный слух. Я встретил ее по дороге, отбил у каких-то шаромыжников. Последнее время, оставшись без крова, ей пришлось пережить столько всего… – Бродячий Поэт тяжело задышал, вздохнул и захрипел. – Два месяца она со мной. Сирота, никого у нее нет. А на скрипке играет так, что, кажется, и Бог так не сыграет. Этой музыкой она спасала меня много раз. Если…
Поэт, не договорив, сполз по топчану вниз и впал в бессознательное состояние.
«Бедный, бедный!» – Скулд не мог удержать слёз.
Он взял лампу и, слегка приподняв, осветил лицо спящей девушки. «Боже мой! Мадонна, сошедшая на землю». Лицо Дэвианты напомнило ему изображение с иконы Пресвятой Богородицы.
Скулд опустился на лавку и сидел несколько минут (а может быть, целую вечность) в растерянности и бессилии.
– Что творится на нашей земле, посмотри! – шепотом произнес Скулд.
Что творилось у него на душе, трудно было себе представить. Он не переставал удивляться: «Разве может быть такая красота? Ах, если бы в моей молодости встретилась мне такая, я бы любил ее всю жизнь! И на том бы свете любил!»
– Дэвианта! – услышал Скулд тихий шепот, нарушивший тишину мироздания. – Играй, милая! – Кажется, Поэт начинал бредить. – Твоя музыка растворит мою боль…
И девушка, как ни странно, встрепенувшись, проснулась. Она услышала голос во сне!..
Скулд молча протянул ей футляр со скрипкой. Дэвианта извлекла из футляра божественный предмет и отложила его в сторону.
– Боже! Уходить вам надо. Погибнете вы здесь. Я даже не знаю, чем могу вам помочь! – тихо и жалобно произнес смотритель.
Прежде чем начать играть, девушка красноречивым жестом попросила у Скулда бумагу и карандаш. Пока она что-то старательно писала, Скулд не переставал смотреть на Мадонну! А может, Богиню?!
Эти прекрасные, открытые, наполненные добротой и грустью глаза… Такое непередаваемое никакими понятиями величие красоты и безудержное излучение света могло разве только присниться.
Это было настоящим чудом здесь, в полутемной маленькой сторожке, переполненной теплотой человеческой души, светящейся изнутри. Пожалуй, во всей вселенной, а не то что на Земле, не было сейчас такого величия доброты и пышноцветия человеческого духа. Все праздники, карнавалы и веселость мира померкли перед грандиозностью этой простой человеческой радости. Радости от присутствия доброты в одном конкретном месте.
Такого чуда Скулд еще никогда не видел и не ощущал. Его дом посетили две живые души, пусть даже усталые! Две живые души посреди этого мертвенно-роскошного царства покойников.
Девушка протянула Скулду листок бумаги, и он про себя прочитал: «Странник хочет умереть этой ночью. Вчера вечером он говорил, что сил для жизни у него не осталось. Он хотел бы исповедоваться кому-нибудь перед смертью. Наверное, вы тот человек, которому он мог бы довериться. В котомке две тетради, которые он завещает людям.
Одна тетрадь – последний дневник. Другая – Арники. Ваша задача просто прочитать дневник. Это и будет последней исповедью Странника».
Едва Скулд закончил читать записку, как услышал за спиной тихий, бодрый голос, словно из небытия: «Тетрадь открой, там – моя жизнь».
Поэт прочитал мысли Скулда, предвосхитив его желание поскорее достать тетради и погрузиться в чтение. Поэт начинал бредить. Горячка чередовалась с кратковременными периодами прояснения сознания. Тогда глаза Поэта светлели, пелена спадала, жар слабел. Вихрь, который наполнял догорающую душу и воспаленное сознание, утихал, и в памяти всплывали эпизоды из жизни.
В мгновения, когда губы умирающего начинали шевелиться, Скулд склонялся к Страннику и внимательно выслушивал смертельно больного человека. А в периоды, когда тот (всегда внезапно) впадал в забытье, Скулд лихорадочно листал дневник Поэта, внимательно, скрупулезно вчитываясь в записи.
Тетрадь, подписанную «Арники», он даже боялся открывать. От нее веяло какой-то Тайной, которую никогда и никому не удастся разгадать.
Из дневника Бродячего Поэта:
«Кем я был? Преуспевающий ученый с отличием окончивший Веерденский Университет. Будущий психиатр с антропософским уклоном, сделавший в 22 года свое главное открытие. Я открыл Хронотопию – постоянство времени при различных преобразованиях. Вслед за хронотопией был открыт антиматериальный монизм вселенной, или Закон сохранения целостности Вселенной посредством рождения материи или ее преобразования. Время было признано одной из форм сохранения Целостности Вселенной, это был настоящий прорыв».
Дневник велся странным образом: длинные, по пять-шесть страниц, монологи-размышления чередовались с короткими афористическими записями – выкриками, воплями, всплесками души. И Скулду импонировала такая дневниковая структура. Чем-то она напоминала его собственную манеру записывания. Нахлынувшие мысли, пока они не становились строчками на бумаге, не давали покоя, они были огненно-вихревой стихией, готовой разорвать, растерзать человека изнутри. Тематика записей также менялась волнообразно: то это были философские размышления о каких-то материях, а то какие-то жизненные наблюдения или обобщения каждодневных переживаний.
Из дневника Бродячего Поэта:
«Сколько людей на Земле?! И мы были близки к разгадке тайны существования человечества. Но, как это ни парадоксально, от боли можно избавиться только посредством высшей боли. По такому же принципу развивается Познание.
Познать – значит войти в состояние высшего измерения, где то, что ты познаешь, становится не предметом (объектом) познания, а способом познания. Предмет познания обретает таким образом текучесть, изменчивость и может быть познан».
Скулд продолжал лихорадочно читать вполголоса дневник, пока умирающий находился в забытьи. Девушка тем временем все же нашла в себе силы и провела по струнам скрипки смычком.
Что это было?..
Музыка вернула Поэта к жизни, и он начал что-то тихо шептать.
– Дэвианта, это ты? Я опять воскрес из небытия. Как долго я падал… – И он попросил воды.
В самом начале войны кто-то обрезал электропровода и обесточил кладбище. А в дизельной станции не было ни капли топлива. Девушка, истощенная долгим, голодным скитанием и холодом, играла недолго – всего несколько жалобных тихих звуков. Силы, видимо, покинули ее, и она, положив голову на мягкий подлокотник дивана и укрывшись с головой теплым пуховым одеялом, уснула.
Скулд, то и дело отрываясь от чтения, подходил к девушке и, склонив голову, прислушивался – дышит или нет прелестное создание – Богиня! – так измотанная и истерзанная войной.
Из дневника Бродячего Поэта:
«Открыв Хронотопию, мы так надеялись найти средство спасения от смерти людей, склонных к суициду… Как оказалось, это врожденная болезнь. Это тяга к смерти, – такой же недуг, как рак, СПИД, наркомания и т. п. И вызван он перенаселенностью и ростом бездуховности, то есть ростом количества материи, никак не связанной со ВСЕЛЕНСКОЙ НЕПОСТИЖИМОЙ ЦЕЛОСТНОСТЬЮ!
То, что мистики искали во все времена, – Единение с чем-то целостным (непознаваемым – Богом, Космосом, Хаосом, Мирозданием, Вселенной и т. д. – на всех возможных языках мира).
Любого, кто стремится к целостности, к воссоединению с целостностью, можно считать мистиком. Мы же назвали такое стремление Абиарностью. И лабораторию, которую мы создали, бывшие выпускники кафедры космопсихологии, мы окрестили Лабораторией Абиарнетики».
Скулд задумался. Все было для него новым. Он налил в кружку крепкого чая, чтобы приободрить себя, в который уж раз подошел к девушке – послушал, дышит или нет – и, прибавив фитиля в керосиновой лампе, продолжил чтение.
Из дневника Бродячего Поэта:
«Как она была красива!!! – Ильюта! Ильюта! Тысячи лет одиночества я бы отдал за один день жизни с тобой.
…Она поднимала на меня свои большие, огромные глаза, полные слез, и спрашивала:
– А ты не будешь изменять мне?»
Поэт тяжело задышал, – так тяжело, что, кажется, в этот вздох вместилась вся горечь мира. Все прочитанное Скулдом воспринималось им как рассказанное, он даже не слышал сдавленный, еле слышный шепот Поэта и продолжал вполголоса читать.
«Очень часто, согретая в моих объятиях, она дрожала – как птенчик, выпавший из гнезда. И долго, долго плакала без всякой причины, и я долго не мог ее утешить. Господи, если бы можно было ее вернуть хоть на мгновение! В последние годы я и во сне ее видел все реже и реже… Она умерла в яркий, солнечный жаркий день. Ей было двадцать восемь лет. Шла по улице – остановка сердца. И всё, всё, всё…»
И кажется это «всё» еще долго тихим, протяжным эхом летало по сторожке…
«Ильюта! Вечная боль моя! Отчего ты не придешь сейчас, когда я на краю бездны? Перед бездной я стою… и заглядываю в нее и вижу твои глаза, полные светящейся грусти. И я без страха бросаюсь в бездну, как мне кажется, но каждый раз, упав, оказываюсь в грязной, вонючей луже на улице города…
…Когда меня осудили за лженаучностъ идей и ты так внезапно ушла, я остался один во Вселенной».
– Ильюта! – вдруг прошептал, простонал, позвал еле слышно Поэт, словно повторяя прочитанное Скулдом. – Ильюта!..
«Иногда мне кажется, что мы с тобой, Ильюта, последние влюбленные на этой жестокой, обезумевшей земле…
…О! где найти радость, нежность и сострадание на этой земле? Кажется, ничего нет, чтобы могло утешить меня на ней и обнадежить. Иногда мне кажется (или хочется верить!!!), что есть кто-то, кто будет внимать моему отчаянному воплю. И ты вопишь, вопишь, а отклика всё нет, нет…»
Снова и снова Скулд изумлялся и был потрясен той легкостью, с которой Бродячий Поэт переходил от глубинных размышлений о смысле жизни и тайнах бытия к спонтанным, беспредельным, безудержным всплескам бессознательного, смысл которого был погребен под нагромождением слов. Иногда такое нагромождение было похоже на паутину, иногда на свалы камней в горах, а иногда на огромное звездное небо.
Из дневника Бродячего Поэта:
«Еще в ранней юности я открыл для себя необычный способ понимания Реальности. Вся необычность способа и заключалась в том, что воспринимаемая реальность становилась совершенно Иной при каждом акте ее восприятия мной. Я просто это ощущал: Реальность становилась Целостностью. Мыслить (по-настоящему) можно только целостно. Но мысль сама по себе не создает целостность. Мыслью можно всего лишь прикоснуться к Целостности, даже если эта мысль Махатмы, великого Гуру, Учителя человечества. Материальность проявляется на краю целостного, там, где есть непрерывный процесс утраты – восстановления целостности. Материя возникает, когда целостность утрачивается. Мысль, таким образом, есть и причина, и результат процесса мышления.
Мысль рождается из самой себя, когда становится целостностью. Мысль есть He-мысль! Даже если мы, как нам кажется, мыслим, мы на самом деле немыслим, а всего лишь пытаемся ДОСТИЧЬ ЦЕЛОСТНОСТИ МЫСЛИ! Как только мы достигаем ЦЕЛОСТНОСТИ МЫСЛИ, мы растворяемся в ЦЕЛОСТНОСТИ БЕЗ ОСТАТКА».
Скулд читал…
Нет! Это нельзя было назвать чтением. Это было прикосновением души к душе! Так, словно в этих строчках заключена разгадка великой тайны человеческого бытия и мироздания – тайны зашедшего в тупик человечества.
Скулд хорошо осознавал, что его чтение и есть форма исповеди Бродячего Поэта ему – в ситуации, когда исповедующийся не в силах произносить слова.
Он читал взахлеб и скоро поймал себя на мысли, что уже не сможет просто существовать без этих строчек. Эти строчки стали воздухом, вдыхая который, он чуть не задыхался от свежести. Эти строчки стали жизнью, о которой он мечтал все эти годы.
Чтение настолько захватило его, что он просто был бессилен прервать его. Чтение из разряда простого открытия перешло в священнодействие, в религиозный ритуал, в сеанс психоделической терапии, где наркотиком служили произносимые громким шепотом звуки, сочетание которых давало такие сногсшибательные мысли и парадоксально-безумные идеи.
Скулда охватил какой-то дьявольский, сатанинский азарт постижения другой жизни, другой великой души человека. Это был какой-то патологический интерес к познанию человека!
К нему периодически приходила одна и та же мысль: «Только сейчас я начал жить, только сейчас родился. Рождаюсь!!!»
И он простил всех за все зло, принесенное ему, он благодарил жизнь за эту случайную встречу. И он начинал любить всех, ему хотелось сострадать всем и каждому в этом мире. А могло ли быть иначе, если за каждой страницей дневника Бродячего Поэта, за каждой строчкой было открытие еще никем непознанного Мира, непознанной Вселенной…
Одна запись особенно потрясла его.
Из дневника Бродячего Поэта:
«Сегодня записывал что-то долго, до изнеможения, подсчитал – тысяча строк ни о чем?! Оказывается, можно жить, жить… и так, что с каждым днем жизнь твоя будет терять смысл. Смысл будет истекать по капле. Так и получается – жизнь, которой не было. И моя жизнь сейчас похожа на зияющую изнутри пустоту. Так вот и эпохи: одна переполнена событиями, подвигами, геройствами, революциями, а в сущности, это эпохи смерти, какой-то бессмысленной возни. А есть эпохи ничем не примечательные, эпохи созидания, которые мы понимаем по прошествии десятков, а то и сотен лет. Я спрашиваю себя, как может быть возможна пустая эпоха? Здесь кроется какая-то тайна космического масштаба. Опустошение души есть начало опустошения бытия…
Какой закат!!! Это невозможно изобразить на холсте, невозможно описать словами, невозможно подобрать музыку, этим можно только любоваться, единожды в жизни: и восторг, и окрыленность, и обновление, и экстаз души могут быть запечатлены, зафиксированы только в какой-то мысли-идее. Так же, как музыка в архитектуре или то, что я пытаюсь воплотить в Арниках. От такого восприятия душа наполняется невидимыми бессмысленными переживаниями».
Скулд перевел взгляд с дневника на диван: девушка спала в той же позе, какой уснула два часа назад, свернувшись в клубочек, подобрав ноги к самой груди. Со стороны города доносились редкие выстрелы.
«Значит, мятеж уже полностью подавлен!» – с сожалением и грустью подумал Скулд.
Но душу его переполняло, разрывало на части чувство сопричастности чему-то большому, огромному, рождающемуся здесь, в маленькой сторожке. Он понимал важность происходящего и приравнивал это событие к событиям, по значимости равное рождению живого существа на Земле. Он понимал, что открывает – первый открывает (!) – Новое ИНОЕ Знание, выстраданное и завоеванное Бродячим Поэтом.
Не важно, что оно, конечно, в принципе было не новым, но для него оно – новое.
И еще одно обстоятельство вдохновляло его более всего: он принимал эту молчаливую исповедь со стороны Поэта, иссякающего, тающего на глазах, но еще дышащего, пытающегося хоть на мгновение продлить путь своего земного бытия.
Для Скулда это был долг перед умирающим – прочитать всё самое сокровенное – то, что Поэт доверял своему дневнику на протяжении пятнадцати лет своих странствий. Он словно священник выслушивал последнюю на земле исповедь неприкаянного и, в сущности, безгрешного человека. А раз так, то это уже была не исповедь, а пророчество или то, что некоторые маргинальные ученые назвали Агонийным Бредом.
Из дневника Бродячего Поэта:
«Идеи не умирают. Они перетекают из прошлого в будущее и обратно. У них нет настоящего. Никогда не останавливаясь, идеи живут тем, что бесконечно перебирают формы своего осуществления. Из-за этого кажется, что идеи исчезают, но они всего лишь погружаются в глубину самих себя, или в глубину каких-то человеческих дефиниций и светят нам из глубины. Их свечение кажется тогда таинственным и не поддается простому объяснению словами (вербально) или понятиями. Можно, верно, лишь молчаливо созерцать, слышать, ощущать, это глубинное свечение. Можно в него верить, или не верить. Но необходимо всегда ЗНАТЬ, что оно существует, и что существует некая непознаваемая глубина всего сущего и существующего.
Чтобы правильно мыслить о мире, необходимо научиться его правильно ощущать.
Одно из самых главных ощущений, которое рождается в момент открытия звездного неба – ощущение окрыленности – беспредельности – необъяснимости окружающего мира и ничтожности тебя внутри чего-то большего. Это и будет внутреннее твое ощущение не где-то за пределами, а внутри тебя самого. Кажется, что это очень легко – пребывать в космосе и ощущать себя космическим существом (но это очень непросто и это единственное, к чему человек должен стремиться, о чем не должен забывать).
Пока ты не испытаешь хотя бы однажды это ощущение внутреннего существования (одновременно!): тебя внутри космоса и космоса внутри тебя – ты не вправе считать себя живым существом. Это и есть главный нравственный закон – «ОЩУЩАТЬ СЕБЯ ВНУТРИ КОСМОСА И КОСМОС ВНУТРИ СЕБЯ». И только так сохранишь себя.
Нравственный закон был утрачен людьми. Нравственный (производное от «наравне со всем окружающим», «с миром на равных») – это обозначение момента самостояния (уединенной исповеди) человека перед бездной космоса. Нравственность – есть ПРАВДА!!!
…Человечество в целом оторвалось от космоса. Как только и чем только человек (человечество) не сохраняло эту связь: лабиринтами, пирамидами, соборами, храмами, разного рода системами гаданий, заклинаний, преданиями, обрядами, религиями, и все оказалось тщетным. Последнее, что изобрел человек, чтобы быть СОПРИЧАСТНЫМ к космосу – ПОЗНАНИЕ (науку). Но и эта форма скоро исчерпает себя, а космос как был, так и останется непознанным. А ведь весь парадокс в том и заключается, чтобы как раз и сохранять всеми своими силами ЭТУ НЕПОЗНАННОСТЬ, НЕПОЗНАВАЕМОСТЬ. А в отношении с людьми ВЛЮБЛЕННОСТЬ, УДИВЛЕННОСТЬ.
Люди прошлого умели сохранять эту НЕПОЗНАННОСТЬ. Они считали НЕПОЗНАВАЕМОСТЬ мира его главным и фундаментальным свойством. На этом принципе строился способ их восприятия мира! Принципиальная НЕПОЗНАВАЕМОСТЬ вечно нарушалась АКТАМИ – ПРОРЫВАМИ ПОЗНАНИЯ и ПОНИМАНИЯ.
Когда мы создали лабораторию ИНО (Испытание Неизведанных Ощущений), то первым делом поставили задачу вернуть человечеству способность внутреннего ощущения и самоощущения.
Ведь что самое интересное: НРАВСТВЕННЫЙ закон сам по себе может родиться только внутри живой души. Просто абстрактно, спонтанно, отвлеченно он никогда не появится, т. е. постижение каждым человеком НРАВСТВЕННОГО ЗАКОНА (Н.З.) – это момент его рождения внутри человека, таким образом открытие Н.З. есть его рождение внутри человека и это, по сути, и будет называться РОЖДЕНИЕМ ДУШИ или ОБНОВЛЕНИЕМ ДУШИ (при многократном повторении).
В своей лаборатории нас было трое, дерзнувших ощущать что-то такое, чего никто из людей не ощущал на этой земле. Мы были первопроходцами неизведанной страны ИНООЩУЩЕНИЙ, ИСПЫТАТЕЛЯМИ НЕИЗВЕДАННЫХ ЧУВСТВ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА, испытателями ЦЕЛОСТНЫХ СОСТОЯНИЙ СОЗНАНИЯ (в пику измененным состояниям сознания, которых можно достичь с помощью разных практик, психотехник и наркотиков – от легких до убийственных.
